Приключение ваганта

Присмотрел себе островок и старичище Кузьмище. Несколько лет назад шайка пришлых пыталась оспорить его право владеть этим небольшим клочком суши посреди Днепра, и наглецам пришлось немного поплавать. Могучей рукой деда Кузьмы они были брошены в реку и добрались до берега чуть живые. С той поры разбойный люд обминал его островок стороной. Что касается рыбаков, то они иногда причаливали к мосткам, устроенным дедом, особенно в непогоду, когда на Днепре поднималась буря и шел дождь. На островке стоял добротный и просторный курень и кабица – углубленная в землю и обложенная диким камнем печь с крышей. На ней можно было готовить еду в любую непогоду.

В шалаше дед Кузьма хранил сети, большие кованые крючки на осетров, запасные весла, остроги, багры и прочие рыбацкие принадлежности. Там же была и посуда. Но главное лежало в тайнике неподалеку от шалаша. В неглубокой яме с крышкой находилось завернутое в промасленную бычью шкуру оружие – щит, кривая татарская сабля, добрый лук, топор, булава и кистень. Крышка была замаскирована дерном и придавлена сверху бревном, поднять которое не смогли бы и пять человек. А дед Кузьма поднимал.

«Деда, зачем ты прячешь оружие здесь, а не хранишь дома?» – как-то с удивлением спросил его Андрейко.

«Дальше положишь – ближе возьмешь, – рассудительно ответил старик. – В мою хату на Подоле кто хошь может войти без спросу. Хитников в Киеве хватает… А для защиты мне вполне достаточно дубины».

Здесь Андрейко был с ним вполне согласен…

На островке дед занимался с внуком военным делом. Он обучал его драться на саблях, орудовать кистенем, рубиться топором, прятаться от вражеских ударов под щитом и наращивать силу. Это были самые нелюбимые упражнения для Андрейки. Дед Кузьма давал ему в руки тяжелый камень и гонял до седьмого пота вокруг острова по давно протоптанной тропинке. К шестнадцати годам мышцы Андрейки стали железными, а ноги неутомимыми. Особенно много он занимался стрельбой из лука и достиг большого мастерства. Андрейко даже на бегу попадал в цель. Иногда ему казалось, что он не столько целится, сколько руководит стрелой в полете, направляя ее силой воли туда, куда нужно.

Конечно, после того как он стал пахолком[10 - Пахолок – здесь: слуга.] у Немиричей, занятия воинским делом стали гораздо реже, от случая к случаю. Но тут уж нужно было выбирать – или остаться на всю жизнь рыбаком-нищебродом, или попытаться выйти в люди и разбогатеть, ведь Андрейко был не холопом, а вольным человеком. По уговору платы он за свою работу не получал, но его кормили и одевали, а главное, Андрейко обучался вместе с Ивашкой Немиричем, сыном хозяина, грамоте. Это для сироты, у которого за душой не было ни гроша, дорогого стоило.

Подкрепившись и поблагодарив конюха, Андрейко поторопился к коновязи. И как раз вовремя – Яков Немирич вышел во двор в сопровождении воеводы Олехно Киселя. Он не пользовался в Киеве таким уважением и почетом, как Юрша, прежний киевский воевода, поэтому вел себя с гостем несколько суетливо и предупредительно. Что ни говори, а Немиричи – известный и уважаемый в Киеве род.

Юрша считался спасителем Киева. В октябре 1437 года великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович решил окончательно покончить со своим соперником князем Свидригайло (которого он свергнул с трона в 1432 году) и организовал нападение на принадлежавшие тому города. Литовские войска выступили в поход на Луцк и Киев. На помощь осажденному гарнизону Киева был отправлен воевода Юрша, выдающийся военачальник, отличившийся во время обороны Луцка, который сопровождал Свидригайло во время его переговоров с галицкой шляхтой во Львове. Юрша соединился с татарскими отрядами хана Сеид-Ахмета и разгромил литовское войско в битве под Киевом.

