Эсташ Черный Монах

По возвращению из плавания Эсташ показал отцу грамоту, выданную ему капитаном Пьером Фарино и подтвержденную его личной печатью, что имярек такой-то прошел курс обучения на вождение грузового корабля и может служить в торговом или военном флоте в качестве первого помощника мастера. Сеньор Бодуэн Баскет обрадовался безмерно. Он и не чаял узреть нечто подобное; пэр Болони каждый день ждал, что его отпрыск возвратится домой с позором.

– Я хочу вернуться на «Трумель», – заявил Эсташ, когда после пира разошлись родственники, собравшиеся поприветствовать новоиспеченного мастера. – Теперь вам, отец, не нужно за меня платить ни единого денье. Я буду получать достойное вознаграждение за свои труды.

– Нет, мой мальчик, – ответил сеньор Бодуэн Баскет. – Я доволен твоим прилежанием и вижу, что ты достоин большего. Ты славно потрудился, но я как отец должен думать о твоем будущем. Оно должно быть славным! Чтобы не уронить честь нашей семьи. Поэтому – не спорь! – ты поедешь в славный город Толедо. Я мыслю, что для тебя вполне подойдет какая-нибудь дипломатическая должность при дворе – денежная и почетная. В нашей провинции тебе точно делать нечего, мир ты уже успел повидать, при случае сможешь себя защитить и найти в море путь домой, а это значит, что мой сын Эсташ Баскет вполне состоявшийся мужчина. Но чтобы стать искусным дипломатом, нужно знать иноземные языки. Да, ты разговариваешь на французском и английском, понимаешь норманнов и басков, кое-что смыслишь в латыни, но этого мало. Недавно архиепископ Толедо преподобный Раймунд основал школу переводчиков. В школе переводят с арабского языка произведения греческих и римских авторов – Аристотеля, Платона и других. Чтобы познакомиться с этими переводами, в Толедо приезжают даже светила науки! Школа пользуется большим авторитетом, и тебе там самое место. О деньгах не беспокойся. Для твоего обучения в Толедо я накопил достаточную сумму…

Так Эсташ оказался на борту двухмачтового нефа[21 - Неф – южноевропейское торговое и военно-транспортное судно X–XVI веков. Изначально имел одну мачту и латинское парусное вооружение. Позднее парусное вооружение стало смешанным, состоящим из обеспечивающих хороший ход при попутном ветре прямых и косых парусов, которые позволяли ходить круто к ветру. Неф имел округлую форму корпуса и высокие борта с обивкой вгладь. На сильно приподнятых носу и корме были расположены надстройки, имевшие несколько ярусов. Водоизмещение нефа составляло 200–600 т, длина 20–32 м, ширина 6–12 м, осадка 2–3,7 м, вмещал он до 800–1000 человек. Крестовые походы и оживление торговых отношений Европы с Ближним Востоком привели к постройке нефов большой величины, вмещавших до 1500 человек и 1200 т груза, а общая площадь парусов составляла более 770 м?. Большие нефы, в отличие от других судов, имели несколько якорей (до 7) для предотвращения сноса во время стоянок.] «Кристофер», который направлялся в Испанию. То, что его лишили возможности ходить по морям-океанам, он воспринял как личную трагедию. Но с отцом не поспоришь. Временами Бодуэн Баскет был невыносим и становился упрямее осла.

Эсташ подвизался на борту «Кристофера» в качестве пассажира, поэтому от безделья старался залезть во все закоулки нефа. Эта любознательность была у него уже профессиональной. Он наблюдал за действиями команды и учился. Ведь неф был гораздо больше и солидней когга. И неплохо бы знать все тонкости судовождения такой громадины.

Корпус нефа покрыли темно-коричневый краской, палуба имела естественный цвет древесины, надстройки с зубчатыми фортами (площадками) для стрелков на обеих оконечностях судна, руль и «воронье гнездо» (марс) были красными, рисованые украшения на фортах – голубые, а парус был расцвечен красными и желтыми полосами. Раздвоенный на конце красный вымпел нес герб Булонского графства – три красных круга на желтом щите. Одну из мачт венчал крест, на второй в «вороньем гнезде» денно и нощно торчал впередсмотрящий.

