Эсташ Черный Монах

С наказанием обошлось. Пьер Фарино в глубине души был поражен; как мог такой малец выстоять в схватке с Гасконцем, которого боялись почти все забияки в портовых тавернах Булонь-сюр-Мер?! Да и в других портах, где швартовался когг, о нем были наслышаны и не хотели с ним связываться даже по пьяной лавочке. Шартье сразу хватался за свою наваху и редко кому удавалось не получить ранение острым, как бритва, испанским клинком.

Правда, до смертоубийства никогда не доходило; все же Гасконец, даже изрядно захмелев, сохранял остатки благоразумия, и дело заканчивалось лишь порезами. Но поговаривали, что у него были схватки, которые заканчивались гибелью его противника. Но только не на людях. Темных углов в портах хватало. При всем том гасконская горячность Берара в нужный момент уступала пикардийской хитрости.

– В наказание за твой проступок десять дней будешь таскать камень! – решил капитан. – И чтобы палуба блестела, как свежее куриное яйцо! Ты теперь будешь эти дни за нее в ответе.

Конечно, тащить тяжеленную пемзовую терку по доскам палубы было не мед, это делали только самые сильные матросы, но Эсташ облегченно вздохнул – как-нибудь справится. Главное, что капитан не оставил его за бортом – не прогнал с корабля. За время, что он провел на когге, Эсташ стал чувствовать себя настоящим моряком. Он многое узнал, многое понял. Ему даже начал нравиться тяжелый морской труд.

Вот только с бытом у него существовали проблемы. Он никак не мог привыкнуть к отвратительным запахам, которыми когг был пропитан, начиная с трюма и до каюты капитана. Не помогало даже сильное ароматическое средство, которое подарил Большой Готье, которому довелось побывать в составе военной морской экспедиции.

Естественно, Эсташ никому не показывал флакон с приятно пахнущей жидкостью, еще чего – матросы засмеют, но толку от его усилий хоть немного избавиться от дурных запахов было мало.

Корпус «Трумеля», несмотря на то что когг совсем недавно покинул верфь, все равно пропускал воду, которая скапливалась в трюме. И хоть ее откачивали, остатки протухшей трюмной воды испускали отвратительный, пронизывающий весь корабль смрад. Кроме того, подводная часть корпуса для защиты от гниения и морских червей была пропитана вонючей смесью из дегтя и серы. Еще более отвратительный запах имела краска для наружной обшивки из растертого в порошок древесного угля, сажи, сала, серы и смолы. А поверх этой краски было нанесено покрытие из древесного дегтя, смешанного с шерстью животных.

Все это вместе с чадом кухни, вонью гальюна и запахом немытых тел создавало одурманивающий букет. Но самым скверным было то, что утомленные моряки не всегда чувствовали себя в помещении для отдыха главными «квартиросъемщиками». Трюм и кубрик кишели клопами, черными и рыжими тараканами, блохами и крысами.

Крысы были настолько дерзки, что забирались даже в самые недоступные уголки, где моряки хранили свои ценные припасы «на черный день». Конечно, экипаж вел решительную войну против докучливых приживальщиков, но одержать победу было невозможно. Не помогали никакие меры. Казалось, что вместо каждой убитой крысы появлялись две новые. Кроме того, длиннохвостые грызуны были постоянно настороже и обманывали охотников столь ловко, что те в конечном итоге прекращали безрезультатные боевые действия.

Было только два радикальных средства против этих паразитов: кораблекрушение или жажда. Но какой матрос мог желать этого? Ведь в таком случае вопрос шел и о его собственной жизни. Если с водой становилось туго, крысы от жажды делались бешеными. Они устремлялись на штурм охраняемых бочек с водой и истреблялись целыми стаями.