Вскоре против Сигизмунда возник заговор. Он был подозрителен, злопамятен и свиреп. Его мстительность в отношении прежних сторонников Свидригайло и жестокие казни возбудили всеобщее недовольство литовской знати. Заговор возглавили князья – братья Иван и Александр Чарторыйские. С помощью виленского воеводы Довгирда и трокского воеводы Лелюша 20 марта 1440 года они убили Сигизмунда в Трокском замке. Для этого заговорщики отправили в Троки дворянина родом из Киева по имени Скобейко. Они дали ему триста возов сена, а на каждом возу под сеном прятались пятеро хорошо вооруженных дружинников. Отряду удалось проникнуть в сильно укрепленный Трокский замок и свершить задуманное.

Сделать это было непросто. Сигизмунд не доверял даже своей охране и всегда запирал все двери на засов. Обычно князь, не выходя из своей спальни, слушал обедню, совершавшуюся в соседнем покое. Его верным сторожем служила ручная медведица, которая в это время гуляла по двору замка. Возвращаясь в комнату Сигизмунда, она царапала когтями дверь, после чего он впускал ее. Зная это, Иван Чарторыйский стал царапать дверь загодя припасенной медвежьей лапой. Сигизмунд открыл засов, братья ворвались внутрь и закололи его вилами.

После этого на великое литовское княжение был избран брат польского короля Владислава III Варненьчика князь Казимир (младший сын Ягайло), который с 1444 года стал одновременно и польским королем. Он вынужден был пойти на уступки литовским феодалам. Многих выпустили из-под ареста, среди них и князя Олелько Владимировича с семьей (его содержали в Кернове, а жену с двумя сыновьями, Семеном и Михаилом, – в Утянах). Были восстановлены Киевское и Волынское удельные княжества. На первое сел Олелько Владимирович, а на второе – князь Свидригайло.

Став княжить в Киеве, Олелько Владимирович первым делом расправился с народным героем, воеводой Юршей. Он отстранил его от должности и отнял земли в Киевском повете. Так уж издревле повелось, что правители во все времена не шибко привечали героев, слава которых затмевала их собственные достоинства.

Поэтому Олехно Кисель, новоиспеченный воевода, а по сути дела временщик, приглашение Якова Немирича на пир по случаю Петрова дня принял с радостью. Он знал, что к нему съедутся богатые шляхтичи не только со всего Киева, но и со всей округи. С некоторыми из них Олехно был знаком, а с другими желал познакомиться. Ему хотелось подольше остаться на столь почетной и, главное, денежной должности, а значит, ему требовалась поддержка уважаемых и богатых людей.

Андрейко помог своему хозяину забраться в седло (что оказалось непросто: Яков Немирич изрядно накушался доброго заморского вина, которым угощал его воевода), и они неспешным шагом покинули Литовский замок. Теперь главной задачей пахолка было не дать своему пану свалиться с коня. Путь к дому Немиричей был недлинным, но очень опасным, особенно для человека, не очень твердо сидевшего в седле. Ведь Якову Немиричу предстояло спуститься по очень крутому Боричеву узвозу. Как это ни странно, но именно по нему купцы заезжали в Киев.

А происходило это потому, что возле Литовского замка находилась мытница. В Киеве за все нужно было платить: за проезд по городу, за проезд по мосту, за право торговли, за наем амбара, за представление товара на заставу, за наем торгового места на гостином дворе и прочее. Существовали «роговая» и «привязная» пошлины – за привязывание скота в месте торговли – и «узольцовое» – за обвязку товара с приложением таможенных печатей в качестве гарантии продажи его только в местах, где установлены мытные знаки. На этом многие наживались, но больше всего – воевода и мытники. С купцов, проезжавших через Киев (его границы простирались от речки Почайны на Подолье до Золотой брамы в Верхнем городе), мыто собиралось не с товаров, а с каждого воза, на котором их везли. И не важно, сколько было товара, считали возы.

Тогда купцы пошли на хитрость – не доезжая до мытницы, перегружали возы таким образом, чтобы их стало меньше. Но тяжелые, с верхом груженные возы были мало приспособлены для киевских гор, особенно Боричева узвоза. И конечно же на этом крайне неудобном месте они часто ломались, рассыпая тюки и бочки, чего с нетерпением ждала зорко наблюдавшая за ними замковая стража. Как только это случалось, возы вместе с товарами реквизировали в воеводскую казну.

