По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
История подвигов и славы.Книга 2. Сыны Отечества в дни мира и войны
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Военная карьера оборвалась самым курьезным образом. Державин, который мог своими сообщениями двигать корпусами генералов, посылать лазутчиков, казнить и миловать, допустил строевую оплошность, командуя ротой дворцового караула. Сам Румянцев – великий полководец, но в отношении ученья и щегольства солдат великий педант, – наблюдая из окна, полюбопытствовал, что за растяпа отдает столь неверные команды… В то время как на участников отгремевших войн пролился золотой дождь наград, Державин чувствовал себя обделенным.
«Князь Г.А. Потемкин-Таврический». И.Б. Лампи
Поручик решил обратиться с просьбой к всесильному фавориту, графу, подполковнику Преображенского полка Григорию Александровичу Потемкину.
Приехавшего к Потемкину Державина встретил камер-лакей, он пытался воспрепятствовать его проходу к вельможе, занятому утренним туалетом. Поручик смело отстранил лакея, молвив: «Где офицер идет к своему подполковнику, там ему никто препятствовать не может». Огромный Потемкин сидел в пудер-мантеле. Он уставил свой единственный глаз на вошедшего. Назвав себя, поручик подал прошение, в котором его заслуги и бедствия были перечислены.
«…Вот обстоятельства под командою вашего сиятельства служащего офицера. Для чего я обижен пред равными мне? Дайте руку помощи и дайте прославление имени вашему. Сиятельнейший граф, милостивый государь! Вашего сиятельства всепокорнейший и послушнейший слуга, Гавриил Державин». Так заканчивалось письмо. Прочитав, Потемкин сказал, что доложит государыне.
Через несколько дней во время полкового смотра Державин напомнил о себе Потемкину, и тот сказал, что императрица наградит его в августе, в день Преображения, когда изволит удостоить обеденным столом штаб- и обер-офицеров Преображенского полка.
Ждать пришлось долго… Настала осень. Птицы полетели к югу. Пошли дожди. Облетели листья. Начались заморозки. Повалил снег. Пришла зима… Наступил новый 1776 год… Настала весна. Птицы вернулись. Просияло солнце.
…Ожидаемое награждение затягивалось, но Державин не оставлял мысли об этом и настойчиво бомбардировал сильных мира сего прошениями на высочайшее имя. Такая настойчивость не должна вводить современного читателя в заблуждение. Это была обычная практика в добывании привилегий. В июле 1776 г. он передал новое письмо императрице через ее статс-секретаря Безбородко и по прошествии пяти месяцев, когда снаряжен был во дворец с ротой на караул, был позван к Потемкину. Аудиенция началась с вопроса всесильного фаворита: «Государыня приказала спросить, чего вы по прошению вашему за службу свою желаете?».
Несколько смутившись, Державин все-таки промолвил: «Коль скоро служба моя благоугодной ее величеству показалась, желал бы я быть награжденным деревнями наравне со сверстниками моими, гвардии офицерами. А за спасение колоний по собственному моему подвигу, как за военное действие, чином полковника».
Потемкин встал и зашагал по кабинету в распахнутом халате. «Хорошо! – сказал он наконец. – Но вы в военную службу не способны, и я прикажу заготовить записку о выпуске вас в статскую».
Указом от 15 февраля 1777 г. Державин был пожалован в коллежские советники, то есть произведен в чин шестого класса петровской Табели о рангах, что соответствовало в военной службе полковнику. Одновременно он получил 300 душ в Полоцкой провинции, отошедшей к России после раздела Польши. Наконец-то Державин мог спокойно оглядеться и не спеша найти себе хорошее место.
Вскоре через старых друзей Окуневых он познакомился с домом сильного вельможи, могущего раздавать статские места, – генерал-прокурора князя Александра Алексеевича Вяземского. Это было знакомство особой важности: князь Александр Алексеевич был Андреевский кавалер и генерал-прокурор Сената, т. е. совмещал должности министра финансов, внутренних дел и юстиции. Рекомендованный государыне еще Орловыми, Вяземский умел быть отличным служакой; угождая Екатерине II, не забывал себя, т. е. воровал, но в меру.
