Тень Торквемады

– Жуан Алмейду сказал, что большую часть сокровищ тамплиеры где-то спрятали.

– Где-то! – нервно воскликнул король. – Хорошо звучит, но это определение весьма расплывчато. Мы ведь не можем послать в Московию герцога Альбу с войсками, чтобы он поискал это «где-то».

– У нас есть люди в Нидерландах, которые могут нам помочь.

– У вас уже есть какой-то план? – Филипп II вперил горящий взгляд в дона Вальдеса.

– Всенепременно, Ваше Величество… – Великий инквизитор снисходительно улыбнулся. – С Божьей помощью мы отыщем эти сокровища, ибо это будет во благо Испании и короны, а значит, и истинной веры. – При этих словах король слегка поморщился; уж он-то знал, что святая инквизиция своего не упустит – если все получится, то треть найденных сокровищ осядет в казне дона Вальдеса. – Нам удалось вытащить из Жуана Алмейду имя человека, который охраняет клад рыцарей Тампля. Он живет в Московии.

– Хорошо бы вытащить не имя, а самого хранителя сокровищ, – буркнул король. – Под пыткой португалец мог просто солгать. Ведь проверить его сведения практически невозможно.

– Это вряд ли. В нашем случае ложь исключена.

В голосе Великого инквизитора было столько уверенности, что Филипп II приободрился и спросил:

– Какой помощи вы ждете от меня?

– У нас есть почти все – и нужные люди, и судно, на котором они оправятся в Московию. Дело осталось за малым – чтобы казна выделила деньги на это предприятие.

История дипломатических отношений между Московией и Испанией началась в 1519 году, когда император Священной Римской империи Карл V направил дружеское письмо с извещением о своем вступлении на испанский престол великому князю Московскому Василию III Ивановичу. Ответное послание из Москвы было доставлено в Вальядолид в 1523 году. В великокняжеской грамоте выражалось согласие с предложением императора «жить в искренней дружбе и союзе». Привезший послание испанского короля в Москву подьячий Яков Полушкин стал первым официальным представителем Московии, посетившим Испанию.

29 апреля 1525 года император Карл V со всеми положенными почестями принял в Вальядолиде личных представителей Василия III – князя Ивана Ивановича Засекина-Ярославского и дьяка Семена Трофимовича Борисова, сопровождавших испанских дипломатов на обратном пути из Московии. По возвращении в Москву русские дипломаты привезли важное известие об открытии Америки и о расширении испанских владений в Новом Свете.

– Насчет финансов я распоряжусь, – немного поразмыслив, сказал король. – Возьмете столько денег, сколько нужно. Кроме того, я напишу письмо дону Хуану Московскому. Пусть миссия будет иметь посольский статус, пусть и несколько усеченный. Дары правителю Московии вам обеспечит казна.

– Все это великолепно, Ваше Величество, однако мы планировали, что наши посланники поедут в Московию под видом обычных купцов. Так проще скрыть тайные намерения. И надзор за купцами не такой тщательный, как за посольством.

– Согласен. Но в письме мы не будем строить далеко идущие планы по налаживанию тесных отношений между Испанией и Москвой. Письмо – это всего лишь любезность с нашей стороны, не более того. В нем будет похвала государственным трудам князя Московского и пожелание крепкого здоровья. А также просьба оказать содействие испанским купцам, чтобы наладить прочные торговые связи между нашими странами. Это тоже, кстати, проблема – мы практически не ведем торговых дел напрямую с московитами, отдав все на откуп англичанам, и в меньшей степени нидерландским купцам. Это прискорбно.

На этом вопрос был исчерпан и аудиенция закончилась. Дон Фернандо Вальдес ушел, а король продолжил нервно мерить шагами обширный кабинет своего отца. Имя герцога Альбы, упомянутое в разговоре, заставило его вспомнить о донесениях агентов, внедренных в Нидерланды.