Неф изрядно отличался от галеры, галеаса[22 - Галеас – большая галера; тип парусно-гребных военных кораблей. Первые упоминания термина относятся к XII веку. Галеас – нечто среднее между галерой и парусным кораблем. От галеры галеас отличался большим размером и улучшенной мореходностью, в частности – возможностью плавать в зимнее время года.] и когга своими формами. Его борта были высокими, широкими и короткими. К тому же неф оказался намного быстроходнее когга – все-таки две мачты с большими парусами. Корабль имел достаточно сильное вооружение и наемных солдат охраны, чтобы дать отпор пиратам. Форты на носу и на корме были устроены так, чтобы стрелкам удобно было целиться в случае нападения на корабль.

Корабль был построен в Венеции несколько лет назад и стоил очень дорого. Но капитан, он же арматор, Робер де Брезе принадлежал к славной нормандской фамилии, которая славилась своим богатством. Поэтому неф был так хорошо оснащен и команду Брезе подобрал отменную.

На корабле стараниями капитана, который, как и Пьер Фарино, старался не отставать от передовых веяний в морском деле, был обустроен превосходный камбуз, правда, для командного состава. Матросам, как обычно, доставались если и не какие-нибудь отходы, то часто не совсем съедобное варево. К счастью, Эсташ был лишен надобности трапезничать вместе с командой. Сын пэра Булони пользовался привилегией обедать в кают-компании вместе с капитаном и другими уважаемыми персонами.

А когда де Брезе узнал, что Эсташ получил грамоту мастера, притом из рук самого Пьера Фарино, и немало походил с ним по морям и Ла-Маншу, то и вовсе проникся к нему большим расположением. Ведь капитаны были друзьями, и Робер де Брезе знал, чего стоит опыт владельца когга «Трумель».

В гигантском котле на камбузе обычно варилось одно блюдо из гороха, чечевицы, бобов, проса и солонины. Провариться как следует эта жидкая болтушка обычно не успевала. Большая команда нефа была разделена по группам или бачкам. Во главе каждой такой группы стоял бачковой. Он получал для всех недельный рацион продуктов и ежедневно к обеду выделял каждому матросу соответствующую долю. Он же отвечал и за варку обеда для своих.

На «Кристофере» кока точно так же не любили, как и его собрата на «Трумеле», и награждали разными обидными прозвищами: «кухонный жеребец», «ветчинный принц», «сальная тряпка», «горшечный комендант» и тому подобное, нередко добавляя еще и несколько соленых словечек. Про него матросы даже песенку сочинили:

– Я полощу горшки водичкой,
Как нам велит морской обычай.
Но чтоб барыш себе добыть,
Стремлюсь я жир с краев не смыть.

Но еще больше, чем кока, команда ненавидела своих бачковых. Всю недельную долю продовольствия, полагающегося на бачок, они хранили в запертых шкафах. Ежедневная доля мяса с привязанной на шнурке биркой, свидетельствующей о принадлежности к данному бачку, опускалась на камбузе в большой медный котел с кипящей водой. Сюда же закладывались мясные доли всех других бачков. Через определенное время кок доставал их из бульона вилами.

Перед обедом бачковой получал мясо и на куске парусины, расстеленном на палубе, делил его на порции. Матросы всегда были недовольны, считая, что кому-то достался кусок побольше, хотя разрезать мясо на совершенно одинаковые порции было, конечно же, при всем желании невозможно.

Но самые большие неприятности возникали из-за пудинга – излюбленной пищи на нефе. Бачковой приготавливал тесто из выданной коком муки, меда, изюма и топленого сала, замешанное на воде. Затем тесто закладывалось в парусиновую сумку. Сумку завязывали, прикрепляли к ней опознавательную бирку и вместе с пудинговыми сумками других бачков опускали в большой камбузный котел.

Должность бачкового была сменной – с таким расчетом, чтобы каждый матрос некоторое время мог исполнять эти обязанности. Случалось, что иной раз пудинг не удавался. И тогда начиналась заваруха! Чтобы уберечься от колкостей, а то и от мордобития сотоварищей по бачку, виновник несчастья считал в этом случае наиболее уместным для себя «подать в отставку».

Эсташ смотрел на все это непотребство широко открытыми от изумления глазами, хотя и старался не выдать своей заинтересованности, изображая постороннего скучающего наблюдателя. Смотрел и констатировал, что Пьер Фарино – великий капитан. На «Трумеле» дело до драк во время обеда и при дележке продуктов все же не доходило, хотя их качество и готовка тоже оставляли желать лучшего.

