Эшафот забвения

– Вы тоже. Я вообще не пью. У меня язва.

– Мы с вами – единственные трезвые люди в этом бардаке, – подвела итог я. – Нужно здесь убраться. Вы не поможете мне?

– Да, конечно.

Келли поднялся, вынул кассету из плейера и направился с ней к магнитофону куда-то исчезнувшего вместе с Музой композитора Богомила Стоянова. И сейчас же все пространство павильона наполнилось глуховатым непрофессиональным и обворожительным голосом Фрэнка Синатры. Жаль, что я не слышала этого голоса раньше…

– Вы не возражаете? – запоздало спросил Келли, собирая пустые бутылки со столов.

– Нет, конечно же, нет.

– Многим это не нравится, многие считают его устаревшим, многие предпочитают ничего не помнить. – В голосе Келли вдруг послышалась скрытая угроза.

– Я не знаю, как это может не нравиться. – Я была почти искренней.

Вдвоем мы убрали павильон за полчаса. Разговаривать было совершенно не о чем, хотя мне и понравился Келли: тишайший интеллигент, любитель йогуртов и молочного рисового супа, сканвордов на последней странице иллюстрированных журналов и мемуаров Талейрана – мечта любой библиотекарши без претензий.

– Вы давно работаете на «Мосфильме»? – спросила я, потому что молчать было глупо.

– Не очень. – Он был немногословен.

– Вам нравится кино? – Боже мой, какие глупости я говорю!

– Похоже, что это смысл моей жизни, – равнодушно сказал Келли.

– Почему вас так странно зовут – Келли?

– Это старая история. Такая старая, что я ее даже не помню…

Определенно, мне что-то напоминала эта кличка, это короткое американизированное имя, но вот что – этого я вспомнить не могла…

Нашу милую беседу прервал невесть откуда появившийся второй оператор, белобрысый Антоша Кузьмин.

– Что я вижу! Мужчина и женщина, почти Клод Лелюш, – и такая проза! Убирают бутылки! Дайте заработать несчастным уборщицам! Я домой собираюсь, могу подбросить.

У Кузьмина был раздолбанный старый «москвичок» по кличке «козлоид». Не проходило и дня, чтобы от «козлоида» не отваливалась какая-либо существенная деталь – от генератора до выхлопной трубы. За рулем «козлоида» Антоша был похож на камикадзе, он постоянно влипал в ДТП, и его допотопную колымагу ненавидели все гаишники Москвы. Из последней серьезной передряги его вытащил все тот же местный оперуполномоченный божок Братны.

– Я – пас, – так же тихо сказал Келли. – Мне за город, так что компании я вам не составлю. Останусь здесь. Кому-то же надо приглядеть за людьми, пока они проспятся.

– А ты, Ева?

– Подожди меня, я сейчас…

* * *

…Всю дорогу Антоша ныл о дороговизне запчастей, о скотстве гаишников, о наглости братвы на «бээмвушках» и навороченных джипах. Кроме того, мы прихватили целый выводок опоздавших на метро растяп: «подкалымить – святое дело для несчастного автолюбителя, ты же не будешь возражать, мать?».

Я не возражала и потому добралась домой только после трех часов ночи: так поздно я еще никогда не возвращалась. Некоторое время я постояла на лестничной клетке в предчувствии скандала: мнительный Серьга может обвинить меня в чем угодно (проституции, нимфомании, грязной случке с водителем потасканного «Запорожца», наплевательском отношении к слепому инвалиду и прочих смертных грехах). И никакими оправданиями насчет первого съемочного дня я не отделаюсь. Набрав побольше воздуху в легкие (он еще понадобится для беспрерывных оправданий в стиле одесского Привоза), я толкнула дверь.

Самым удивительным было то, что никто не встречал меня.

Это было нарушением нами же придуманных правил, и мне это не понравилось. Снимая ботинки, я прислушалась к звукам в квартире.

Серьга с кем-то разговаривал.

Если это очередные варяги с воровскими замашками, потенциальные кандидаты на оставшееся у нас ценное барахло, – я просто не выдержу…

Но то, что я увидела в нашей маленькой комнатушке, поразило меня. С тех пор, как сегодня утром я покинула ее, она волшебным образом преобразилась. Теперь это было не затрапезное прибежище отверженных, а филиал маленькой независимой радиостанции: несколько тяжелых катушечных магнитофонов и записывающая аппаратура более мелкого калибра, катушки с пленкой, какие-то пудовые справочники, сваленные в одну большую кучу прямо на вытертый ковер; большие, небрежно разлинованные амбарные книги.

Серьга с кем-то доверительно ворковал по телефону. Телефон тоже был новехонький – черный «Панасоник», – о таком Серьга даже мечтать не мог.

– Серьга!..

Не отрываясь от трубки, Серьга приложил палец к губам: тише, не мешай, ты же видишь, я занят… Я уже успела принять ванну, а Серьга все еще разговаривал по телефону. Наконец он положил трубку.

– Прикури мне сигарету, – переводя дух, сказал он.

– Ты же бросил курить…

– Ты же знаешь, что никто и никогда не бросает курить по-настоящему.

Я выбила из пачки две сигареты, и мы с Серьгой закурили.

– Что здесь происходит? Откуда эта аппаратура?

– Как раз сегодня днем смонтировали… Я же говорил, Гошка пристроил меня на работу.

– Секс по телефону?

– Что-то вроде того. Эти несостоявшиеся самоубийцы так тебе мозги оттрахают, что не обрадуешься…

– Самоубийцы?

– Ты совсем заработалась. Я же говорил тебе о кризисном центре, о телефоне доверия для смертничков… Пока ты со своим режиссером развлекалась, они меня поднатаскали, протестировали, провели показательные стрельбы, сказали, что я – парадоксальная акцентуированная личность со склонностью к нестандартным психологическим ходам. С аппаратуркой обращаться научили. А сегодня благословили на подвиги во имя жизни.

– Прости, прости меня… Из головы вон.

– Я знал, что тебе на меня наплевать, – затянул свою извечную волынку Серьга.

– И как? Уже появились клиенты?

– А то! Такие истории рассказывают – кровь в жилах стынет.

– Что ты говоришь!

– Вот только что беседовал с одной полоумной мамзелькой. У нее трагедия в жизни – не моему сломанному хребту чета. Представь себе, всю жизнь любила одного-единственного мужчину, а он оказался гомосеком. Она с ним развелась, а потом три месяца лежала в клинике неврозов… Вся жизнь псу под хвост.

– Серьезная проблема.