Вот уже несколько лет прибытие депеш из Нидерландов неизменно вызывало беспокойство и суматоху в королевской канцелярии в Мадриде. Тревожные и грозные вести приходили из этой отдаленной испанской провинции. Читая их, король Испании мрачнел. Им овладевали ярость и смятение. Он все чаще запирался в кабинете с герцогом Альбой, и они часами говорили о мерах, которые должны были обуздать своенравную провинцию. Доверие отца Филиппа, короля Карла V, к Фердинанду Альварецу де Толедо, герцогу Альбе, было безгранично. Он сделал его воспитателем своего сына и наследника, а отрекшись от престола, рекомендовал Филиппу II герцога как самого преданного и надежного слугу.

Далекие Нидерланды были подлинной жемчужиной могущественной испанской державы. Многочисленные нидерландские города были населены искусными мастерами. Здесь ткали тончайшие шелковистые сукна, драгоценные ковры и гобелены, выковывали замечательное оружие, создавали чудеса ювелирного искусства, строили сотни быстроходных кораблей. Голландские купцы и мореплаватели бороздили все моря и океаны. Несмотря на исключительное право испанцев вести торговые сделки с заморскими колониями, их несметные богатства немедленно перекочевывали в Нидерланды, где город Антверпен стал общепризнанным центром европейской торговли.

Богатые купцы и мастера привилегированных цехов в Нидерландах наживали огромные состояния. Их пышные платья, роскошные дворцы и великолепные пиршества поражали воображение чванливых, но бедных испанских дворян, толпами устремлявшихся в Нидерланды. К тому же провинция обладала множеством старинных вольностей и привилегий, которые позволяли Нидерландам весьма независимо держаться по отношению к своему государю.

В отличие от отца молодой король был деспотичным и упрямым. Филипп II решил всецело подчинить провинцию испанским чиновникам. Вольности и привилегии страны начали попираться, в городах бесчинствовали испанские гарнизоны, а католическое духовенство, погрязшее в распутстве и невежестве, нагло вымогало деньги у народа. Каждый, кто протестовал против злоупотреблений церкви, рассматривался как еретик и попадал в лапы инквизиторов. А из ее застенков путь был лишь на плаху или на костер.

Благодаря торговым сношениям, в Нидерланды из соседних стран проникли лютеранство и кальвинизм. В связи с этим Филипп II решился на более энергичные меры, чтобы истребить нидерландскую ересь. Король назначил обер-штатгальтером Нидерландов свою сестру Маргариту, герцогиню Пармскую – умную, энергичную и образованную женщину, и расставил везде гарнизоны из наемных испанских отрядов вопреки старым нидерландским правилам, по которым иностранные войска не допускались в города. Протестанты начали подвергаться заключению, пыткам и торжественному аутодафе.

Но народ встретил аутодафе иначе, чем в Испании. Испанцы сбегались на это зрелище, как на праздник, а нидерландцы смотрели на него с ненавистью. Введение инквизиции было решительным нарушением нидерландских привилегий. Нидерландские дворяне большей частью оставались верными католицизму, но ненавидели инквизицию и решили противиться ей всеми силами. Они составили между собой союз, члены которого стали известны как «гёзы», то есть «нищие».

Это название произошло по следующему случаю. Однажды несколько сот дворян съехались в Брюссель и в торжественной процессии отправились к дворцу правительницы, чтобы подать ей просьбу об отмене строгих мер против еретиков. При виде такого числа просителей Маргарита смутилась. Тогда один из ее советников заметил ей, что нечего бояться «этих нищих». Дворяне узнали об этом и с тех пор сами стали называть себя гёзами. Во главе недовольных находились принц Вильгельм Оранский и граф Эгмонт, которые занимали должности штатгальтеров.

Однако строгости только раздражали народ, так что в некоторых местах чернь принялась выбрасывать из церквей иконы и ломать католические часовни. Услышав об том, Филипп II решил усилить преследования. Вместо своей сестры Маргариты Пармской, которая не смогла справиться с народными волнениями по причине мягкого характера (как считал Филипп), он уже подумывал сделать правителем Нидерландов герцога Альбу, человека мрачного и крайне жестокого.

