Скрижаль Тота. Хорт – сын викинга (сборник)

Глава 6. Меняла

Кремона ничем особо не славилась и была по сравнению с другими городами Италии большой деревней с немногочисленным населением. Первоначально на месте города находилось этрусское поселение, позже завоеванное кельтским племенем циноманнов. Город был основан примерно за два столетия до начала новой – христианской – эры в качестве передовой крепости для отражения атак заальпийских народов и представлял собой римский укрепленный пункт и муниципий, опорный пункт римлян для вторжения в будущую провинцию Цизальпийская Галлия.

После Второй Пунической войны Кремона разрослась и стала процветать. В средине первого века новой эры город был практически полностью сожжен при императоре Веспасиане легионами римского полководца Марка Антония Прима. Потом сам же Веспасиан помогал отстраивать Кремону заново, но городу так и не удалось вернуть себе былое величие и славу.

Когда лангобарды захватили большую часть Италии, Кремона оставалась оплотом ромеев в составе Равеннского экзархата. В 603 году город был захвачен королем Агилульфом и разрушен, а его территорию поделили между собой Брешиа и Бергамо. Однако уже в 615 году по приказу королевы Теоделинды город был восстановлен, а после завоевания Северной Италии Карлом Великим в Кремоне установилась власть епископа. Так город стал епархией.

Небогатая Кремона, расположенная между реками Аддой и Оглио, существовала в основном за счет речного порта, построенного на месте старинной крепости ромеев. Политические перипетии Италии заставляли города то и дело менять союзников, заключать договоры с бывшими врагами, переходить из одного лагеря в другой.

Кремона, занимавшая выгодное положение в долине реки По, естественно, не могла остаться в стороне от всех этих дрязг. Порой ей улыбалась удача, и тогда, вернувшись с поля боя, горожане вывешивали над городскими воротами захваченный флаг и штаны вражеского военачальника…

Пока рыцари занимались своими делами, Хаго с раннего утра отправился слоняться по городу. Он высматривал, не появились ли в Кремоне два кровожадных злодея, Бамбер и Вим.

Мальчик боялся их до дрожи в коленках, совершая свой отчаянный поступок, когда срезал кошелек с пояса Вима. Но то был, можно сказать, творческий порыв вкупе с соображениями безопасности – без денег злодеям труднее преследовать его. Ведь заметь Вим поползновение на свою «казну», посиневший Хаго с высунутым языком уже лежал бы в каком-нибудь темном углу постоялого двора, задушенный бандитом.

Виму было наплевать на наказ херра Альдульфа следить за Хаго и оберегать его от разных опасностей. У него был свой кодекс чести (скорее, бесчестья). И мальчик это знал. Тот, кто пытался обмануть Вима или обижал, долго не заживался, невзирая на свое общественное положение или высокий сан.

В конечном итоге улицы города привели Хаго в порт. Множество судов стояли под разгрузкой, а еще больше принимали товары, которые громоздились в объемистых тюках на дощатом настиле пристани. Порт Кремоны напоминал муравейник, когда его разворошишь, так много было моряков, которые слонялись туда-сюда, и наемных работников, занятых погрузкой-разгрузкой. Десятки груженых повозок грохотали колесами по старинной римской мостовой, направляясь в сторону порта. Навстречу им двигался другой поток – с товарами, которые доставили в Кремону торговые суда.

Италии было что предложить заморским странам. В Милане, Пьяченце, Флоренции, Пизе и Сиене производились тонкие сукна, в Лукке – шелковые ткани, а в самой Кремоне – превосходные льняные. В Пизе, Генуе и Венеции строились корабли. Кроме того, в Венеции выделывали кожи, меха и холсты, а уж венецианские изделия из стекла пользовались бешеным спросом не только в Европе, но и на Востоке. Миланские оружейники славились своими непревзойденными доспехами; там же изготавливали пользующиеся особым спросом гребни для чесания шерсти, необходимые в сукноделии.

Естественно, развитие ремесел привело к оживленному товарному обмену. В Милане четыре раза в год шли большие ярмарки, на которых продавались оружие, сукна, восточные товары.

