Меч Вайу

– Гнева богов не боишься?

– Ха-ха! Это я-то! А ты вот мне скажи, что они тебе дали, твои боги? Горбатую спину да кривой глаз?

– Замолчи! – гневно воскликнул старик и, вытянув руки над очагом, забормотал заклинания.

Полупогасший костер вдруг вспыхнул ярким пламенем и взметнулся ввысь, едва не опалив Одинокого Волка и его попутчика, хмуро прислушивавшегося к разговору. Они испуганно отпрянули назад, прикрывая лица руками.

– Великая Табити гневается! – старик даже не поморщился от обжигающих языков пламени, коснувшихся его рук.

– Оставь эти штуки, старик, – впервые подал голос попутчик Одинокого Волка. – Жрецы Айгюптоса[40 - Айгюптос – древнегреческое название Египта.] умеют и не такие чудеса творить. Мы чтим святое имя хранительницы очага и готовы принести искупительную жертву. И прости Одинокого Волка за неумные слова.

– Кто ты? – старик вперил свой единственный глаз в попутчика Одинокого Волка.

– Я эллин, – надменно бросил тот, усаживаясь поудобнее.

– Назови свое имя.

– Зачем оно тебе? Я – твой гость и этого достаточно.

– В твоих жилах нет даже капли крови эллинов, – насмешливо сказал старик. – Ты сын раба-варвара, пришелец.

– Как ты смеешь, негодный старик! – лезвие акинака сверкнуло над очагом.

– Оглянись! – старик властно поднял руку.

Леденящее душу шипение заглушило шум дождя. Попутчик Одинокого Волка стремительно обернулся и застыл в ужасе: за его спиной у стены хижины свивали тугие скользкие кольца две огромные змеи. Треугольные плоские головы гадов покачивались почти на уровне его лица, примеряясь для смертоносного броска. Одинокий Волк сидел, словно каменное изваяние, только обезумевшие глаза пучились на помертвевшем лице, как шляпки крохотных грибков-поганок. Так они, как им показалось, просидели неподвижно целую вечность. Наконец мертвую тишину хижины нарушил тонкий, еле слышимый свист. Змеи бесшумно скользнули вдоль стены и исчезли так же внезапно, как и появились.

– Как тебя зовут, незнакомец? – спокойно, как будто ничего не случилось, спросил старик.

– А-а-фе-ней… – с трудом шевеля задеревеневшим языком, почти шепотом промолвил тот, все еще не в силах оторвать взгляд от того места, где только что клубились змеи.

– Выпей… – старик наполнил деревянную чашу каким-то густым ароматным напитком и протянул ее Афенею.

Он схватил чашу, жадно прильнул к щербатому краю и выпил ее до дна, не переводя дух.

– Ты тоже, – презрительно улыбнувшись, старик подал чашу и Одинокому Волку. – А теперь прошу вас разделить со мной скромную трапезу…

Когда с наваристой похлебкой и мясом было покончено, старик отбросил прикрывающую плечи волчью шкуру и поднялся. Он оказался высокого роста, с неожиданно для его возраста широкими и прямыми плечами, указывавшими на недюжинную силу. Левое плечо было чуть ниже правого, а на спине, под рваной кожаной безрукавкой, топорщился небольшой горб, из-за чего старик сутулился. Старая, застиранная до дыр рубаха под безрукавкой была подпоясана таким же сыромятным ремешком, что и одежда Одинокого Волка. У пояса висели длинный бронзовый нож, точильный камень и привязанные к тонким шнуркам деревянные резные фигурки Апи и Папая.

Афеней и Одинокий Волк, к которому вернулось его обычное состояние – смесь наглости и трусливой осторожности, – тоже встали и вышли из хижины, благо дождь уже закончился. Афеней, переступив порог, облегченно вздохнул. И, почувствовав себя значительно увереннее, обратился к старику:

– Прими нашу благодарность за приют и очаг…

– Не стоит, – оборвал его старик и спросил у Одинокого Волка: – Какое дело привело вас ко мне?

– Нам нужно переправиться на ту сторону, Авезельмис.

– Я вас не держу, – ответил старик, внимательным взглядом окинув с ног до головы непрошеных гостей.

– Но у тебя есть лодка, – возразил ему Одинокий Волк.

– Откуда ты знаешь?

– Гы-гы-гы… – засмеялся тот. – Одинокий Волк многое знает…

– Послушай, Авезельмис, – вмешался в разговор Афеней. – Мы тебе хорошо заплатим. Золотом.

– Зачем мне твое золото, чужестранец? Разве оно согреет меня в долгие зимние вечера или накормит, когда я голоден?

– У кого есть золото, у того есть все, – Афеней порылся в складках плаща и протянул старику две массивные золотые подвески. – Возьми. За это можно купить десяток лодок и в придачу молодую красивую рабыню. Она заменит тебе в холодные ночи очаг.

– Я уже не так молод, чтобы тело юной девушки могло заменить мне божественное тепло Великой Табити. И много лодок мне тоже не надо, с меня хватит одной. Могу только дать хороший совет: у злого умысла золотые одежды, да грязное тело, поэтому советую вам перебираться на тот берег вплавь. Может, холодная вода Борисфена остудит ваши головы и смоет грязь ваших замыслов. На все воля богов…

– Авезельмис, поостерегись! – Афеней зло прищурился.

