Золото гетмана

В этот поход были призваны казаки всех полков. Из них перемерло на работе 2461 человек и осталось в больницах над Ладогою 244. И это не считая умерших и больных казаков миргородских и стародубских, о которых ведомость не была составлена.

К зиме, оставив казаков на попечение Маркевича, Павел Полуботок вернулся домой, сказавшись больным. Но при встрече со Скоропадским рассказал гетману всю жестокую правду.

«Нас там всех уложат, Иван, – сумрачно вещал черниговский полковник. – Если так и дальше пойдет, казаки или разбегутся, уйдут за Днепр, или восстанут».

«Чур тебя! – замахал на него руками испуганный гетман. – Нам сейчас только и не хватает большой крови. От мора 1711 года до сих пор не можем прийти в себя».

Полуботок горестно вздохнул: от моровой язвы, что длилась три года, в Черниговском полку умерло почти 12 тысяч человек. А потом еще саранча все посевы сожрала, и к болезням добавился голод.

«Господи, за что ты караешь Украйну?!» – воскликнул в конце разговора Полуботок. Эти слова черниговского полковника, которые он произнес год назад, вдруг зазвучали в голове Скоропадского как похоронные звоны. Он встрепенулся и с трудом поднял тяжелые веки. Над ним склонилась Настя.

– Ивасю, выпей… – Она заботливо поддержала его голову, и теплый травяной отвар полился в желудок.

Сделав последний глоток, Скоропадский откинулся на подушки и уже вполне осмысленно посмотрел на жену. Он знал, что казаки называют его подкаблучником, но ничего поделать с собой не мог – свою Настю он любил больше всего на свете. Скажи она, чтобы гетман оставил булаву и стал простым пасечником, он сделал бы это, не задумываясь.

Настя родилась в семье еврея-выкреста Марка, который имел пятерых сыновей и семерых дочерей от брака с дочерью прилуцкого старосты Григория Корниенко (тоже еврея, который стал основателем рода Огановичей). Красавицей была у Марка жена. И дочери красотой в нее пошли. Повлюблялись в них казацкие сотники. Однако сабли имеются не только у сотников, но и у врагов: послетали вскоре головы с плеч у всех зятьев. Но недолго горевали Марковы дочки вдовами.

И года не проплакала о своем генеральном бунчужном Косте Голубом дочь Марка Анастасия. Потерял из-за нее голову сам гетман Иван Скоропадский. Пал на колени под ее каблучок, да так до конца жизни и не поднялся.

Не Иван Скоропадский правил отчаянными казаками, а его жена. Вытащила Настя к богатству всех своих пятерых братьев, да и о сестрах не забыла, устроив их мужьям подлинную синекуру. И отца облагодетельствовала – благодаря любимой дочери он получил дворянское звание и стал шляхтичем. От имени гетмана Настя подарила ему два больших прилуцких села – Большие и Малые Девицы.

Став родичами гетмана, ни Марк, ни его сыновья времени даром не теряли. Настя назначила брата Андрея походным гетманом на то время, когда казаков погнали строить Петербург и воевать со шведами. Летели под шведскими палашами казацкие головы, тонули казаки в петербургской грязи, а сундуки счастливчика Андрея наполнялись талерами и драгоценностями.

Когда Меншиков стал теснить Мазепу, да так, что тот сбежал к Карлу XII, первым, кто примчался доложить светлейшему князю об измене гетмана, был сын Марка. Меншиков воровал по-крупному, но и своим приближенным давал возможность красть, запуская руку в государеву казну; а любимчикам, среди которых был и Андрей Маркович, раздавал такие должности, что они могли золото грести лопатой.

И у Андрея было много сыновей и дочерей. Младший сын, Яков, рвался в науку, был любимчиком самого Феофана Прокоповича. Но не захотела тетка, чтобы племянник стал монахом, женила его на дочке полковника черниговского Полуботка. Да вот только Павел Полуботок почему-то сильно невзлюбил и Анастасию Марковну, и ее племянника.