В Венецию везли свои изделия купцы из Эмилии, Тосканы и Ломбардии, а немецкие купцы держали там постоянное подворье – фондако. Из Венеции на кораблях товары шли в страны всего Восточного Средиземноморья. Большое значение имела происходившая дважды в год ярмарка в Ферраре, куда съезжались купцы из Тосканы, Ломбардии, а нередко и из немецких земель, а также Франции.

Итальянские города, в том числе и Кремона, торговали с Алжиром, Тунисом, Марокко, Египтом. Генуя вела деловые операции с Провансом, Каталонией и обладала опорными пунктами в Северной Африке. Венеция установила торговое господство в землях Далмации, были установлены прочные связи с империей ромеев и Левантом. Туда итальянские купцы везли сукно, хлеб, металлические изделия, оттуда – пряности, хлопок, красители. Этот обмен приносил колоссальные прибыли.

Неподалеку от шумной портовой таверны Хаго увидел лавку цирюльника. Мальчик уже немного успокоился – Бамбера и Вима нигде не было видно; похоже, они еще не добрались до Кремоны. Или же где-то промышляют – кого-нибудь грабят. Ведь без денег далеко не уедешь.

На фронтоне старого, еще римской постройки здания, чудом уцелевшего в горниле многочисленных войн, располагалась изрядно выцветшая вывеска с гербом цирюльника – бритва и две пары ножниц в лавровом венке. Собственно говоря, здание цирюльнику не принадлежало; в нем находилось какое-то официальное портовое заведение. А он ютился в скромной каморке, вход в которую находился сбоку здания. Наверное, когда-то там жили слуги, а то и римские рабы.

Хаго задумчиво провел рукой по своей рыжей голове и решил, что с такой прической он чересчур заметен. Да и неудобно пробираться через разные узости с длинными волосами, даже если они сплетены в косицу. Не ровен час, зацепишься за гвоздь или какой-нибудь выступ, наделаешь шуму – и пиши пропало. Все дело может пойти насмарку.

«Надо постричься!» – решил юный воришка и не без трепета открыл дверь цирюльни. До этого ему не приходилось попадать в руки брадобрея. В Аахене его стриг Ханси, который, несмотря на юный возраст, был на все руки мастер.

Внутри достаточно чистой каморки находилась небольшая печь, сложенная из дикого камня; ведь цирюльник постоянно должен иметь под рукой запас горячей воды. В печи горел огонь. Глянув на оранжевые язычки пламени, Хаго неожиданно успокоился и осмотрелся.

На столике возле окна стояли оловянный бритвенный тазик и склянка «ароматной воды». Там же находились пинцет, гребень, ножницы, полдюжины губок и столько же головных повязок.

Цирюльник обслуживал исключительно мужчин. В его обязанности входило стричь и брить клиентов, подравнивать им бороды и усы, по необходимости завивать или красить волосы. В Священной Римской империи, и в Италии в частности, очень не любили седину, называя ее «покрывалом смерти».

Процедура бритья не менялась веками. Цирюльник наливал в тазик горячую воду, добавлял жидкое или превращенное в тонкую стружку мыло, рукой или губкой взбивал пену, энергично массировал лицо или голову клиента, мылил, а затем начинал орудовать бритвой. Конечно, процедура была не из приятных. Дешевое мыло раздражало кожу, а дорогое было не каждому по карману. Да и бритва не всегда была достаточно острой. Но горожане предпочитали стоически терпеть эти мучения, чтобы прилично выглядеть.

Бороды и усы часто выходили из моды, к тому же церковь постоянно напоминала, что растительность на лице мужчины сводит его к животному состоянию, поэтому лавка цирюльника не пустовала. Это было место, возле которого постоянно толклись представители всех городских сословий, обмениваясь последними новостями и сплетнями.

Кроме собственно стрижки и бритья цирюльник выполнял и несложные медицинские операции, причем врачевал как мужчина, так и женщина. Брадобрей обрабатывал раны и ожоги, накладывал повязки, лечил или удалял зубы, вправлял вывихи, вскрывал нарывы и пускал кровь.

Подобные занятия цирюльников вызывали неизменное возмущение врачей, не без оснований считавших, что малообразованные парикмахеры отнимают у них хлеб. В результате, кроме враждебности и соперничества цирюльников и врачей, появилось множество тяжб в королевские суды. Но воз и ныне был там – цирюльники не сдавались…

Хаго попал внутрь цирюльни, отстояв небольшую очередь. Брадобреем оказался ловкий малый лет тридцати, с черными живыми глазами и хорошо подвешенным языком. Он трещал без умолку, ловко работая ножницами. Бритье не понадобилось – клиент был для этого слишком юн.

