Лемминг Белого Склона

– То неблизкий путь!

– Чайка летит быстро, – проскрипела из угла Астрид старуха, – коль ветер – встречный.

Все слышали, как снег скрипнул на зубах пришельца.

– Не стой в сенях, гость, – обратился хозяин к путнику, – проходи да садись, где пожелаешь. Эй, Скегин, – обернулся к третьему сыну, почти юнцу, – сходи за дровами, баню истопи. Герда, растолкай Соль – пусть сама нянчит, и разогрей бобы: думается, сын Мовара не откажется поужинать. А ты, Скафтар, не стой как камень на кургане, принеси пива. Или ты выпил бы чего покрепче, Гест?

– Не надобно так хлопотать, добрые хозяева, – проговорил гость, снимая и отряхивая плащ – совсем ветхий и дырявый, как отметил Сторвальд, – пусть бы спала себе ваша Соль, ибо всякий скажет, что молодой матери надобен покой. Но ещё сказано: «сильно торопится сесть у огня, кто пришёл издалёка, и колени замёрзли».

С этими словами Гест взял протянутый Скегином чурбачок и примостился на нём у самого камина, протянув руки прямо в огонь. Герда передала младенца Эрику, приняла плащ и котомку странника и повесила сушиться. Гест потёр руки, провёл по лицу, стирая иней и усталость, и обернулся к хозяевам с блаженной полуулыбкой:

– Огонь – это славно для рода людей!

– Здравие крепкое и жизнь, коль без лиха! – нашёлся Скегин, опередив отца, который тоже помнил «Поучения Высокого».

– Это верно, – кивнул Гест. – Пользы большой от пива не будет, особенно в лютый мороз.

– Тогда ты, думается, не откажешься от горячей ежевичной настойки с мёдом, раз уж не желаешь ни есть, ни попарить кости? – спросил Сторвальд.

– Не откажусь! – тихо засмеялся пришелец.

Скегин подкинул дров в очаг и помешал жар кочергой, Скафтар притащил запечатанный кувшин, но распечатывать и разливать не посмел, доверив это дело отцу. По гостиной поплыл тёрпкий пьянящий запах, когда котелок ставили на огонь. Все расселись у камина, даже старуха Астрид пересела поближе в своём кресле-качалке, облепленном обрывками пряжи. Только Эрик расхаживал по комнате, качая сына. Повисло напряжённое молчание, которое никто, однако, не смел прервать. Наконец Гест виновато улыбнулся:

– Не найдётся ли здесь трубочного зелья? Или в этом доме сей обычай не в почёте?

Скафтар молча протянул гостю кожаный мешочек. Отец бросил на него неодобрительный взгляд, ибо недолюбливал привычку дымить трубкой, почитая её «моряцкой дурью», хоть сыну и не запрещал. Сам нахлебался запретов от собственного батюшки, славной памяти Стормира Скафтарсона. Когда же гость задымил, как гейзер на сопках, Сторвальд заметил:

– Экая у тебя старая трубка! Ты из горцев или с побережья?

– С чего ты взял, добрый хозяин? – уклончиво отвечал Гест.

– Нетрудно сказать, – едва заметно ухмыльнулся бонд, – у нас только в этих краях курят.

– «У нас», вот как, – покачал головой Гест.

– В Хлордире, в Стране Заливов, я имел в виду, – уточнил Сторвальд. – Или ты из-за моря?

– Даже и не знаю, как тебе ответить, – молвил Гест, глядя в огонь. – Я действительно вырос в горах и действительно за морем. Но было бы неправдой сказать, что я не жил на побережье и не ходил на вёслах и под парусом. Я, как ты уже, верно, догадался, Сторвальд бонд, был викингом, и останусь им, какие бы там указы не издавал наш добрый король Хруд…

Не скрылось от Сторвальда, как странно дёрнулось лицо гостя при словах «наш добрый король», и как холодный взгляд на миг исполнился дикой, волчьей тоски. Такие же глаза были у старого верного волкодава Трюма, когда он совсем одряхлел и отец прогнал его в лес со двора – подыхать. Сторвальд бонд был тогда совсем мальчишкой – зим семи или восьми. Но даже спустя целую жизнь его сердце всё ещё хранило тот обречённый собачий взгляд…

А Эрик ничего не заметил и пробормотал:

– Хорошенькое дело – викинг у нашего очага!

– Не ори, – бросил отец, – засранца своего разбудишь. А ты, добрый человек, поведай-ка нам, как это тебя занесло так далеко от моря.

– Поверь мне, добрый хозяин, – криво усмехнулся Гест, – это долгая и скучная история, в которой ни у кого из нас нет нужды. Подобных историй сто на сотню. И можешь быть уверен, что по весне никто не заявится сюда выспрашивать о сыне Мовара – или о каком другом сыне. Впрочем, – добавил бродяга, немного помолчав, – я не хочу казаться неучтивым. Вы приютили меня, я же могу отплатить только словом. И, поскольку вечера нынче долгие, могу нелживо поведать вам сагу об одном человеке, которого не так давно не стало в мире живых. Его сага занимательнее моей и позабавит вас куда больше.

– Кто же этот великий муж? – насмешливо спросил Эрик. – Некто из героев войны Пасти и Длани? Мало их теперь ходит под небом!

– Воистину так, – кивнул Гест. – Хотя и не назвал бы я великим мужем Хагена сына Альвара…

– Того самого?! – разинул рот юный Скегин. – Ты знал Хагена Волчий Крюк, советника Хруда конунга? А правда, что его воспитывали дверги?… А правда, что…

– Придержи постромки! – тихо засмеялся Гест. – Я действительно знал Хагена – ну, или мне казалось, что знал. Теперь за то не поручусь.

– Надобно тебе знать, сын Мовара, – тяжко глядя, процедил Сторвальд, – что мои родичи и сыновья, вот эти, Эрик и Скафтар, сражались при Хлордвике на стороне Волчьей Пасти, против Хруда конунга, которому служил этот Хаген. И там пали родичи моей супруги Герды, сыновья и внуки моего тестя Люнгви с хутора Еловый Корень. И я сильно надеюсь, – добавил хозяин едва слышно, глядя гостю в глаза, – что твой рассказ действительно будет нелживым. Очень бы хотелось мне знать, что это был за человек!

Гест выдержал тяжкий, горький взор, и подумалось хозяину Лисьей Норы, что этот оборванец тоже был там, в той страшной битве, которую обе стороны прозвали «наш Рагнарёк», и тоже потерял немало близких – если, конечно, сердце его знало, что такое узы человеческой приязни. А старуха Астрид внезапно произнесла, берясь за прялку:

– Пусть наш гость не думает, что попал к недругам. Конунги ведут свои войны, словно волки и вепри, а мы копошимся в лесу, словно лемминги. Кому-то перепало крошек да объедков, кому-то нет, всегда так было и будет, а по весне всё зарастёт травой.

– Словно лемминги, – задумчиво повторил Гест. – Ты кажешься мудрой, кэрлинг, и если бы твои слова попали в нужное время в уши нужных людей… Впрочем, итог один: всё зарастёт травой, не так ли? Что же, расскажу вам и о леммингах, и о волках с вепрями, и о том, как оно теперь будет, в вашем лесу. А начну, пожалуй, с того, что жил в народе двергов один юноша…

Пряжа норн

Прядь [2 - Прядь (исл. ?attr) – жанр исландской народной литературы, короткий рассказ, также глава или часть саги. Сага как бы прялась, подобно пряже, так что кусочек её вполне можно назвать прядью.] 1: Рождённый над волнами

Что тебе молвить,

юный мой друг,

о горе моём?

Альвов светило

всех освещает,

кроме любови моей.

    «Старшая Эдда». «Поездка Скирнира»[3 - «Старшая Эдда» здесь и дальше в переводе Виталия Кривоноса, кроме особо оговорённых случаев.]

7

(продолжение)

Над Громовым Утёсом бушевал прибой. Волны обрушивались на скалистые берега, залитые восходящей луной, полной и сверкающей. Пена шумела в расщелинах, стекала в море, чтобы тут же с грохотом ударить в камень, снова и снова. Море рычало и рокотало, заливая мир раскатистым грохотом…

…где-то там, наверху. Здесь же, в подземелье, под полукруглым каменным сводом, эхо играло лишь обрывками грома. Звуки внешнего мира, пробиваясь сквозь толщу породы, сливались в неясный гул, однообразный и потому тяжёлый. Альвар, сын Свалльвинда, всегда удивлялся, отчего этот утёс назвали Громовым. Гнетущее гудение вовсе не походило на гром – скорее на заунывное пение стернманского рожка над пустынным фьордом. От него всегда болела голова и ныли зубы.

Особенно – в полнолуние.

Но Альвар, сын Свалльвинда, всё стоял под Громовым Утёсом, перед створками врат, слушал похоронный мотив и не мог заставить себя сделать шаг. Открыть каменные двери, ступить на гладкие плиты, по которым – ещё совсем недавно! – мчался сломя голову, сквозь мрак Нижнего мира, навстречу свету, жизни и любви… Теперь – не мог, не имел воли поднять ни рук, ни глаз. Он бегал слишком быстро, слишком неосторожно, и сломал-таки голову.

Сломал свет, любовь и жизнь.

И добро бы – лишь себе.