Но монета оборачивалась другой стороной, если на корабле начинался голод. Происходила переоценка ценностей – крысы из ненавистной напасти превращались в вожделенную драгоценность. Они казались голодающим вкуснее, чем нежнейшее телячье жаркое. Об этом рассказали Эсташу бывалые моряки. Опытные члены экипажа когга, которым уже случалось побывать в таких переделках, буквально молились на своего капитана – Пьер Фарино редко возил свои товары далеко за горизонт…

Что касается помещения для жилья матросов (а Эсташу в этом вопросе не было сделано исключение; кают на корабле насчитывалось всего две и они предназначались для капитана и мастера), то оно своим видом напоминало темницу, и там всегда было исключительно грязно. Высота его была не более пяти футов[15 - Фут – единица измерения длины в английской системе мер. Здесь фут французский королевский равен 0,325 м, или 12 дюймов.], но даже в это пространство вторгались две толстые поперечные балки, скреплявшие корпус судна, и матросские сундуки, через которые при необходимости приходилось переползать.

Посередине кубрика стояли две квадратные деревянные колонны, на расстоянии друг от друга примерно в фут, а между ними, подвешенный к ржавой цепи, покачивался фонарь, горевший день и ночь и постоянно отбрасывавший две длинные темные тени. Ниже между колоннами была устроена матросская кладовая, которая содержалась в чудовищном беспорядке и время от времени требовала основательной чистки и окуривания – чтобы убрать паразитов.

Важнейшими предметами обстановки этого нищенского жилья были морские сундуки, в которых хранились матросские пожитки. Чтобы сундуки, служившие одновременно для сидения, не ползали туда-сюда во время качки, в их днища были вделаны крючки. Для придания большей устойчивости и предотвращения опрокидывания нижняя их часть была более широкой, чем верхняя. Хорошие морские сундуки обычно изготовлялись на шпунтах и были водонепроницаемы. Именно такой был у Эсташа.

Пожалуй, не было сундука, в котором отсутствовала бы Библия или молитвенник, хотя хозяева зачастую ни разу их не раскрывали. Матросы просто верили, что само наличие Библии уже гарантирует счастливое плавание. Матери и жены моряков почти всегда клали в их сундуки кусок хлеба своей выпечки или мешочек с горстью родной земли.

Эсташ очень страдал лишь от одного – что он не может помыться. Даже морской водой. Это занятие считалось предосудительным. На когге пресной воды было в обрез, и использовать ее для мытья расценивалось как преступление. Можно было только ежедневно слегка смачивать ею горло.

Кроме того, существовало мнение, что коль скоро морская вода не годится для питья, то она не подходит и для мытья тела. Ведь доказано, что солнце и ветер могут быть вредны огрубевшей коже лишь в том случае, если она обезжирена.

Во всяком случае, редко кто из матросов склонялся к идее помыться из ведра морской водой. А поскольку для бритья тоже нужна пресная вода, матросы отказались и от этой процедуры. Тем более что на нее часто не хватало времени.

Немытые и небритые моряки на когге ни днем, ни ночью не снимали своей одежды. Она отмывалась немного лишь под проливным дождем на палубе во время выполнения срочных работ, таких, как замена поломанного рангоута или починка разорванного на куски паруса. Хорошо, что в проливе дожди шли часто…

К радости моряков, Пьер Фарино, любитель горячей пищи, устроил на «Трумеле» небольшой камбуз. Он был редкостью на торговых кораблях. Матросы радовались, как дети, получая на обед жидкую похлебку. Конечно, когда погода была благоприятной.

В штормовое ненастье они получали пищу в виде сухого пайка – вяленое мясо, сало, сухари, сыр, масло, вино, сушеный виноград и прочее. Выдачей продуктов занимались провиантмейстер (еще его называли засольщиком) и баталер, ведающий бочонками с водой и вином.

Основной пищей на когге считались сухари. Они были так тверды, что их едва удавалось разбить молотком.

Сухари различались по виду и по вкусу. Английские были светлыми, так как выпекались из пшеницы и кукурузы. Правда, моряки поговаривали, что в тесто для этих сухарей ушлые хлебопеки-бритты подмешивали муку из каштанов. Шведский сухарь за свою твердость и конфигурацию – круг с дыркой посередине – получил название «оселок». Немецкие «кналлеры» («трескуны») выпекались из ржи, и были излюбленным сортом сухарей у моряков.