Однажды к воеводе пришли жаловаться иноземные купцы, у которых отобрали товары. Воевода им отвечал: «При чем тут я, разве мои это горы? Это ведь горы киевские. Зачем же было накладывать четыре воза на один? Чтобы не платить пошлину? Здесь все подчиняется киевскому закону: если возы поломались от Почайны до Золотых ворот, попрощайтесь с ними».

В общем, что с воза упало, то пропало…

Вечером Андрейку отпустили погостить до утра у деда. Галшка Немиричева, узнав, что воевода Олехно Кисель будет присутствовать на пиру, сильно подобрела и даже передала деду Кузьме большой сдобный калач в качестве гостинца, но приказала, чтобы к утру Андрейко вернулся. По правде говоря, она немного побаивалась старичища Кузьмища. Однажды он нечаянно стал свидетелем, как пани Галшка дала его внуку подзатыльник неизвестно за какую провинность, да так посмотрел на нее, что она обмерла. С той поры единственное, что пани Галшка позволяла себе по отношению к Андрейке, – так это дернуть его за ухо, и то не очень больно.

Зато с остальными пахолками и служанками она не сильно церемонилась. Могла и нагайкой по плечам пройтись. Галшка Немиричева была вздорной бабой с очень развитым самомнением. Она всеми силами подвигала мужа на то, чтобы тот занял более высокое положение среди киевской знати. Поэтому согласие киевского воеводы отпраздновать у них Петров день пани Галшка восприняла как доброе предзнаменование.

Сойдя с дороги и оказавшись на колдобистой тропе, Андрейко вскоре услышал шум речки Киянки, которая была перегорожена плотиной. Она бежала по дну Кожемяцкого яра – резвая и быстрая. Ее берега были обшиты почерневшими от времени досками. Вскоре он добрался до дна глубокого ущелья – Гончарного яра, где под почти отвесными склонами горы издревле находились мастерские гончаров и кожемяк. Там же приютились и слободы. Жалкие хаты горшечников и кожевников, крытые соломой, лепились по склонам оврагов как ласточкины гнезда под стрехой.

Поравнявшись с Фроловской обителью, Андрейко едва не увяз в болоте, сплошь поросшем камышом. Он задумался и пошел напрямик. Но одно дело – идти днем, а другое – по темноте. Теперь придется искать более удобную, обходную тропинку. Хорошо, что он догадался взять длинную палку, чтобы собак отгонять. Да и месяц над головой светил как фонарь, правда, время от времени прятался за тучки.

Выбравшись из грязи на сухое место, Андрейко начал искать улицу, которая вела к жилищу деда Кузьмы. Месяц снова скрылся среди туч, и леса на холмах стали еще темнее и таинственнее. В камышах заухал филин, над головой Андрейки бесшумно пролетела сова, раздался шелест быстрых крыльев летучих мышей. Подросток невольно поежился – страшновато! Благодаря деду Кузьме он мало чего боялся, к тому же на шее у него висел кипарисовый крестик, а у пояса нож – кто ж не знает, что нечистая сила боится светлого металла? И все же на душе у Андрейки стало муторно.

Узкие, кривые и тесные улочки Подола тонули в грязи. Только кое-где лежали деревянные мостки. Андрейко шел, стараясь не сильно шуметь; мало ли чего, вдруг встретится какой-нибудь вор или разбойник. Да и собак не хотелось тревожить, иначе поднимут такой лай, что его будет слышно даже на Замковой горе.

Неожиданно впереди замелькали факелы, и послышался звон оружия. Это была замковая стража. Солдаты заглядывали на все подворья и в окна деревянных домишек. И на то была веская причина. Если стража замечала горящую лучину, то изо всех сил колотила в дверь, с бранью требуя огромный штраф в городскую казну и грозя тюрьмой.

Для Киева с его сильно скученной и сплошь деревянной застройкой самым страшным врагом были пожары. Поэтому киевские воеводы запрещали жечь лучину в хатах ремесленного люда. Целую ночь замковая стража рыскала по посадам и ремесленным «концам» – предместьям – в поисках непогашенной лучины. Ремесленники часто из-за этого бунтовали, и королю Сигизмунду пришлось отменить этот запрет, но князь Олелько Владимирович снова все вернул на круги своя.

Деду Кузьме воевода был не указ. Он словно ждал внука, потому что на столе стояла глубокая деревянная миска, в которой поблескивали янтарным жиром куски недавно зажаренного осетра и лежала краюха свежего хлеба. Чтобы с улицы нельзя было заметить огонь лучины, дед закрыл окно ставнями и занавесил его плотной тканью.

Глядя, как Андрейко уминает за обе щеки выставленное угощение, обычно мрачное лицо деда Кузьмы вдруг потеряло жесткость черт, а в глубоко посаженных коричневых глазах появилось выражение огромной любви. И печали. Вскоре все стало понятно. Дед какое-то время мялся, не решаясь сказать внуку главное – то, что думалось ему с того часа, когда он решился погадать на судьбу своего внука.

Мало кому было известно, что старичище Кузьмище – ведун. Имелась у него такая особенность. Правда, он практически никогда ею не пользовался и никому о ней не говорил. По крайней мере на Подоле, где о его способностях никто не знал. Кроме Андрейки.

Несмотря на то что дед Кузьма был крещен, в душе он остался язычником. И ворожба его была языческой. Как он гадает, дед не открылся даже Андрейке. «Для тех, кто похож на пустой кувшин, ворожба смерти подобна», – кратко ответил он на его вопросы. При чем здесь кувшин, да еще пустой, Андрейко так и не понял.

Гадание представляло собой долгую ночную церемонию, после которой дед Кузьма несколько дней ходил как бы немного не в себе. Зато почти всегда его ведания сбывались. По малости своих лет Андрейко не очень прислушивался к словам и наущениям деда, но когда стал старше, то призадумался. Поэтому первые же слова деда Кузьмы заставили его насторожить уши.

– Расстанемся мы скоро, внучок… – голос деда был тих и на удивление мягок.

– Это еще почему? Никак, ты умирать собрался? – тут Андрейко рассмеялся. – Вот ужо не поверю, хоть убей.

– Нет, не о том я печалюсь. Есть надежда, что проживу я долго. Так судьба решила. А вот тебе предстоит дальняя дорога. И свидимся ли мы когда-нибудь, неизвестно. Ведание не дало ответ на этот вопрос.

– Деда, я никуда не собираюсь! Я никогда тебя не брошу! – загорячился Андрейко.

– Эх, молодо-зелено… Кабы человек самолично управлял своей жизнью, в мире могла бы случиться большая беда. Да-да, Ондрейко, это так. Богатеи все под себя подгребут, и простому люду не останется иного пути, как в могилу. К счастью, человек зависит от верхних сил, и только они имеют право и возможность указывать ему путь.

– Но у меня и в мыслях не было оставить Киев!

– В мыслях не было, но Макошь[11 - Макошь – старшая из трех славянских богинь (Макошь, Доля и Недоля), ткущих Пряжу Судеб.] уже завязала на пряже твой узелок…

Дед Кузьма умолк и склонил голову. Его примеру последовал и Андрейко. Ему сразу перехотелось есть, хотя он еще не насытился. В убогой хате старого рыбака воцарилась гнетущая тишина.

Глава 3. Нечаянная удача

Утром Жиля стянули с постели за ногу. Он никак не хотел просыпаться и отбрыкивался до последнего. Но ловчий Рожар был неумолим. Он исполнял строгий наказ господина: молодого господина поднять и посадить на лошадь, что бы он там ни говорил и как бы ни упирался.

Утро выдалось чертовски холодным. Поле покрыла роса, а промозглый ветер так и норовил залететь под одежду. Жиль, хоть и выпил кубок подогретого вина с пряностями, дрожал, словно осиновый лист. И не столько от холода, сколько от недосыпа. Солнце, такое же сонное, как и юный дворянин, с трудом покинуло свою пуховую облачную постель и было бледным и немощным. Даже птицы, обычно приветствующие рассвет радостным щебетом, и те почему-то молчали. Лишь одинокий и тоскливый писк какой-то крохотной пичужки время от времени раздавался из близлежащей рощицы.