Команда на «Кристофере» была многочисленной. Здесь собрали представителей почти всех морских профессий. И едва не главным считалось ремесло плотника.

Когда в минуту гнева вместо пожелания сломать шею или ногу моряк в сердцах бросал: «Чтоб у тебя мачты поломались!», корабельного плотника, как ни крути, приходилось причислять к важнейшим людям на борту. Ведь всего каких-то полфута трухлявых досок отделяли экипаж судна от погибели. А с хорошим тиммерманом – плотником, имеющим к тому же доброго помощника, они могли спать спокойно.

Путь в судовые плотники нелегок. Прежде чем попасть в ученики к плотнику, желающий приобрести эту профессию был обязан не менее четырех лет проплавать матросом, затем еще три года длилось само ученичество. Как правило, плотник пользовался доверием и благосклонностью капитана. На нефе тиммерман был освобожден от несения вахты. Он принадлежал к тем немногим счастливчикам, кто имел право спать всю ночь напролет. Правда, иной раз ему все же приходилось постоять у руля.

Незаменимыми судовыми мастеровыми были такелажники и парусники, именуемые в команде «зашивателями мешков». Такое прозвище они получили, поскольку парусные мастера зашивали в парусину умерших во время плавания.

Их старались избегать и по другой причине: постоянное общение с иглой, шилом и нитками накладывало свой отпечаток на склад характера парусного мастера, так же, как на кока вечная возня с горшками и мисками. Кроме того, парусник, как правило, почему-то считался среди матросов существом двуличным.

Работа парусного мастера ценилась на нефе столь высоко, что его, как и плотника, капитан Робер де Брезе освободил от несения вахты.

А самым бесполезным существом из тех, кто когда-либо ступал на палубу «Кристофера», по мнению матросов, был брадобрей. Ведь бритье испокон века считалось на торговых судах занятием предосудительным.

Окладистая борода была такой же непременной принадлежностью морских волков, как слово «аминь» в молитве. Обязательной стрижкой волос занимались только на посудинах военного флота, где всех матросов равняли под одну гребенку. Злые языки ехидничали, что дисциплина немедленно расползется по всем швам, стоит лишь разрешить команде стричь волосы и бороды по индивидуальному фасону.

Брадобрей должен был нести вахту наравне с матросами. Однако орудовал он в основном бритвой и ножницами, потому что на таком большом и многолюдном корабле, как «Кристофер», он едва поспевал обслуживать всех. А Робер де Брезе, дворянин и бывший морской офицер, терпеть не мог неряшливые бороды и сальные патлы.

Поэтому пришлось матросам нефа смирить свою гордыню, забыть про предрассудки и терпеливо сносить упражнения брадобрея, благо платил де Брезе щедро и наказывал редко – только за серьезные провинности. Бестолкового мордобоя, как на некоторых других судах, он не допускал.

В экипаже нефа за большие познания в морском деле вскоре стали считать Эсташа своим, и юноша с моряками старался быть на равных. Оказывается, если не относиться к матросам как к глупым животным, можно заработать себе большой авторитет. За Робером де Брезе его команда готова была пойти в огонь и воду. Он был справедливым капитаном.

Но были на нефе и весьма странные личности. На «Трумеле» с ее небольшим по численности экипажем подбор матросов осуществлялся весьма тщательно, притом лично капитаном. А вот «Кристофер» явно испытывал нужду в профессиональных покорителях морей. Судя по разговорам среди матросов, Робер де Брезе создал специальную команду, которая прочесывала портовые закоулки в поисках людишек, более-менее пригодных для службы. Поэтому на нефе попадались матросы, абсолютно не приспособленные к морской жизни.

Неделями и месяцами капитан и мастера бились над ними, действуя то крестом, то пестом, пытаясь сделать из них моряков, но со временем убеждались в полной бессмысленности этой затеи. Просто взять и уволить их, как это сделали бы на берегу, было невозможно, поэтому волей-неволей приходилось подыскивать им какое-то место в экипаже.

Но поскольку сами они от исполнения каких бы то ни было обязанностей отказывались, то постепенно опускались до положения «прислуги за все». Матросы называли их неучтиво – «придурками», гоняли туда-сюда, и все это с руганью, тумаками и битьем линьками.

Из своего опыта Эсташ знал, что не очень жаловали и матросов, которые не задерживались подолгу на одном судне и в ближайшем порту старались самовольно «списаться» – дезертировать. Таких называли «летучие рыбки», или «скакуны». Отвращение к любой работе, охота к перемене мест, любовь к приключениям – вот движущие силы их кочевой жизни. Многие из них, уйдя из дома судовыми юнгами, возвращались на родину уже старыми морскими волками, не подав о себе за все годы отсутствия ни единой весточки.

Полной противоположностью «скакунам» были так называемые «маяки», или «морские псы», которые никогда не расставались с судном, на которое однажды нанялись. Постепенно они становились доверенными лицами капитанов, что остальной командой воспринималось, мягко говоря, довольно прохладно. Недолюбливали также и тех, кому неоднократно уже случалось побывать в самых страшных штормовых уголках мирового океана; уж очень надменно они держались…

Этот день начался как обычно – с уборки палубы и подпалубных помещений, где всегда творился бедлам. Вся эта хорошо знакомая Эсташу суета его не касалась, поэтому он отправился в гости к тиммерману, изрядно повидавшему на своем веку матросу, которого звали Матье Бургундец. Он как раз и был «морским псом».

Беседовать с ним было приятно, Бургундец много знал, и Эсташ с удовольствием выслушивал прописные истины из его уст, которые нередко звучали весьма значительно. «Известны три вида людей: живые, умершие и те, кто плавает по морям», – не раз повторял плотник. Этим он хотел сказать, что моряк всегда стоит одной ногой в могиле.

– А, мсье Эсташ! Входите, милости прошу! – расплылся в улыбке плотник.

– Я не с пустыми руками, – сказал Эсташ и достал из-под полы своего сюртука небольшой кувшинчик с добрым вином.

– Вы мой ангел-хранитель! – просиял Матье. – Я изнываю от жажды! Что может быть приятней для моряка, нежели возможность промочить сухую глотку? Сюда, мсье, сюда!

Он быстро очистил от стружки небольшой верстак, определил на освободившееся место кувшин, достал две деревянные чаши собственного изготовления с изумительно красивой резьбой и быстро наполнил их вином.

– Выпьем… эх, ладно – за удачное окончание плавания! – торжественно провозгласил плотник и одним махом вылил содержимое чаши в глотку. – Ах, какая прелесть! Я на седьмом небе! Вино из запасов провиантмейстера?

– Нет. Я прихватил с собой несколько кувшинчиков.

– Разумно, разумно… Сразу видно, что вы знаете нашу нелегкую жизнь.

Матье было известно, что Эсташ прошел обучение морскому делу.

– А почему в вашем голосе, мсье Матье, я услышал сомнение по поводу удачного окончания плавания? Или мне показалось? – спросил Эсташ, вдруг почувствовав какое-то беспокойство – словно перед штормом.

Но небо с утра было ясным, солнце светило вовсю, дул достаточно сильный попутный ветер, сдувая белую пену с гребней волн, идущих одна за другой бесконечным строем, и ничто не предвещало штормового ненастья.

– Неужто услышали? М-да… Что ж, придется рассказать. Мы сейчас идем в тех местах, где орудуют берберийские морские разбойники из Варварского берега[23 - Варварский берег – европейское название средиземноморского побережья Северной Африки. К Варварскому берегу относили побережье стран Магриба: Алжира, Туниса и Марокко, иногда также Ливии и Египта. Там располагалось множество портов, где размещались берберийские пираты, наводившие ужас на христианских жителей северного Средиземноморья.]. Они, как корабельные крысы, везде пролазят. Если наши пираты гоняются только за деньгами и товарами, то берберийцы частенько нападают даже на прибрежные города – чтобы захватить побольше рабов на продажу. Эти нападения называются у них «раззии». Это страшные люди. Их ничто не останавливает. Идут на самые безумные абордажи. А уж прибрежным деревенькам и вовсе беда. Люди бросают свои дома и уходят в леса и горы. Только так можно спастись от этих беспредельно жестоких извергов. Берберийские пираты редко кого отпускают даже за хороший выкуп. Вот так-то.

– Я слышал о берберийских пиратах… но краем уха, – признался Эсташ. – В Ла-Манш они не заходят, в Па-де-Кале – тем более.