Кроме того, имелись особые, так называемые «корабельные», сухари. Их называли также бисквитами – «печенными дважды». Высушенные до предела, бисквиты могли храниться годами.

Чтобы внести некоторое разнообразие в приевшуюся пищу, матросы растирали сухари в крошки, смешивали их с салом и медом и разбавляли все это водой. Получалось сладкое кушанье, название которому дали довольно диковинное – «собачье пирожное».

Камбуз на «Трумеле» представлял собой кирпичную плиту, вокруг которой ходили по посыпанной песком дорожке. На остальной площади размещались грубо сколоченные кухонные столы, колоды для рубки дров и разделки мяса, бочки и баки, котлы, полки с горшками, поленницы дров, мешки и другие кухонные атрибуты. Все это настолько загромождало камбуз, что кок едва мог там повернуться.

Кока Матье, которого прозвали Обжорой, матросы недолюбливали. Он был толстый, как подсвинок, ходил в вечно засаленной одежде, считался капитанским осведомителем, постоянно сидел в тепле, утаивал для себя и своих любимчиков лакомые кусочки, а пищу для экипажа готовил кое-как.

К его малопочтенным открытиям на ниве кулинарии относился «потаж» – похлебка, которая варилась из объедков и кухонных отходов. В принципе, такое варево не было большим открытием Матье Обжоры; подобные похлебки варганили и другие корабельные повара. Но кок «Трумеля» перещеголял всех.

Он бросал в котел все подряд – от рыбьих хвостов до обглоданных костей, собираемых в течение нескольких дней. А чтобы похлебка получалась сытней и наваристей, он добавлял в нее кроме гороха еще и муки, от чего она выходила густой и смачной на вид.

Горячая пища доставлялась с камбуза в помещение команды в бачках, представлявших собой деревянные кадки, размером с половину винного бочонка, и с «ушами» – чтобы было за что их ухватить. Мисок на кораблях было мало, поэтому во время еды каждый поочередно запускал ложку прямо в общий бачок. Из-за этого иногда возникали небольшие ссоры. Главным образом из-за того, что кто-то вылавливал кусок мяса побольше. А тот, кто не выдерживал ритма и черпал из бачка слишком быстро, получал ложкой по пальцам. Эсташу эта картина напоминала свиней, сгрудившихся у корыта.

Деньги у него были, отец не забывал подбрасывать сыну несколько монет на непредвиденные расходы, и Эсташ старался покупать нормальную еду с длительным сроком хранения в портах. Он держал ее в своем сундучке, и постоянно отбивался от крыс, которые чуяли запас вяленых колбасок и хорошего выдержанного сыра. Иначе в сундучке они могли бы прогрызть дыру.

Единственным облегчением для него было время, когда корабль на ночной отдых приставал к берегу. Там иногда можно было искупаться в ручье или озерке, и откушать наконец вполне приличную похлебку из свежих продуктов, которые закупались в близлежащей деревеньке.

Правда, на корабле во время стоянки приходилось держать ухо востро, потому как находились любители обогатиться за счет арматора. Поэтому все матросы были вооружены, а Пьер Фарино, которому пришлось и повоевать, выставлял дозорных. Так что подобраться незаметно к кораблю не было никакой возможности.

К тому же на берег сходила лишь небольшая группа матросов во главе с Матье Обжорой – только чтобы закупить провиант и приготовить горячую еду. А затем котел поднимали на борт.

Скверное качество еды иногда превращало плавание в ад. Продукты были дешевыми и часто не совсем доброкачественными. Пьер Фарино экономил как мог. Питьевую воду набирали прямо из речек или доставали из колодцев, и нередко она была сомнительного качества. Уже через несколько недель после выхода в море вода начинала протухать и становилась все более густой и вонючей. А пересоленное мясо было почти несъедобным, тем более что из-за ограниченного количества воды на корабле его не удавалось вымочить в достаточной степени.

Солонина в бочках приобретала своеобразный цвет красного дерева с прожелтью, а при дальнейшем хранении – коричневато-зеленоватый; от нее шел натуральный трупный дух.

Мясо или было с червями, или жилистое, темное, засохшее и пересоленное сверх всякой меры. По внешнему виду и твердости такая солонина напоминала дерево. Твердокаменные куски бросали в чан с водой (тут уж было не до экономии), затем туда же залезал матрос, который ногами мял солонину, стремясь размягчить ее, чтобы сделать пригодной к употреблению.

Отвратительный вкус, однообразие и низкое качество еды лишали аппетита даже самых невзыскательных и голодных едоков. Еще хуже были муки жажды, вызываемой ежедневным употреблением в пищу солонины и твердокаменных сухарей и делающейся все нестерпимее из-за строгого соблюдения водного рациона. От этого Эсташ страдал, как никто другой. Дома он очень мало ел соленого; так было заведено в их семье.

И естественно, у моряков «Трумеля» не было форменной одежды. Все они носили светлую полотняную робу, нередко выкроенную из остатков парусины. В свободное от работы время парусный мастер становился корабельным портным. Кто в водной пустыне станет обращать внимание на такие мелочи, как покрой одежды!

Но в своем грязном и рваном тряпье моряки выглядели даже живописно. Широко был распространен обычай укладываться спать, не снимая рабочей одежды и шапки, чтобы при подъеме на вахту не утруждать себя одеванием. Некоторые моряки не изменяли этому обычаю и на берегу.

Исключение составляли только несколько человек, в том числе Пьер Фарино и мастер. Арматор обязан вести переговоры с торговцами на берегу, поэтому его парадно-выходной костюм был безупречен – темно-зеленый бархатный кафтан с белым жабо, фиолетовые чулки и красный плащ. Но и остальное платье Пьера Фарино было не хуже. Среди морских торговцев он считался щеголем. Эсташ дал себе зарок: если когда-нибудь станет капитаном корабля (а он мечтал об этом!), то будет одеваться как арматор.

Но была у матросов и выходная одежда. Конечно же, ее надевали перед тем, как сойти на берег. Ведь не покажешься какой-нибудь весьма доступной портовой красотке в рванье.

Обычно матросы носили очень короткие штаны, светлые чулки, красный жилет, а поверх него синюю куртку. Всегда была проблема с башмаками. За длительное морское путешествие они усыхали, становились меньше по размеру, и их разноска требовала немалой воли и выдержки. Наилучшей моряки считали одежду, вязанную из шерсти.

А еще матросы мучились с головными уборами. Они для них были вещью совершенно непрактичной, так как ветер и шквалы постоянно норовили сдуть головной убор за борт. Тем не менее среди моряков стоически удерживался обычай носить шапку.

Особенно любили они шапки шерстяные, именуемые «Томми Шенди». Кроме того, существовали очень удобные одноцветные шерстяные колпаки грубой вязки, которые не слетали с головы даже в шторм.

Если они были связаны из перемежающейся полосами черной и белой шерсти, то их называли «Бонни». Шотландские черные меховые шапки назывались «пудель». Нередко матросские головные уборы были обязаны своим происхождением шапкам каторжников, ведь путь на палубу военного (да и торгового тоже) корабля часто вел прямо из тюрьмы.

Эсташ, как всегда, проявил и в этом случае независимость. Он не стал носить матросскую шапку, а натянул на голову высокую фетровую шляпу с широкими полями. Чтобы она не слетала, когда штормило, Эсташ приделал ей завязки. Шляпа у него была, как зонтик, – в ненастную погоду дождевые струи не лились за шиворот. Именно шляпа сохранила ему жизнь в схватке с Гасконцем, перекрыв Берару на мгновение обзор. После этого Эсташ просто влюбился в свою «спасительницу» и едва на нее не молился…

«Трумель» поднимал якорь. Матросы упирались изо всех сил, вращая шпиль, и пели залихватскую морскую песенку:

– Тянем снасть! Эка страсть!
Длинный трос! Хоть ты брось!
Молодцы! За концы!
В рубцах спина! Вот те на!