Но именно его имя назвала Настя, когда гетман окончательно пришел в себя:

– Ивасю, там к тебе Павел Леонтьевич…

В ее черных, как виноград, глазах мелькнула фиолетовая искорка. Она тоже не особо жаловала Полуботка, так что их «любовь» была взаимной.

– Зови! – оживился гетман.

– А может, ты отдохнешь? Потом…

– Настя, моя голубка, я скоро отправлюсь на вечный отдых.

– Не говори так, Ивась! Ты крошишь мое сердце на кусочки.

– Бедная, бедная… – Гетман поднял исхудавшую руку и погладил жену по щеке. – Что с тобой будет, когда я уйду… Люди злые… Так и норовят обидеть. Все, все, не плачь… Кличь Павла! Времени осталось мало, а я должен с ним поговорить.

Анастасия Марковна тяжело вздохнула, смахнула слезы и вышла из опочивальни. Вскоре дверь отворилась, и на пороге появился Полуботок.

– Павло… – Скоропадский с усилием привстал. Полуботок бросился к постели и подложил ему под спину подушки, чтобы гетман мог разговаривать с ним полусидя. – Здравствуй, Павло…

– Ах, Иван Ильич, что же с тобой болезнь сделала! – воскликнул искренне огорченный Полуботок.

– То не болезнь, Павло, то смертонька моя иссушила меня, а царские лизоблюды душу выпили до дна и разбили ее, как хрустальный кубок, – вдребезги. Слыхал про Малороссийскую коллегию?

– Да… – Полуботок помрачнел еще больше. – Конец нашим вольностям…

– Беда, Павло, ох, беда… И как ее отвести, не знаю. Вон там, на столике, указ о создании Коллегии. Прочитай…

Полуботок, пропустив «шапку», начал читать главные пункты – обязанности и права Коллегии:

«1) Надзирать за скорым и беспристрастным производством дел во всех присутственных местах и обиженным оказывать законное удовлетворение.

2) Иметь верную ведомость о денежных, хлебных и других сборах и принимать их от малороссийских урядников и войтов.

3) Производить из этих денег жалованье с гетманского совета сердюкам и компанейцам[33 - Сердюки – казаки наемных пехотных полков на Левобережной Украине, сформированных в 70-х годах XVII века. Сердюки содержались за счет гетманской казны и несли охрану гетманской резиденции, военных складов и войсковой артиллерии. Были распущены в 1726 году царским правительством в связи с его политикой ограничения гетманской власти.Компанейцы (охочекомонные) – конные войска, которые набирались из людей свободных, молодых и способных к кавалерийской езде. Компанейцы получали от гетмана жалование и зависели исключительно от него. Их старшины считались степенью ниже войсковых. Выходивший в отставку компанеец должен был приписаться к какому-нибудь разряду жителей; если он оставался в городе – то к мещанам, если приобретал землю в повете – к казакам, и т. д.], иметь приходные и расходные книги и ежегодно представлять их прокурору в Сенат.

4) Препятствовать с гетманского также совета генеральным старшинам и полковникам изнурять работами казаков и посполитых людей.

5) Смотреть, чтоб драгунам отводимы были квартиры без всякого исключения, даже в гетманских поместьях, кроме двора, где он живет, также дворов старшин, священно– и церковнослужителей.

6) Рассматривать вместе с полковыми командирами имеющие поступать жалобы от нижних чинов и малороссиян.

7) Наблюдать, чтоб присылаемые к гетману указы от государя и Сената были записываемы в генеральной канцелярии и в свое время доставлялись рапорты; также препятствовать писарям гетманским подписывать вместо него универсалы и отправлять их из Коллегии».

Скоропадский наблюдал за ним с каким-то просветленным выражением, будто Полуботок читал не указ царя Петра, а отходную молитву. Он вдруг почувствовал, как огромная тяжесть власти, давившая его все эти нелегкие годы, свалилась с плеч, растаяла словно утренний туман. Душа гетмана наполнилась давно забытой умиротворенностью, а темные болезненные мысли осветлились до полной прозрачности.

– Тебе еще неведомо, – сказал он, когда Полуботок вернул указ на место, – каких «почестей» я удостоился под конец моего пребывания в Петербурге. Поначалу все было хорошо. Мне был отведен дом князя Прозоровского, который караулила рота солдат. На другой день меня посетили Меншиков, Ягужинский и многие другие царские приближенные. Затем государыня пожаловала Настю своей парсуной в серебряной рамке, украшенной драгоценными каменьями. В Сенате меня принимал обер-прокурор и экзекутор; в присутствии я сидел между генерал-адмиралом и великим канцлером, а во дворце за столом – подле императора. По жалобам на Меншикова я тоже был удовлетворен…

Скоропадский умолк, чтобы промокнуть кружевным платком капельки пота, выступившие на лбу, и продолжил:

– А затем вдруг состоялся указ: быть при гетмане бригадиру и шести штаб-офицерам на основании договоров, составленных с прежним гетманом, – якобы для прекращения беспорядков в войсках и в судах. В тот же день государь вынес решение и на представленные мною статьи. Это был отказ вывести полки из Украины, и ни слова в ответ на мои мольбы оставить малороссиян в прежних правах и вольностях. Государь даже не соизволил со мной попрощаться – уехал в Коломну… – Скоропадский горестно вздохнул. – А, что там говорить! Я всегда знал – царь Петр не простит мне, что я отказался участвовать в суде над его сыном Алексеем Петровичем и подписать обвинительный приговор. Между прочим, ты, именно ты подсказал мне тогда мысль ответить ему отказом!

– Не имел ты ни власти, ни права судить сына с отцом и государем своим, – твердо ответил Полуботок. – В подобном деле нельзя быть беспристрастным.

– И то правда. Бог ему судья… Что ж, былого не воротишь. О другом нужно думать. Ухожу я, Павло… Позвал я тебя, чтобы попрощаться.

– Что ты такое говоришь?! Побойся Бога, Иван Ильич. Ты еще поживешь.

– Ну, с Богом-то мы скоро свидимся… Он напомнит мне о моих грехах… много их было, ох, много! Но про то ладно. Есть у меня большая к тебе просьба – не оставь в своих милостях и заботах мою Настю, когда станешь гетманом.

– Это в тебе болезнь говорит, – из вежливости упрямился Полуботок. – Знахарь твой – еще тот кудесник. Он и мертвого на ноги поставит. А что касается гетмана… ты же знаешь, что государь ко мне относится весьма прохладно.

– Да, это так, – неохотно согласился Скоропадский. – Помню, потом Меншиков в хорошем подпитии передал мне слова Петра Алексеевича, сказанные о тебе: «Больно хитер он, может с Мазепой уравняться». А еще скажу по большому секрету, что сам светлейший князь примерялся к гетманской булаве, да государь не дал добро. В Петербурге, при царе, Меншиков был нужней.

– И все равно, я думаю, что булаву из твоих рук может принять только Данила Апостол. (Хоть это и грешно говорить при живом человеке, но ты вынудил меня, прости.) Он сейчас при царе, в походе, там и сговорятся. Петр Алексеевич считает меня большим хитрецом, да только Данила самого сатану может перехитрить. Ты ж его знаешь, черта одноглазого.

– Знаю. Как и то, что пока ты жив, выше полковника ему не подняться.

Острый взгляд Скоропадского полоснул по лицу Полуботка словно саблей. «Догадывается или знает о наших с Меншиковым отношениях? – подумал черниговский полковник. – Иван любит дурачком прикидываться и за Настину плахту прятаться… В наблюдательности ему не откажешь. Да и доносы на меня он получал. Что в них было написано, поди знай».

– Павло, распоряжение уже отданы, будешь меня заменять, пока я болею, – сказал Скоропадский неожиданно твердым голосом. – Все необходимые бумаги я подписал, они у Чарныша.