– Сей достойный господин, – сказал Хельмут, – хоть и молод годами, но успел повидать мир и снискать славу в родных краях. Он хорошо показал себя на море и был у нас лейдсогеманом [11 - «Тот, кто говорит путь», от исл. leids?guma?r, лоцман.].
– Как зовут тебя и кто ты родом? – сурово спросил король.
Лейдсогеман поклонился и сказал:
– Привет тебе, Арнкель конунг, и доброго здравия! Меня называют Альдо ван Брекке, ибо я родился и вырос на этом острове, но говорят, что отцом моим был Хенгест ван Хальстер, хотя я и не знаю наверняка, так ли это.
– Вижу на тебе золотую цепь, – недоверчиво прищурился король, – и перстень с печаткой на пальце. Ведомо мне, что в ваших краях таковы знаки достоинства ярлов, но ты сам сказал, что не знаешь толком, кто твой отец. Так что же, признал тебя Хенгест ван Хальстер, или ты, ублюдок, нацепил золото просто для красоты?
Тут все замерли, потому что речь короля звучала хоть и спокойно, но грозно, и никто не стал бы заступаться за утборина. Молодой человек, однако, не растерялся.
– То правда, что я родился за дверью, не в королевских палатах, – говорил Альдо, бестрепетно глядя в глаза королю, но голос его дрожал от ярости, как натянутая тетива, хоть и едва заметно, – и юные годы свои положил на то, чтобы снискать честное имя. Много я странствовал, много я видел, сильных немало изведал, и часто платил сталью, а не серебром. Перед смертью Хенгест ван Хальстер признал меня, когда прослышал о моём походе через Гаттен в Форналанд, хотя меня тогда не было подле него. Но люди его и все андары признали меня, и дома меня не зовут ни утборином, ни тиборином, ни хрисборином [12 - Разные категории незаконнорожденных: буквально «рождённый за дверью», «…в углу» и «…в кустах».], ни какими иными именами для ублюдков. И цепь фюрста [13 - Фюрст (нем. F?rst) – в классическом средневековье и позже – аристократический титул, «князь».] я ношу по праву! Впрочем, нет у меня ни земель, ни добра на земле моих предков, и сплю чаще на корабле, чем под крышей.
– Чем же ты занимался в Форналанде, позволь полюбопытствовать?
– Иногда торговал, – признался Альдо, – а иногда грабил.
Король обвёл собравшихся тяжёлым взглядом, и вдруг расхохотался. Положил руку на плечо молодому фюрсту и сказал так:
– Так ты, стало быть, викинг и морской король? Славный юноша! Как узнать, годна ли сталь? Стукнуть по ней да послушать: коль звенит, знать, хороша! Ныне будь моим гостем и поведай нелживо о своих деяниях, потешь нас на пиру. Да не держи зла на старого конунга. Всяк ищет своего, сам понимаешь.
Альдо понимал. Он снова поклонился и вручил Арнкелю конунгу разные богатые дары, и его людям, и жёнам при его дворе. И солнце сияло на лице Хельги Арнкельсдоттир, когда пригожий юноша поднёс ей витой браслет белого золота, и на пиру она не скупилась подносить ему пиво в хрустальной чарке, сидеть с ним и беседовать. И в сердце его сияло светило альвов…
…а поздней ночью, когда утомлённые долгой дорогой гости отправились на боковую, Альвар Свалльвиндсон из Круглой Горы хотел содрать с лица ненавистную маску, вместе с кожей, ворочался на полати и не мог заснуть. И проклинал себя последними словами, презренный, за те речи, что довелось вести ему, отказываясь от своего родства, признавая себя ублюдком, сделанным в углу и рождённым за дверью, а не в чертогах Свалльвинда, короля сольфов. Ложь горчила во рту. И никакой хмель не перебил бы этот гадкий вкус.
Но ради улыбки Хельги Красавицы он был готов жевать и не такое дерьмо.
Отец был в ярости, когда узнал. Альвар сам всё ему рассказал, сразу по возвращении из Гримхёрга, в надежде на добрый совет, но Свалльвинд конунг разбил надежду, грубо и безжалостно, как молот разбивает причудливый витраж, казавшийся вечным. Он не кричал, не топал ногами, не брызгал слюной во все стороны, он просто говорил, ровно и негромко, лишь побледнел сильнее обычного, так что давний шрам, память о последней войне, рассёк лицо багровой бороздой. Он ронял слова, а в сердце Альвара звенели, осыпаясь, цветные осколки. Застилая глаза серой свинцовой пылью.