– …Наш император – да благословит его Дева Мария и все святые отцы! – еще тот шутник. – Цирюльник раскатисто хохотнул. – Недавно мне рассказали занимательную историю. Вор украл у соседа овцу, но унести не успел – был пойман возле овчарни. А в это время император как раз приехал в близлежащий город вершить свои государственные дела. Поэтому вора решили привести на суд к его величеству. Местные судьи не хотели заниматься этим делом, ведь за кражу полагалась смертная казнь, а вор до своего проступка был вполне порядочным человеком. Что его подвигло на воровство – непонятно…

– Ой! – воскликнул Хаго, поморщившись от боли, когда цирюльник чересчур сильно дернул его за волосы.

– Прошу извинить… бывает, – «утешил» его цирюльник и продолжил: – Так вот, император предложил вору выбрать: быть повешенным или шагнуть за порог огромной, ржавой – страшной и загадочной! – двери в замке местного сеньора. Как думаешь, что он выбрал?

– Ну, не знаю…

– А что бы ты сделал на его месте?

– Да уж лучше пусть повесят, чем оказаться за той дверью! Вдруг там находятся дикие звери, которые могут разорвать человека на части. Или еще что-нибудь, более страшное. Мгновенная смерть с удавкой на шее, на мой взгляд, предпочтительней.

Цирюльник снова рассмеялся.

– Ах, люди… Как вы все предсказуемы, – сказал он, ловко подравнивая челку. – Вор именно так и сделал – выбрал виселицу. Когда палач накинул ему на шею петлю, вор спросил у его величества: «А что там, за дверью?» «Я всем предлагаю выбор, и все почему-то предпочитают виселицу», – улыбнулся император. «А все-таки, за дверью-то что? – допытывался вор. – Я все равно никому не скажу», – добавил он, указывая на петлю. «Там, за дверью, свобода. Но люди так боятся неизвестности, что предпочитают намыленную веревку», – печально ответил император…

Вернувшись на постоялый двор, Хаго неожиданно получил срочное задание – отнести в стирку вещи мессиров. Это должен был сделать Горст, оруженосец Геррика, но бывалый хитрец решил переложить свою ношу на плечи юного пажа. Ему вовсе не хотелось наблюдать за процессом стирки; куда приятней коротать время за столом таверны, дожидаясь господ. Хаго повздыхал в огорчении, но отказаться не решился; Горст был гораздо старше его и имел право в отсутствие рыцарей распоряжаться юным пажом.

Взвалив на плечи узел с бельем и носильными вещами, которые изрядно изгваздались в дороге, Хаго потащился вместе с прачкой, работницей постоялого двора, на берег реки. Для нужд прачек город выделил специальный участок, рядом с городским мостом. Место для постирушек было расположено неподалеку от общественного туалета – наверное, чтобы нечаянно запачканное исподнее сразу отдать в стирку.

Здесь же находилось и скромное здание городской прачечной. Летом, когда оставаться внутри из-за горячего пара и воды было невмоготу, прачки перебирались поближе к водоему, причем жара и тяжелая работа порой понуждали их раздеваться почти догола. Поэтому не раз случалось, что какой-нибудь подросток или взрослый любитель подглядывать исподтишка подбирался к ним поближе, дабы вдоволь налюбоваться открывшимся зрелищем.

Однако горе было подобному соглядатаю, если его заставали на месте преступления! Незадачливому любителю обнаженных женских телес приходилось пускаться наутек, в то время как ему вслед летели камни, комья земли и едкие насмешки острых на язык прачек. За то время, пока он успевал окончательно скрыться из виду, «преступник» узнавал много нового о своем внешнем виде, привлекательности для противоположного пола, про родителей, всех родственников до седьмого колена, и наконец (страшно сказать!) – о своих мужских достоинствах.

Невольные наблюдатели этого действа хохотали до колик в животе. А спустя короткое время о приключении охальника судачил весь город. После этого на рынок можно было не ходить; все на бедолагу смотрели, как на обезьяну в клетке, и тыкали пальцами вслед, при этом обидно зубоскаля.

Обычно в домах бедняков стиркой занимались жена и дочери хозяина. Простолюдины, у которых не было ни двора ни кола и которые не имели возможности оплатить услуги наемной прачки, поневоле вынуждены были сами стирать свои вещи. Зажиточные горожане и купцы нанимали одну или нескольких профессиональных прачек, которые получали у хозяев грязное белье и возвращали чистое в заранее обговоренные дни.

Своих прачек обязательно имели постоялые дворы и тюрьмы, так как трудно было представить, как осужденный за измену граф или барон стал бы стирать собственное нижнее белье.

И, наконец, богатый дом, не говоря уже о королевском или герцогском дворце, имел на постоянном жаловании целый штат прачек. Для стирки тяжелых одежд аристократов порой требовалась немалая физическая сила, поэтому были и мужчины, занимающиеся этой «женской» работой.

Труд прачек был очень тяжелым, а порой и опасным для жизни; не раз и не два случалось, что на речках и прудах, куда приходили полоскать белье, очередная прачка оступалась и тонула в глубокой воде. Кроме того, стирка могла занять до нескольких дней, продолжаясь от рассвета до самого вечера. Из-за этого руки у профессиональных прачек были грубыми и красными от холодной воды и жестких тканей, а суставы с возрастом распухали и сильно болели.

Грязное белье сначала полоскали в проточной воде и затем с силой утаптывали босыми ногами. Потом его закладывали в бочонок или кадку с дыркой в днище или в выдолбленный в скале полукруглый бассейн, причем слои белья перемежались древесной золой (в основном дубовой). Через верх в кадку заливалась горячая вода, и щелок, выделявшийся из золы, благополучно уносил с собой жиры и пот, а заодно служил отличным отбеливателем.

Иногда грязные простыни вываривали над очагом, добавив в воду щелок, время от времени помешивая содержимое. Затем вынутое и отжатое белье выбивали валками, вымачивали в проточной воде, пятна с силой оттирали руками. В качестве моющего средства применялся корень мыльнянки. Едкий сок растения отлично выводил пятна и отмывал даже самые тонкие ткани, придавая им мягкость и шелковистость.

Доброй славой пользовалась также «фуллерова земля» – сукновальная глина, или ее французская разновидность, «соммьерская земля», известная своей способностью обезжиривать ткань. И наконец, при стирке верхней одежды применялось черное или коричневое мыло на основе овечьего сала, а для пышного платья аристократов и богачей – дорогое светлое мыло из оливкового масла, которое можно было купить в городе на лотках мелочных торговцев или в лавках мыловаров.

Для просушки белье раскладывалось на свежей луговой траве, на обрывистых стенках городских рвов, на речном песке, развешивалось на веревках или шестах… Своим рабочим инструментам прачки, обладавшие чувством юмора, нередко присваивали названия чисто комического свойства. Кадка для мытья в обиходе носила название «чистилища», валок для выбивания белья был «ударом милосердия» (по аналогии с рыцарским кинжалом, которым добивали смертельно раненных), а горка чисто выстиранного белья и вовсе именовалась «страшным судом».

В богатых домах прачечное помещение располагалось по соседству с кухней, по необходимости снабжаясь бассейном или деревянными кадками, ведрами или котлами для нагревания воды, а также всеми необходимыми принадлежностями. Несмотря на всю тяжесть подобной работы, прачечная служила таким же местом сбора женского населения города, каким для мужчин была кузница или таверна. За стиркой прачки поддразнивали и вышучивали друг друга, пели, наконец, самозабвенно перемывали косточки друзьям и знакомым.

Пока прачка занималась своим делом, Хаго решил убраться подальше от миазмов, которые распространял общественный туалет. Он отошел в сторонку и прилег в высокой траве на холмике, поросшем кустарником.

Полянка, где расположился Хаго, была совершенно прелестной – сплошь устеленная цветочным ковром и мягкой травкой. Закинув руки за голову, мальчик мечтательно уставился на небо, где небольшие тучки устроили хоровод. В Аахене ему редко выпадала возможность остаться наедине с природой, и он наслаждался пением птиц, жужжанием пчел и ароматами разнотравья.