Модная картинка. XVIII в.
Никто его не любил, но все у него бывали: как не бывать у генерал-прокурора? Ему было пятьдесят лет. Жена его, урожденная княжна Трубецкая, была значительно моложе своего супруга и старалась придать дому некоторую приятность. Ища покровительства Вяземских, Державин постановил очаровать их и весьма в этом преуспел. Он стал проводить у них целые дни, сделался своим человеком, иногда читал князю вслух, «большею частью романы, за которыми нередко и чтец, и слушатель дремали»: Вяземский – потому, что именно так и смотрел на литературу, как на снотворное средство, а Державин – по врожденной сонливости. Вечерами играли в вист. Что касается княгини, то Державин порою сочинял от ее имени стихи, обращенные к супругу, «хотя насчет ее страсти и привязанности к нему не весьма справедливые, ибо они знали модное искусство давать друг другу свободу». Княгиня была к Державину столь благосклонна, что даже хотела выдать за него свою двоюродную сестру, княжну Урусову, но Державин от предложения отшутился. После всего этого не покажется удивительным, что лето 1777 г. Державин провел в имении Вяземских под Петербургом.
«Князь А.А. Вяземский». К.Л. Христинек
Наконец в августе месяце открылась вакансия в Сенате.
Державин был назначен экзекутором Первого департамента (государственных доходов).
Должность принесла материальную независимость. Пора было подумать об устройстве личной жизни. 30 августа Державин был приглашен сослуживцем Осипом Петровичем Козодавлевым смотреть из окна его дома крестный ход. Были и другие гости, среди которых одна девица особенно привлекла внимание Державина. Было ей семнадцать.
Черные, как смоль, волосы, с легкой горбинкой нос, из-под черных бровей – огненные глаза на смуглом лице. Она была с матерью. Державин осведомился о фамилии. «Бастидоновы» – был ответ. Державин уехал. Красавица не выходила у него из памяти. Зимой он встретил ее в театре, и вновь она поразила его…
Дело кончилось сватовством. В невесте он нашел то, что считал обязательным в семейной жизни, и если бы не нашел в невесте, что ему было нужно, не стал бы свататься, отступил бы. Он хотел быть в доме главою, тем более женясь тридцати пяти лет на девушке, которая была вдвое моложе его. Будучи сам порывист и неустойчив, от жены он требовал иных добродетелей: «тихость и смирение – суть первые достоинства женщин, и они одни те истинные превосходства, которые все их прелести и самое непорочнейшее их поведение украшают. Без них страстнейшая любовь – вздор».
По прошествии Великого поста, 18 апреля 1778 г. был совершен брак. Счастливый Державин писал:
Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю:
Как роза, ты нежна; как ангел хороша;
Приятна, как любовь; любезна, как душа;
Ты лучше всех похвал: тебя я обожаю!
Жизнь налаживалась. Когда правительство стало безденежно раздавать новоприобретенные днепровские земли, Державин обзавелся шестью тысячами десятин земли со ста тридцатью душами. Таким образом, вместе с пожалованными при выходе из полка тремястами, а также с родительскими всего получилось за Державиным более тысячи душ.
Это был уже известный достаток. Сюда надо прибавить сенатское жалованье. Державины могли жить «приличным домом». Молодая семья поселилась на Сенной площади в Санкт-Петербурге. Державин был чрезвычайно радушным хозяином. Появились новые знакомые. Среди них Василий Васильевич Капнист. С молодым стихотворцем он познакомился еще в полку. Стихи их были общей слабостью. Теперь знакомство перешло в дружбу. Капнист был отчасти увалень, был порой хмур и склонен к обидчивости, но при всем том – человек добрейший и великий семьянин. Впрочем, женат он был лишь недавно.
«Санкт-Петербург. Сенная площадь». Б. Патерсен
Две молодые четы коротко сблизились, и это повело к тому, что вскоре вокруг Державиных образовался целый кружок. Среди них друзья Капниста – Львов Николай Александрович – приятный лицом, состоятельный, имевший большие связи, щедро одарен природой, был поэтом, музыкантом, живописцем и архитектором. Всюду был умным и тонким ценителем. Переводил Анакреона и строил храмы. Стихи его были забавны, веселы, бодры, как и сам он был всегда легок, весел и бодр. Был среди них сын обрусевшего немца Иван Иванович Хемницер, полная противоположность Львова. Настроен философически, сдержан, задумчив – отчасти потому, может быть, что был уж очень нехорош собою, даже до безобразия. Зато талантлив – писал сказки и басни.
Для Державина друзья были авторитетами, которые, однако, как поэты были весьма заурядны. Свой собственный стих Державин обрел, имея весьма спутанные понятия о стихах вообще, не зная простейших правил, которые для Капниста и Львова были детской азбукой. Он делал ошибки в размере, в рифме, в цезуре, даже в языке: самые неотесанные провинциализмы уживались у него рядом с явным германизмом (немецкий язык был для него языком поэзии). Его неопытность не заслоняла неординарности дарования, и соратники по творчеству старались просветить его. Впоследствии Державину казалось, будто именно в это время под влиянием Львова и Капниста в его поэзии совершился глубокий перелом. Он считал их более одаренными поэтами. Однако друзья в порыве откровенности говорили ему: – Дружище, Гаврила! На Парнасе талант твой далеко переживет наши! Тогда все поэты служили – звания писателя не существовало. Общественное значение литературы уже признавалось, но на занятие литературой смотрели как на частное дело, а не общественное. Что касается Державина, то в его понятиях поэзия и служба были связаны особенным образом. К началу восьмидесятых годов, когда Державин достиг довольно заметного положения в службе и стал выдвигаться в литературе, поэзия и служба сделались для него как бы двумя ипостасями единого гражданского подвига.
Державин, человек практического ума, но при этом наделенный поэтической душой, успевал все. Не забывал о служебной карьере, основном источнике благополучия. В 1784 г. прошел слух, что казанский губернатор уходит в отставку. Державин метил на его место. Казань была его родным городом, там жила его мать. Предстояли об этом хлопоты.
«Портрет Д.А. Державиной». В. Боровиковский, 1813 г.
В феврале 1784 г., пока еще стоял санный путь, Державин отправил в Казань весь домашний скарб, но сам с женою задержался в Петербурге. Губернаторство было обещано, однако дело нужно было подталкивать. И вот посреди хлопот стало его тревожить беспокойство вовсе иного рода.
Несколькими годами ранее, во время пасхальной заутрени в Зимнем дворце, посетило его вдохновение; приехав домой, дрожа от возбуждения, набросал на бумагу:
О ты, пространством бесконечный,
Живой в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в трех лицах Божества!
Однако возникший как бы ниоткуда поэтический порыв также в никуда исчез.
Отвлекаемый службой и светской суетой, сколько не принимался продолжить начатое, – ничего не получалось.
Однако зерно упало в благодатную почву, но ему надо было время впитать в себя многое, для того чтобы дать всходы.
Когда пришло время, Державин вдруг почувствовал некое беспокойство. Объявил жене, что едет осматривать белорусские земли, в которых еще никогда не был. Хотя владел ими уже семь лет. Стояла самая распутица, время для поездок было не самое подходящее. Жена была удивлена, но промолчала.
Доскакал до Нарвы, повозку и слуг бросил на постоялом дворе, снял комнатенку у старой немки и заперся. Он писал, пока сон не валил его на постель, а проснувшись, наспех проглотив кусок хлеба, вновь брался за работу. Из-под пера лилась мысль, от которой сердце замирало, ощущая высоту своего парения. Образы и слова громоздились, как скалы.
«Ты. нищ и худ, принес
святые зерна.
Чтобы взошли ростки
благие там,
Где вместо лоз теперь
колючки терна»
Данте Алигьери. «Божественная комедия»
Рождающиеся звуки вызывали оторопь и восхищение.