– Ты мне снова угрожаешь, чужестранец? – старик нахмурился и недобро посмотрел на Афенея.

– Постой, господин! – Одинокий Волк схватил Афенея за полу плаща и обратился к старику: – Авезельмис, мы пришли к тебе за помощью только потому, что наша жизнь висит на волоске. А виной этому вождь сколотов Марсагет.

– Марсагет?! – старик порывисто шагнул к Одинокому Волку и словно клещами сжал ему руку. – Это правда?

– Клянусь! – поморщился от боли Одинокий Волк. – Его воины преследуют нас по пятам.

– Хорошо… – старик задышал тяжело, с хрипотой. – Если это правда, вы получите лодку. Но если ты мне солгал, Одинокий Волк, берегись!

С этими словами он быстро зашагал по тропинке к берегу. Одинокий Волк подмигнул обрадованному неожиданной удачей Афенею, и они заспешили следом.

Лодка, представлявшая собой бычью шкуру, натянутую на раму из сплетенных в виде ковша ивовых прутьев, едва не черпала воду под тяжестью двух тел. Но плыть в ней было можно, и причем весьма быстро, в чем сразу же убедился Афеней, когда, оттолкнувшись от берега, принялся загребать коротким широким веслом с хорошо полированной от частого употребления рукояткой.

Неожиданно Афеней резко остановил утлое суденышко и, размахнувшись, бросил на берег к ногам Авезельмиса золотые подвески.

– Прими в знак благодарности, старик! Не как плату, а как подарок. И поверь: на свете нет ничего дороже и желанней золота! Ха-ха-ха!

Старик долго стоял на берегу, хмуро уставившись вслед беглецам, пока туманная пелена не скрыла их. Тяжело вздохнув, он было направился к хижине, но затем вернулся, поднял с земли золотые подвески и долго рассматривал. Потом с брезгливой миной на лице швырнул в воду. И, уже не оборачиваясь, стал медленно подниматься на крутой берег по вырубленным в плотной глине скользким от дождя ступенькам, опираясь на тяжелый деревянный посох.

Глава 8

Марсагет волновался: уже которые сутки не было вестей ни от сторожевых постов, ни от разведывательных отрядов Радамасевса, ни от Тимна. Его боевая дружина, усиленная воинами Радамасевса и ремесленниками, горела желанием выступить в поход. Остальное население Атейополиса готовилось к возможной длительной осаде. Хлеба было вдоволь, в спешном порядке запасались солонина, вяленая и соленая рыба. Кое-где чинились стены и подсыпались валы, заготавливались впрок дрова, камни для пращей, на валах ставили огромные котлы для кипятка, собирали большие булыжники и бревна.

Но если среди простых сколотов царило единодушие перед лицом надвигающейся опасности, то среди приближенных вождя не утихали споры. Особенно досаждали Марсагету старейшины и жрецы, затаившие на него обиду из-за Тимна. Когда глава старейшин, желтоглазый старец, узнал о решении вождя отложить гадание на неопределенный срок, он едва не задохнулся от злости и принялся осыпать его упреками за неуважение к законам предков. Большого труда стоило Марсагету удержаться, чтобы сгоряча не наговорить старцу дерзостей: это могло восстановить против него старейшин и жрецов, что вовсе не входило в его планы перед решающими боями. Поэтому он лишь напомнил о своей неограниченной власти во время военных действий, что, конечно же, не удовлетворило желтоглазого старца. Но ведая, чем может кончиться сейчас его упрямство, глава старейшин сделал вид, что смирился. И это очень встревожило вождя – он хорошо знал хитрый и коварный нрав старейшины. Когда-то старец помог Марсагету стать вождем племени, и вождь отчетливо представлял последствия размолвки с ним… Но делать было нечего, выбирать не приходилось, и Марсагет решительно отмел все сомнения и колебания, хотя и осознавал всю сложность борьбы за устойчивость позиций, занимаемых им до сих пор.

Ночи тоже не приносили желанного покоя. И в эту ночь Марсагет проворочался на ложе до самого утра, каждой мышцей тела ощущая непривычную жесткость постели, которая казалась ему чужой, постылой. Мысли толпились в голове, словно табуны на водопое. Наконец вождь не выдержал испытания бессонницей и вышел во двор.

Утренняя заря окрасила полнеба в пурпурные тона. Где-то за валами, в степи, перекликались пастухи, угоняя стада на пастбища, – теперь животных ночью держали поближе к Старому Городу. Сменилась ночная стража, и дружинники толпой направились в ворота акрополя, где под навесом их ждал сытный завтрак. Три рабыни, непринужденно болтая о своих женских делах, несли воинам кувшины с оксюгалой; завидев вождя – простоволосого, в ночных одеждах – смутились и робко пробормотали приветствие. Сторожевые псы грызлись на помойке из-за потрохов, выброшенных кухарками, в загоне хрустели травой лошади, между ними торопливо сновали конюхи, приводя в порядок своих подопечных.

Утренняя прохлада освежила вождя, и он было направился к себе в опочивальню, чтобы одеться, как вдруг громкие возгласы у ворот заставили его остановиться. Послышался звонкий топот копыт, и к Марсагету подлетел Меченый. Соскочив с коня, он торопливо подошел к вождю.

– Марсагет, да хранит тебя Священная Табити, есть новости!