Подъемный мост у ворот замка уже давно был опущен, и возле него толпились охотники с собаками. Среди них находился под присмотром берньера (псаря) и удивительно красивый лервьер белой масти по кличке Траншон – борзая Ангеррана де Вержи, его любимица. Она даже спала возле постели своего хозяина. Кроме нее среди собак было много гончих-лимьеров. Они были разного роста – крупные, с мощным телосложением, и невысокие, коренастые, но очень крепкие. Окрас у лимьеров был разный – чисто белый, темно-серый, желтовато-рыжий, рыжевато-коричневый, иногда с более темным или черным чепраком.

Но главной ударной силой охотников на кабана были конечно же аланы – как благородные, так и «катающиеся в грязи». А среди них – несколько очень крупных матенов[12 - Матен (он же – мастиф) – порода крупных сторожевых собак.]. Это были личные псы рыцарей, собравшихся на охоту, которые служили им телохранителями и спали, как и борзая Ангеррана де Вержи, возле ложа своих хозяев. Любой из матенов мог остановить кабана и какое-то время удерживать его, правда, победить зверя с его толстенной шкурой и густой колючей щетиной даже матенам было не под силу.

Возле ворот находились только ближайшие соседи и единомышленники. Их еще с вечера оповестили, что следопыт Ангеррана де Вержи нашел участок леса, где, по его предположению, находилась лежка матерого вепря, и теперь рыцари предвкушали будущие охотничьи страсти. Права на охоту в лесах, окружавших Азей-лё-Брюле, принадлежали не только отцу Жилю, но еще нескольким рыцарям. Помимо лесников охрана охотничьих угодий осуществлялась также лучниками собравшихся на охоту дворян. И все они в данный момент нетерпеливо ждали хозяина замка и его гостя – славного рыцаря Гю де Ревейона.

Жиль (как и остальные охотники) был одет в короткий зеленый кафтан, плотно опоясанный кожаным поясом. У пояса висели тесак в ножнах и мешочек, вышитый бисером, с огнивом, трутом и кремнем. Кафтан был новый, вот только панталоны подкачали. Их сшили из толстой материи, сделанной из гнилых ниток, и юный де Вержи боялся, что в один прекрасный момент его панталоны расползутся и он явит миру свои телеса. Чего после случая в развалинах замка Азей-лё-Ридо ему очень не хотелось бы. Хорошо хоть гамаши на ногах были прочными и прикрывали бедра.

Через плечо у него была перекинута перевязь с рогом, а на голове плотно сидела невысокая шапочка, украшенная фазаньим пером. Жиль считал, что ему вполне хватит тесака и арбалета (он не очень верил в свою охотничью удачу), но ему едва не насильно всучили кабанье копье, хотя он намеревался взять лютню, чтобы найти где-нибудь укромное местечко и наиграть новый мотив, который сложился у него в голове во сне. Копье было коротким и тяжелым, с широким наконечником и перекладиной, поперечной древку. Древко сделали из ясеня и обмотали ремнем – для надежности хвата. А поперечная перекладина обеспечивала безопасную дистанцию, если кабан останется жив после первого удара копьем.

Наконец хозяин замка и его уважаемый гость выехали из ворот, и кавалькада всадников, сопровождаемая большим собачьим хором (охотничьих псов насчитывалось по меньшей мере две сотни), начала выдвигаться на исходную позицию. Жиль незаметно наблюдал за отцом. Неподвижное и бесстрастное лицо Ангеррана де Вержи не выражало никаких эмоций, но в глубине глаз таился гнев. «Неужели матушка опять начудила?!» – со страхом подумал молодой человек.

Облачаться в походное снаряжение отцу помогала мать, так как из-за неважного финансового состояния семейства де Вержи и по причине скаредности старого рыцаря он не пожелал иметь оруженосца, ведь ему нужно было платить жалованье, а также кормить его и одевать. В отличие от Жиля, отец был суеверен до смешного. Как и все рыцари, он даже на охоте не расставался со своим боевым мечом и шлемом. Но упаси Бог, если мать по рассеянности подавала ему меч! Бодрое, приподнятое состояние духа сразу же менялось на раздражительность, и настроение портилось. Ангерран де Вержи был убежден в неизбежности неудачи, если при снаряжении на охоту меч возьмет из рук женщины.