Написал немного – около ста строк. Державин привел в движение какие-то огромные массы, неподвластные обыкновенному человеку. Его взор был устремлен к Богу, но его охватывало изумление перед собственною способностью к постижению. Он видел собственное отражение в изображаемом:
Ты есть! – Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
«Князь Г.А. Потемкин-Таврический». И.Б. Лампи
Поручик решил обратиться с просьбой к всесильному фавориту, графу, подполковнику Преображенского полка Григорию Александровичу Потемкину.
Приехавшего к Потемкину Державина встретил камер-лакей, он пытался воспрепятствовать его проходу к вельможе, занятому утренним туалетом. Поручик смело отстранил лакея, молвив: «Где офицер идет к своему подполковнику, там ему никто препятствовать не может». Огромный Потемкин сидел в пудер-мантеле. Он уставил свой единственный глаз на вошедшего. Назвав себя, поручик подал прошение, в котором его заслуги и бедствия были перечислены.
«…Вот обстоятельства под командою вашего сиятельства служащего офицера. Для чего я обижен пред равными мне? Дайте руку помощи и дайте прославление имени вашему. Сиятельнейший граф, милостивый государь! Вашего сиятельства всепокорнейший и послушнейший слуга, Гавриил Державин». Так заканчивалось письмо. Прочитав, Потемкин сказал, что доложит государыне.
Через несколько дней во время полкового смотра Державин напомнил о себе Потемкину, и тот сказал, что императрица наградит его в августе, в день Преображения, когда изволит удостоить обеденным столом штаб- и обер-офицеров Преображенского полка.
Ждать пришлось долго… Настала осень. Птицы полетели к югу. Пошли дожди. Облетели листья. Начались заморозки. Повалил снег. Пришла зима… Наступил новый 1776 год… Настала весна. Птицы вернулись. Просияло солнце.
…Ожидаемое награждение затягивалось, но Державин не оставлял мысли об этом и настойчиво бомбардировал сильных мира сего прошениями на высочайшее имя. Такая настойчивость не должна вводить современного читателя в заблуждение. Это была обычная практика в добывании привилегий. В июле 1776 г. он передал новое письмо императрице через ее статс-секретаря Безбородко и по прошествии пяти месяцев, когда снаряжен был во дворец с ротой на караул, был позван к Потемкину. Аудиенция началась с вопроса всесильного фаворита: «Государыня приказала спросить, чего вы по прошению вашему за службу свою желаете?».
Несколько смутившись, Державин все-таки промолвил: «Коль скоро служба моя благоугодной ее величеству показалась, желал бы я быть награжденным деревнями наравне со сверстниками моими, гвардии офицерами. А за спасение колоний по собственному моему подвигу, как за военное действие, чином полковника».
Потемкин встал и зашагал по кабинету в распахнутом халате. «Хорошо! – сказал он наконец. – Но вы в военную службу не способны, и я прикажу заготовить записку о выпуске вас в статскую».
Указом от 15 февраля 1777 г. Державин был пожалован в коллежские советники, то есть произведен в чин шестого класса петровской Табели о рангах, что соответствовало в военной службе полковнику. Одновременно он получил 300 душ в Полоцкой провинции, отошедшей к России после раздела Польши. Наконец-то Державин мог спокойно оглядеться и не спеша найти себе хорошее место.
Вскоре через старых друзей Окуневых он познакомился с домом сильного вельможи, могущего раздавать статские места, – генерал-прокурора князя Александра Алексеевича Вяземского. Это было знакомство особой важности: князь Александр Алексеевич был Андреевский кавалер и генерал-прокурор Сената, т. е. совмещал должности министра финансов, внутренних дел и юстиции. Рекомендованный государыне еще Орловыми, Вяземский умел быть отличным служакой; угождая Екатерине II, не забывал себя, т. е. воровал, но в меру.
Модная картинка. XVIII в.
Никто его не любил, но все у него бывали: как не бывать у генерал-прокурора? Ему было пятьдесят лет. Жена его, урожденная княжна Трубецкая, была значительно моложе своего супруга и старалась придать дому некоторую приятность. Ища покровительства Вяземских, Державин постановил очаровать их и весьма в этом преуспел. Он стал проводить у них целые дни, сделался своим человеком, иногда читал князю вслух, «большею частью романы, за которыми нередко и чтец, и слушатель дремали»: Вяземский – потому, что именно так и смотрел на литературу, как на снотворное средство, а Державин – по врожденной сонливости. Вечерами играли в вист. Что касается княгини, то Державин порою сочинял от ее имени стихи, обращенные к супругу, «хотя насчет ее страсти и привязанности к нему не весьма справедливые, ибо они знали модное искусство давать друг другу свободу». Княгиня была к Державину столь благосклонна, что даже хотела выдать за него свою двоюродную сестру, княжну Урусову, но Державин от предложения отшутился. После всего этого не покажется удивительным, что лето 1777 г. Державин провел в имении Вяземских под Петербургом.
«Князь А.А. Вяземский». К.Л. Христинек
Наконец в августе месяце открылась вакансия в Сенате.
Державин был назначен экзекутором Первого департамента (государственных доходов).
Должность принесла материальную независимость. Пора было подумать об устройстве личной жизни. 30 августа Державин был приглашен сослуживцем Осипом Петровичем Козодавлевым смотреть из окна его дома крестный ход. Были и другие гости, среди которых одна девица особенно привлекла внимание Державина. Было ей семнадцать.
Черные, как смоль, волосы, с легкой горбинкой нос, из-под черных бровей – огненные глаза на смуглом лице. Она была с матерью. Державин осведомился о фамилии. «Бастидоновы» – был ответ. Державин уехал. Красавица не выходила у него из памяти. Зимой он встретил ее в театре, и вновь она поразила его…
Дело кончилось сватовством. В невесте он нашел то, что считал обязательным в семейной жизни, и если бы не нашел в невесте, что ему было нужно, не стал бы свататься, отступил бы. Он хотел быть в доме главою, тем более женясь тридцати пяти лет на девушке, которая была вдвое моложе его. Будучи сам порывист и неустойчив, от жены он требовал иных добродетелей: «тихость и смирение – суть первые достоинства женщин, и они одни те истинные превосходства, которые все их прелести и самое непорочнейшее их поведение украшают. Без них страстнейшая любовь – вздор».
По прошествии Великого поста, 18 апреля 1778 г. был совершен брак. Счастливый Державин писал:
Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю:
Как роза, ты нежна; как ангел хороша;
Приятна, как любовь; любезна, как душа;
Ты лучше всех похвал: тебя я обожаю!
Жизнь налаживалась. Когда правительство стало безденежно раздавать новоприобретенные днепровские земли, Державин обзавелся шестью тысячами десятин земли со ста тридцатью душами. Таким образом, вместе с пожалованными при выходе из полка тремястами, а также с родительскими всего получилось за Державиным более тысячи душ.
Это был уже известный достаток. Сюда надо прибавить сенатское жалованье. Державины могли жить «приличным домом». Молодая семья поселилась на Сенной площади в Санкт-Петербурге. Державин был чрезвычайно радушным хозяином. Появились новые знакомые. Среди них Василий Васильевич Капнист. С молодым стихотворцем он познакомился еще в полку. Стихи их были общей слабостью. Теперь знакомство перешло в дружбу. Капнист был отчасти увалень, был порой хмур и склонен к обидчивости, но при всем том – человек добрейший и великий семьянин. Впрочем, женат он был лишь недавно.
«Санкт-Петербург. Сенная площадь». Б. Патерсен
Две молодые четы коротко сблизились, и это повело к тому, что вскоре вокруг Державиных образовался целый кружок. Среди них друзья Капниста – Львов Николай Александрович – приятный лицом, состоятельный, имевший большие связи, щедро одарен природой, был поэтом, музыкантом, живописцем и архитектором. Всюду был умным и тонким ценителем. Переводил Анакреона и строил храмы. Стихи его были забавны, веселы, бодры, как и сам он был всегда легок, весел и бодр. Был среди них сын обрусевшего немца Иван Иванович Хемницер, полная противоположность Львова. Настроен философически, сдержан, задумчив – отчасти потому, может быть, что был уж очень нехорош собою, даже до безобразия. Зато талантлив – писал сказки и басни.
Для Державина друзья были авторитетами, которые, однако, как поэты были весьма заурядны. Свой собственный стих Державин обрел, имея весьма спутанные понятия о стихах вообще, не зная простейших правил, которые для Капниста и Львова были детской азбукой. Он делал ошибки в размере, в рифме, в цезуре, даже в языке: самые неотесанные провинциализмы уживались у него рядом с явным германизмом (немецкий язык был для него языком поэзии). Его неопытность не заслоняла неординарности дарования, и соратники по творчеству старались просветить его. Впоследствии Державину казалось, будто именно в это время под влиянием Львова и Капниста в его поэзии совершился глубокий перелом. Он считал их более одаренными поэтами. Однако друзья в порыве откровенности говорили ему: – Дружище, Гаврила! На Парнасе талант твой далеко переживет наши! Тогда все поэты служили – звания писателя не существовало. Общественное значение литературы уже признавалось, но на занятие литературой смотрели как на частное дело, а не общественное. Что касается Державина, то в его понятиях поэзия и служба были связаны особенным образом. К началу восьмидесятых годов, когда Державин достиг довольно заметного положения в службе и стал выдвигаться в литературе, поэзия и служба сделались для него как бы двумя ипостасями единого гражданского подвига.
Державин, человек практического ума, но при этом наделенный поэтической душой, успевал все. Не забывал о служебной карьере, основном источнике благополучия. В 1784 г. прошел слух, что казанский губернатор уходит в отставку. Державин метил на его место. Казань была его родным городом, там жила его мать. Предстояли об этом хлопоты.
«Портрет Д.А. Державиной». В. Боровиковский, 1813 г.
В феврале 1784 г., пока еще стоял санный путь, Державин отправил в Казань весь домашний скарб, но сам с женою задержался в Петербурге. Губернаторство было обещано, однако дело нужно было подталкивать. И вот посреди хлопот стало его тревожить беспокойство вовсе иного рода.
Несколькими годами ранее, во время пасхальной заутрени в Зимнем дворце, посетило его вдохновение; приехав домой, дрожа от возбуждения, набросал на бумагу:
О ты, пространством бесконечный,
Живой в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в трех лицах Божества!
Однако возникший как бы ниоткуда поэтический порыв также в никуда исчез.
Отвлекаемый службой и светской суетой, сколько не принимался продолжить начатое, – ничего не получалось.
Однако зерно упало в благодатную почву, но ему надо было время впитать в себя многое, для того чтобы дать всходы.
Когда пришло время, Державин вдруг почувствовал некое беспокойство. Объявил жене, что едет осматривать белорусские земли, в которых еще никогда не был. Хотя владел ими уже семь лет. Стояла самая распутица, время для поездок было не самое подходящее. Жена была удивлена, но промолчала.
Доскакал до Нарвы, повозку и слуг бросил на постоялом дворе, снял комнатенку у старой немки и заперся. Он писал, пока сон не валил его на постель, а проснувшись, наспех проглотив кусок хлеба, вновь брался за работу. Из-под пера лилась мысль, от которой сердце замирало, ощущая высоту своего парения. Образы и слова громоздились, как скалы.
«Ты. нищ и худ, принес
святые зерна.
Чтобы взошли ростки
благие там,
Где вместо лоз теперь
колючки терна»
Данте Алигьери. «Божественная комедия»
Рождающиеся звуки вызывали оторопь и восхищение.
Написал немного – около ста строк. Державин привел в движение какие-то огромные массы, неподвластные обыкновенному человеку. Его взор был устремлен к Богу, но его охватывало изумление перед собственною способностью к постижению. Он видел собственное отражение в изображаемом:
Ты есть! – Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Последний отзыв
интересный учебник