Все эти обстоятельства волновали Филиппа II гораздо больше, чем сокровища тамплиеров. Тем не менее король понимал, что в случае удачи предприятия, предложенного Великим инквизитором, у него появится достаточно средств, чтобы увеличить численность армии и каленым железом выжечь еретическую скверну из провинций Испании, тем самым упрочив положение католической церкви.

«Omnia in majorem dei gloriam»[33 - Всё для вящей славы Божьей (лат.).], – прошептал Филипп II, истово перекрестился и покинул кабинет. Чтобы привести в порядок мятущиеся мысли, он решил немого побродить по саду.

Глава 2

Чертов город

Глеб Тихомиров, пират от археологии, кандидат исторических наук и закоренелый холостяк, пребывал в унынии. Он валялся на диване в своем кабинете и тупо пялился в потолок. Возле противоположной стены бормотал телевизор – очередной умник рассуждал, как выйти из кризиса и избавиться от коррупции. На кухне остывал чайник – Глебу лень было подняться, чтобы заварить чай, а по обоям над его головой деловито сновал паучок – время от времени он срывался со стены и раскачивался на невидимой паутинке. Но даже акробатические номера паучка не могли избавить молодого человека от хандры. Жизнь казалась ему постылой, погода за окном – отвратительной (шел противный мелкий дождь), кроме того, не мешало бы взбодрить себя доброй порцией виски или крепким коктейлем и поболтать с какой-нибудь девицей, но для этого нужно было одеваться и топать в ближайший бар, что и вовсе выглядело утопией – Глеб не мог заставить себя даже переменить позу.

Этот год совсем не задался. Он наконец закончил работу над докторской диссертацией, которую по настоянию отца, Николая Даниловича, археолога с мировым именем, мусолил несколько лет и передал все бумаги в ВАК – высшую аттестационную комиссию. Дело оставалось за малым – ждать, когда назначат защиту. А это событие могло случиться и через месяц, и через два, и через год – когда академики дадут «добро». По этой причине Глеб так и не смог выбраться в «поле», чтобы отвести душу – поковыряться в земле в поисках археологических ценностей.

Отец и сын Тихомировы были потомственными «черными археологами», кладоискателями. Но если Николай Данилович остепенился и стал мировой известностью, что предполагало вполне официальный статус и никаких левых номеров, то Глебу эта законопослушная рутина была как ошейник для раба. Для него кабинетная работа, а тем более нудные академические раскопки, когда нужно учитывать и описывать каждый черепок, были горше полыни. Тихомиров-младший всегда был нацелен на поиск сокровищ или артефактов, притом не абы каких, а уникальных.

Ради этого он долго и кропотливо вел архивные поиски, но когда принимался за дело, то ему почти всегда сопутствовала удача. Среди «черных археологов» Глеб Тихомиров слыл счастливчиком; к его мнению прислушивались и относились к нему с уважением – прямо скажем, не по возрасту.

Увы, в этом году он оказался в глухом пролете. В голове не было ни одной здравой идеи, а в потертой кожаной папке – ни единого намека на план будущих изысканий. Все выходило на то, что это лето ему придется коротать не на природе, а в каменных городских джунглях с их отвратными запахами выхлопных газов и плавящегося под жарким солнцем асфальта. К тому же большей частью в гордом одиночестве – отец постоянно выезжал за границу (где находился и в данное время). Николая Даниловича привлекали в качестве консультанта многие антикварные салоны, богатые коллекционеры старины и даже аукционный дом «Сотбис».

Телефонный звонок вернул Глеба из состояния нирваны в тусклую действительность. Звонили не по мобилке, а по городскому, что сильно удивило будущего доктора «околовсяческих наук», как с насмешкой именовал себя Тихомиров-младший. К своей карьере в качестве серьезного ученого он относился с нескрываемым сарказмом.