– Ты, молокосос, даже и думать не смей про эту свою Хильду или как её там. Понял? Я не собираюсь потакать твоим прихотям, тем более – столь противоестественным. Какой прок нашему роду от этих северян? А законовед мне надобен. Потому ты женишься на дочери Фьялара Финнунга, и не позднее следующей весны.
– Думается мне, – сказал Альвар, – земля горит у тебя под ногами, когда ты так стремишься заполучить этого знатока законов в друзья.
– Спроси при случае Исвальда, – бросил король утомлённо, сел на престол и склонил голову.
– Ты, отец, несправедлив ко мне, – ровным голосом, безо всякой обиды, заметил Альвар, – ты до сих пор считаешь меня босоногим сорванцом, у которого в голове чайки нагадили. Между тем от меня могло быть и побольше толку. Коли бы я больше знал…
Свалльвинд поднял глаза – серые, выцветшие, тусклые. Очень холодные. Словно скала над морем. Альвар только теперь заметил, как отец утомлён, угнетён сводом неба рода Фьёрсунгов, лежащим на его плечах. И как знать, кто может подставить ему плечо на смену.
Скрипнула дверь. В зал совещаний вошёл, опираясь на красивый резной посох, статный бородатый муж, ещё не старый, но уже не юнец. Заметив короля, поклонился. Кивнул Альвару:
– Привет, братишка.
– Привет, Исвальд.
– Прикупили в Форналанде старого красного вина, – похвастал Исвальд, снял с пояса мех, наполнил кубок и протянул отцу, – вынеси суждение, кольцедаритель!
– Нет нужды, – ответил Свалльвинд, принимая чарку, – нечего праздновать.
– Тебе полезно для сердца, – сказал Исвальд, – а что тучи клубятся над Хрингхольмом, так это не первый раз, и, уж пожалуй, не последний.
– Просвети младшего, – указал король на удивлённого Альвара и пригубил, – скёлль! Недурно.
– Хэ, да ты ничего не слышал, пока торчал у Тунда? – усмехнулся Исвальд. – Народ на Северном Склоне не желает повиноваться и платить дань. Ими нынче правит Балин сын Фундина из рода Балина Первого, сына Ойна Праотца. Он отыскал какую-то ведьму, известную как Крака-вёльва, и вот эта самая Крака накаркала такого, что теперь не лопатами разгребать, а секирами…
При этих словах дёрнулось лицо у конунга, и он едва не выронил чашу. Но смолчал.
– Короче говоря, она объявила, что род Балина Первого старше рода Фьёрса Золотого, – продолжал Исвальд, – и потому должен править. Понимаешь, братишка? Править здесь, в Сольфхейме, вместо нас, и держать всё королевство, всю Сольфарики. Чтобы на престоле Гульдскьяльв сидел не наш отец, не я и не ты, а Балин Фундинсон и его отродья! Вот к чему всё идёт.
– Погоди-ка, – покачал головой Альвар, которому слова старшего брата представлялись увлекательной игрой в тэфли [14 - Тэфли (тавлеи, исл. t?flur) – игра наподобие шахмат, известная в Скандинавии и, видимо, Англии. Умение играть в тавлеи было умением благородных людей, так проверяли смекалку. Тавлеи, как и всякая игра, была не просто развлечением, но священным ритуалом. Правила игры, принятые в Эльдиноре, похожи на наши шахматы.], не более того, – с чего бы это Балингам лезть на Гульдскьяльв?
– С того, что Крака-вёльва назвала на тинге [15 - Тинг (исл. ?ing) – сходка всех свободных людей, институт так называемой военной демократии (вече у славян). На тинге решались главные вопросы на определенный момент, которые касались определенного округа или местности (херада, фюлька), разбирались судебные тяжбы. Во время тинга, по идее, нельзя было воевать. Малые тинги собирались, естественно, чаще больших, общих. Парламенты Норвегии и Исландии до сих пор называются соответственно Стортинг и Альтинг, в память о давних демократических традициях Севера. Правда, при решении тяжбы прав обычно оказывался тот, кто мог привести больше родни либо подкупить лагемана (толкователя закона).] Северного Склона перечень предков Балина Фундинсона, потом назвала перечень предков из нашего рода, и получилось так, что Балинги восходят прямо к Ойну Праотцу, а Фьёрсунги – не пойми кто, приблудыши какие-то. Потому что, видите ли, род Двалина, старшего сына Ойна и Фары, прервался в горестные годы Храунлоги и последующих войн, а наш предок Фьёрс Золотой просто подсуетился…
– Хорошо сказано – подсуетился! – воскликнул Альвар возмущённо. – Да он спас народ от голодной смерти на свои деньги! Его мать была сестрой Вельи, жены Аина, последнего короля из рода Двалина, и Аин чётко и громко назвал его конунгом!
– Назвал, да только в обход Буи сына Балина IV, – заметил Свалльвинд.
– Так ведь этот Буи тогда пешком под стол ходил! – с жаром возразил Альвар.
– А это, видимо, не волнует ни Краку-вёльву, ни Фундинсона, – старший королевич шумно хлебнул прямо из горла и передал мех брату, – и радует в этом деле только то, что у нашего Балина хватило ума не поднимать открытое восстание, а направить дело на альтинг будущим летом. А на днях гонец прислал письмо из Хлоргатта. Можно сказать, что там было, отец?
Король кивнул, потягивая вино.
– Этот «Дроттинг [16 - Дроттинг – собственно, «дроттин», от др-исл. drоttinn – «господин, повелитель».] Балин XVI», как он себя называет, – пренебрежительно процедил Исвальд, сплёвывая слова, – этот горделивый сучий выпердыш – уж простите резкость! – предлагает нам мир и дружбу в обмен на признание его королём над Северным и Западным Склонами, а также Сольвиндалем. Как будто вся Сольфарики это наша собственность, и мы можем распоряжаться ей, будто мешком медяков или стадом овец! Тьфу!
– У нас чуть более полугода до летнего альтинга, сыновья мои, – Свалльвинд встал с престола, прошествовал к оконному зеркалу и достал роскошную грушёвую трубку. Братья бросились набивать зелье и высекать огонь. Задумчиво задымив, король продолжал, – вот почему мне так важно заручиться поддержкой всех знатоков закона до этого времени. Поверь, мой добрый, мой родной Альвар, мне нет дела до твоих противоестественных увлечений, хоть бы ты был колдуном, или любителем домашнего скота, или даже мужеложцем. Но речь идёт о чести нашего рода, о нашей славе и добром имени, а ещё – о нашей несчастной родине, которая только начала привыкать жить без войны. Вы не помните, вас тогда не было на свете, а наше поколение пережило вторжение сварфов, мы дрались за Глоинборг и за Аурванг, а потом стояли при Маннторде, мы там стояли насмерть… я… я ничего им не забыл…
Голос повелителя сольфов задрожал, а в старческих глазах блеснули скупые слёзы, словно родник проклюнулся меж камней. Свалльвинд отвернулся от сыновей, не желая смущать ни их, ни себя. Сыновья молчали, опустив взоры. Оба хотели хоть чем-то утешить батюшку, но не смели: Свалльвинд Хёгнарсон из рода Фьёрсунгов хранил в сокровищнице сердце не только память и боль, но и страшную, бешеную, ледяную гордость. Об эту гордость можно было обжечься, как о солёный морской лёд, и оба Свалльвиндсона это знали.
– Ведомо ли тебе, Альвар, откуда у меня этот шрам? – спросил король, не оборачиваясь. – Вот оттуда, с Маннторда. Когда князьки из Верольд натравили на нас грэттеров, чтобы прибрать к рукам наше золото. А теперь ты желаешь взять в жёны потаскуху из этого народа.
– Хельга не потаскуха, – тихо, но твёрдо возразил Альвар, – она дочь Арнкеля конунга из Вестандира, что в Стране Заливов. И, кажется, мы не с хлордами воевали.
– У себя дома она, наверное, благородная дева, – Свалльвинд снова задымил, чтобы справиться с дрожью в голосе и в руках, – но по сравнению с нами все Верольд – дикари и родичи краснозадых обезьян, что водятся в дальних странах на востоке. Все они – хлорды, алмарцы, борго и все прочие, – на одно лицо. Что проку от них.
– Но ведь мы нынче говорим как раз на языке хлордов, на Скельде, а своё Изначальное наречие забыли, – не сдавался Альвар, – они не столь скверны, как можно подумать.
– Они ещё хуже, – гневно бросил Свалльвинд, – и ещё неизвестно, кто кого научил говорить!
– Погодите, любезные родичи, – встрял Исвальд, становясь между ними, – сдаётся мне, я чего-то не знаю о своём милом брате! Ты, никак, влюбился в дочь Арнкеля, с которым мы торгуем?
– Так уж вышло, – пожал плечами Альвар.
– Ну ты и болван, – засмеялся Исвальд, – то дело позорное – овец покрывать.
– Не надо так говорить, сын мой, – неожиданно вступился за младшего отец, – наверное, не зря в «Поучениях Высокого» сказано:
За любовь презирать