Вариант

Старики возобновили работу. Крон опустился на песок и взял в руки наждачный брус.

– Что нового в Славном Городе и в море? – спросил Старейший. Морщинистое обветренное лицо старика не выражало ничего, кроме спокойствия человека, занятого делом, которому он посвятил всю жизнь.

Для приличия Крон помолчал немного, так же, как старики, неторопливо стесывая с куска пемзы неровности о наждачный брусок, а затем принялся рассказывать о Севрской кампании и о триумфе Тагулы.

– Знаем, – оборвал его Старейший. – Декады две назад к нам привели на постой десять солдат из когорт Тагулы. Но через три дня они сбежали.

Глаза старика лукаво сощурились.

– Не по ним такая жизнь.

В это время откуда-то из-за дома к Старейшему подбежала молодая женщина и, наклонившись, что-то быстро зашептала на ухо, бросая на Крона встревоженные взгляды.

– Хорошо, женщина, – не дослушав, кивнул Старейший, отложил в сторону наждачный брус и почти готовый поплавок и встал.

– Вовремя ты приехал, Тоний, – сказал он. – Идем.

И они пошли за женщиной к одному из семейных домиков – жалкой лачуге, сплетенной из прутьев и обмазанной глиной. Женщина откинула груботканую завесь, старик вошел, и Крон последовал за ним.

В семейном домике, в отличие от общинного дома, жаркого, душного и задымленного вечно пылающим очагом, здесь ощущалась приятная прохлада – глина не пропускала жару. Маленькое, тесное помещение, где стояли только широкий топчан, аккуратно застеленный покрывалом, и небольшой столик с нехитрой утварью, да в углу висела колыбель с ребенком, освещалось рассеянным мутным светом из окошка, затянутого рыбьим пузырем. Но, несмотря на все это, уют и чистота радовали глаз.

«И слизни здесь не живут», – с удовольствием отметил Крон.

Женщина стояла у колыбели и с тревогой смотрела на Крона. Только теперь он понял, зачем его сюда пригласили. В колыбели лежал ребенок, красный от жара, он тяжело дышал, ловя широко открытым ртом воздух. Глаза его были закрыты. Ни плакать, ни шевелиться у него уже не хватало сил.

Крон подошел к колыбели, отстранил женщину и стал осторожно ощупывать ребенка. Биоимитация, покрывавшая руки грубыми мозолями с въевшейся в кожу корабельной смолой, сильно снижала чувствительность пальцев, и ему пришлось напрячься и даже закрыть глаза, чтобы уловить биоритмы детского организма.

К счастью, ничего страшного не случилось. Легкое отравление, которое уже почти прошло.

– Подай воды, – сказал Крон женщине, – и покажи, чем ты его кормишь.

Пока женщина у столика наливала в чашу воды, он, загораживая спиной колыбель от взгляда Старейшего, наклонился над ребенком и впрыснул ему в открытый рот каплю антитоксина из сегмента браслета. Ребенок слабо захныкал, и женщина тотчас метнулась к нему. Крон снова мягко отстранил ее, взял чашу с водой и дал пригубить ребенку. Затем обеими руками стал осторожно массировать ему голову. Дыхание ребенка постепенно выровнялось, он наконец глубоко, устало вздохнул, зевнул и спокойно уснул. Краснота с его тела исчезала просто на глазах.

Женщина заплакала.

– Покажи, чем ты его кормишь, – снова попросил Крон.

Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку – жевку, извечную соску простого люда. В нее заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребенку. Крон развернул жевку, понюхал. Кусочки отваренной рыбы были свежими, но тряпка… Как еще сама женщина не отравилась.

– Выбрось эту жевку, – сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слез глазами.

– Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепешками, – продолжал Крон. – Потом уже – чем хочешь. И самое главное – после каждого кормления хорошо стирай тряпку.

Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.

Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не благодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга – любая помощь считалась само собой разумеющимся делом, здесь жили, деля все: от куска лепешки до сокровенных чувств.

– Надолго к нам? – спросил Старейший.

Крон покачал головой.

– Сегодня назад.

– Наших с моря дождешься? Должен быть хороший улов.

Крон посмотрел 'на солнце. Была половина седьмого перста.

– Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.

– Зачем приезжал? Крон пожал плечами.

– Просто навестить. – Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. – Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.

– Глаза у тебя плохие, – сказал старик. – Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?

Крон только покачал головой.

– Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, – продолжал Старейший, – но ты расскажи. Будет легче.

Крон снова покачал головой.

– Идем, пообедаешь с нами, – просто предложил Старейший.

Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучами они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.

В общинном доме пахло рыбой и дымом – неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлебкой и лепешками.

Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлебкой.

– Ешь, – сказал он, протягивая лепешку.

Крон отломил кусочек лепешки и положил в рот.

– Говорят, у вас рабы взбунтовались? – неторопливо жуя, спросил Старейший.

– Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.

– Разве это не одно и то же? – даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.

– Нет. Древорубы – вольнонаемные.

– Странно. – Старейший пожал плечами. – А на рынке говорят, что рабы. Вчера Титий возил рыбу на рынок – там только об этом и болтают. Даже, рассказывают, какой-то посланец от них прибыл, подбивает рабов бежать в Паралузию.

Чаша в руках Крона дрогнула. Вот оно. То же самое он слышал вчера вечером – заработал-таки кулон Осики Асилонского, – когда один из штатных фискалов докладывал Кикене о происшествиях за день. Чтобы скрыть волнение, Крон снова отхлебнул из чаши.

– И что же еще болтают на рынке? – спросил он.

– Говорят, древорубы наголову разбили над-смотрный легион и теперь идут на Пат, – все так же равнодушно сказал Старейший.