«Батя, давай кинем на лапу нужным людям, чтобы мне не мучиться на защите диссертации, – говорил он Николаю Даниловичу. – И вообще кому все это нужно?! Доктор наук! Тоже мне птица… В наше прагматичное время гораздо выгодней и престижней быть простым копателем могил на кладбище, нежели ковыряться в земле ради мертвой науки. Именно так – мертвой. Перестройка уложила ее в гроб, а нонешние господа окончательно хоронят. Когда какая-нибудь подруга спрашивает о моей профессии, у меня язык не поворачивается сказать ей правду».

«Болван! – сердился отец. – Не смей так говорить о науке! Да, современным богатеям не нужны умные люди, им проще управлять безграмотным быдлом. Но знания – это как зерно, брошенное в землю, – все равно когда-нибудь проклюнется и вырастет хлебный злак, чтобы накормить голодных. Человечество всегда стремилось к знаниям. Это стремление не смогли убить ни папская инквизиция, ни феодалы, ни крепостники, ни те, кто пытался уничтожить Святую Русь физически».

Тяжело вздохнув, Глеб сделал над собой нечеловеческое усилие и встал с дивана. Подняв трубку, он сказал «Алло!» и услышал в ответ уже несколько подзабытый голос Федюни Соколкова:

– Привет, старик!

– И что дальше? – недовольно поинтересовался Глеб.

Федюня слыл незаурядной личностью в мире «черных археологов». Никто не знал, сколько ему лет, а сам он не открывал никому эту «великую тайну», изображая из себя красную девицу. Лицо у Федюни было рябоватым, большие голубые глаза ему словно нарисовали, не пожалев краски, а тощая, поджарая фигура вызывала ассоциации с охотничьим гепардом – Соколков и впрямь был быстрым, шустрым и весьма непредсказуемым. Анархическая натура часто бросала его во все тяжкие, и как ему удавалось выпутываться из опасных ситуаций, было ведомо только Федюне.

Иногда Федюня наталкивался на такие находки, что даже Тихомировым, большим спецам в «черной археологии», было завидно. Соколков от природы обладал уникальным чутьем. Если Глеб в основном брал «наукой» – рылся в архивах, искал старинные карты и дневники, «листал» странички Интернета, то Федюня рыскал по «полю», как охотничий пес, надеясь на свой потрясающий нюх на артефакты и удачу. И они его редко подводили.

Короче говоря, Федюня был одним из последних романтиков кладоискательского промысла. Он мог поверить рассказу какого-нибудь проходимца, бросить все – даже верное дело – и отправиться за тридевять земель искать то, что там никогда не лежало. Но самое интересное: пока его знакомые смеялись над ним и обзывали простофилей, Федюня раскапывал на гиблом месте такое, что у «черных археологов» потом отвисали челюсти по причине дикого изумления и сочился изо рта яд от зависти.

Глебу довелось всего раз поработать вместе с Федюней Соколковым, когда они искали сокровища гетмана Полуботка, но и этого оказалось достаточно, чтобы он закаялся впредь иметь с ним дело. И не только потому, что Тихомиров-младший не любил, когда под ногами у него путается партнер. Из-за Федюни они тогда едва не сплели лапти, и только счастливый случай помог им избежать печальной участи чересчур самоуверенных и настырных «черных археологов» – остаться навечно в мрачном подземелье, чтобы составить компанию древним скелетам.

– Глеб, у меня есть такая штука! – Федюня совсем не обратил внимания на неприветливый тон Тихомирова-младшего. – Уверен, что ты обалдеешь, когда увидишь ее!

– Отстань, Федор, – устало сказал Глеб. – Мне это неинтересно.

– Да что ты говоришь? Ну-ну… Значит, средневековый кубок с надписью «Братство военных всадников Святого Георгия Победоносца» тебе до лампочки. Что ж, бывай…

– Постой! – вскричал Глеб.

На него словно вылили ушат ледяной воды. «Братство военных всадников Святого Георгия Победоносца!» По легенде, так именовали себя тамплиеры, которые якобы сбежали от инквизиции и поселились в России, а точнее – в Москве.

– Дуй ко мне! – сказал он Федюне. – Ты далеко?

В трубке раздался довольный смех, и Федюня ответил: