Вариант

– Потом поговорим, – отмахнулся от него Крон.

Ниркон кивнул и, подхватив под руку Шекро, оторопело таращившего глаза на сенатора, моющего спину своему рабу, увлек его в дом.

– Хватит, – наконец сказал Бортник, отбирая у Крона губку. – А то ты с меня шкуру сдерешь. Дорвался…

Он стащил с себя набедренную повязку, шлепнул ее на край бочки и стал домываться. Последний раз окунулся, вылез на бочку и прыгнул на крыльцо. Бочка зашаталась, расплескивая воду, и чуть не опрокинулась.

– Чудненько! – Бортник стащил с плеча сенатора купальную простыню и принялся растираться.

– Теперь побриться бы… – мечтательно протянул он.

Крон снял с руки браслет, заломил один сегмент и протянул Бортнику.

– Это ключ от бункера, – сказал он. – Вход в подвал позади дома. Замок – в левом углу от входа, пятый кирпич снизу. В бункере синтезатор и рация. Побреешься, оденешься и заодно переговоришь с Комитетом.

– Синтезатор – это хорошо… – причмокнул языком Бортник и вдруг с укоризной посмотрел на Крона. – А мог бы и мыло мне синтезировать. Тоже мне – гостеприимный хозяин!

– Но! – одернул его сенатор. – И ионный душ тебе, а заодно и всю коммунальную систему, и не здесь, а прямо на Сенатской площади?

– Ладно-ладно, – примиряюще махнул рукой Бортник. – Конспиратор…

– Он закутался в простыню, взял у Крона браслет и пошел вокруг дома. Крон проводил его взглядом и ступил на крыльцо.

В доме была всего одна комната. В углу у окна стоял топчан, рядом с ним на сундуке вразброс лежали книги, листы бумаги, стояли чернила. Одну из книг Крон узнал по корешку – «Астрофизику», зачитанную Нирконом до дыр. Посреди комнаты высился грубо сколоченный стол, больше похожий на строительного козла. Вокруг него уменьшенными уродливыми копиями «козлят» сгрудились табуретки. На столе беспорядочной грудой уже лежали скромные запасы Ниркона: сыр, черствые лепешки, вяленая рыба, зелень; в кувшине белело скисшее барунье молоко.

Крон сел на табурет и облокотился о стол. Стол пошатнулся.

– Бастурнак! – выругался сенатор, убирая локти. Он нагнулся, нашел под столом чурбак и подложил под ножку.

Ниркон поставил кувшин с водой, чаши и тоже сел. Шекро стоял в стороне, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, и голодными глазами смотрел на стол.

– Садись, – сказал Крон. – И не стесняйся. Ешь вволю, пока не насытишься.

Он сочувственно посмотрел, как раб жадно рвет зубами черствую лепешку, запивая ее кислым молоком, отвел взгляд и, отломив небольшой кусочек сыру, стал вяло жевать. На Ниркона он старался не обращать внимания, хотя чувствовал, что тот не сводит с него внимательного ожидающего взгляда.

Честно говоря, сенатор немного побаивался этого человека, гения по своей природе в истинном смысле слова. Сын вольноотпущенников, выросший в портовых кварталах, с детства не знавший своих родителей, то ли умерших, то ли бросивших его, рахитичный, с крайне выраженной дистрофией, Ниркон сумел не только в одиночку, без чьей-либо помощи, расшифровать и прочитать написанный на незнакомом ему языке том «Астрофизики», найденный им где-то, но и усвоить и понять все теории и научные данные, изложенные в нем. Крон обнаружил его случайно, возвращаясь из порта, где провожал отбывшего в Таберию купца Эрату. Ниркон сидел на корточках в тени старой, заброшенной, отслужившей свой век галеры, с разбитой морем кормой, и вслух с упоением читал на линге «Астрофизику». Сообщение Крона о Нирконе поначалу восприняли как чистую мистификацию – с явным недоверием. Крону пообещали разобраться и, якобы для обследования феномена, выслали в Пат психолога (на самом деле подразумевалось обследование психического здоровья коммуникатора). Но когда психолог подтвердил сообщение Крона, этот факт произвел ошеломляющее действие. Растерянное руководство почему-то в первый момент бросилось выяснять, каким образом в руки аборигена попал том «Астрофизики» (Ниркон объяснил, что нашел его на помойке), грозя всем коммуникаторам немыслимыми санкциями за потерю бдительности и преступную халатность, которые привели к недопустимой утечке земной информации. Но затем этот вопрос, как и положено было с самого начала, отошел на второй план, взамен него встал феномен личности Ниркона. В Комитете создавались различные комиссии и подкомиссии, что-то решавшие, обсуждавшие и непременно желающие изучить Ниркона на месте, но, к счастью, в Пат их не пускали, и Ниркон, до окончательного решения вопроса, что с ним делать, был оставлен на попечение Крона.

– Поговорим? – не выдержал Ниркон.

Сенатор вздохнул и отложил недоеденный кусок сыру.

– Поговорим.

Для Ниркона их разговоры стали насущной потребностью. С разрешения Комитета Крон давал ему книги по различным наукам, и Ниркон запоем читал их. Точные науки он впитывал, как губка, принимал их безоговорочно, зато по общественным у него возникало огромное количество вопросов – зачастую наивных, а иногда просто-таки дремуче-невежественных. Впрочем, это могло быть объяснено молодостью мира, его истории, незнанием будущих общественно-экономических формаций и отсутствием даже понятия о производственных отношениях. Здесь гений Ниркона оказался бессилен: беспрекословно воспринимая статичные законы точных наук, зависящих только от свойств среды, он не мог осмыслить динамики законов общественных отношений, вытекающих из человеческой истории и ее развития, которых Пат еще не прошел. Осознав свою беспомощность в этом вопросе, Ниркон в последнее время ограничился только философией. Но здесь его интерес вдруг принял странную и уродливую форму. Стихийный атеист, Ниркон, получив неожиданно доступ к сокровищнице знаний, поверил в возможность существования бога, наивно полагая, что человек, достигший вершин знаний, станет богом.

– Ты принес новые книги? – спросил Ниркон.

– Нет.

Крон поймал недоуменный взгляд Ниркона.

– Завтра ночью тебя заберут на Землю.

Ниркон удовлетворенно заулыбался.

– Это хорошо… – потянулся он, но затем, спохватившись, снова принял прежнюю позу и впился глазами в Крона. – И все же – поговорим?

– Ну что ж, поговорим, – пожал плечами Крон.

– Тебя долго не было, – сказал Ниркон, – и я успел прочитать все, что ты принес в прошлый раз. Я много думал, и у меня возникло столько вопросов… Можно?

Внутренне поеживаясь, Крон кивнул.

– Пойдем от ваших аксиом, – начал Ниркон. – Вы не боги, и богов нет. Все материально, и ничего сверхестественного не существует. Материя первична, сознание вторично. Материя не появляется из ничего и никуда не исчезает, только переходит из одной формы в другую… Так?

Крон улыбнулся. Кажется, Ниркон опять пытался обосновать свою теорию неизбежности превращения человека в бога.

– В общем-то, да, – согласился Крон. В глазах Ниркона он уловил какую-то лукавинку.

– Почему – в общем? Я что-то напутал?

– Да нет. Все верно, – спрятал улыбку Крон. Наивность Ниркона иногда достигала необозримых пределов.

– Я прекрасно понимаю, – Ниркон опустил глаза, – что многие мои вопросы, мягко говоря, школярские с твоей точки зрения. В лучшем случае. Пусть так, но я не боюсь выглядеть глупым на пути к истине. Иначе – как же ее достигнешь? Поэтому давай вернемся к моим вопросам об азбучных аксиомах.

– Давай, – быстро согласился Крон. – Только перестань демонстрировать, что ты страдаешь комплексом неполноценности. У тебя плохие актерские данные. Недостоверно получается.

– Хорошо, – расплылся в лучезарной улыбке Ниркон. – Тогда продолжим. Итак, сознание есть функция материи. Но если материя никуда не исчезает, а только переходит из одной формы в другую, то куда уходит сознание? Что с ним происходит после смерти человека? Переселение душ? Это сказочка для толпы. Если бы существовало переселение душ, то каждый из нас знал бы, что было с ним, его сознанием в предыдущей жизни. Но этого нет. Ни в ком нет памяти о «прошлой жизни». Каждый человек единственен и неповторим. Чужого сознания нет ни в ком. Я понятно изъясняюсь?

Крон грустно кивнул. Ниркон оказался прав. Даже школярскими его философские сентенции назвать было трудно. Подобно истинному эпикурейцу, он вел свое «богостроительство» чисто сенсуально, смешивая воедино идеализм и материализм, атеизм и веру. Порой Крону не верилось, что человек с такой пещерной философией свободно ориентируется в физике многомерных пространств, которую и на Земле понимает далеко не каждый.

– В том, что сознание является функцией материи, – спокойно сказал Крон, – ты прав. Но функцией определенной ее формы. У различных форм материи существуют и различные свойства. Не приписываешь же ты, скажем, камню свойство текучести?

– А почему бы и нет? – удивился Ниркон. – Если нагреть камень до достаточно высоких температур, то он потечет!

– Когда камень расплавится, то он будет уже жидкостью и потеряет свое свойство твердости, то есть, станет иной формой материи с иными свойствами. Поэтому прими за аксиому, что сознание есть свойство высокоорганизованной материи, и строй свои размышления от этой аксиомы.

Мгновенье Ниркон сосредоточенно смотрел куда-то мимо Крона, затем встрепенулся:

– Почему? Почему я должен принять это бездоказательно?

– Потому, что камень тверд, а вода льется. И потом, ты что, на самом деле можешь представить себе, что камень обладает сознанием?

– А почему бы и нет?

«Господи! – ужаснулся про себя Крон. – Ведь голова Ниркона с раннего детства засорена анимизмом! Они же одушевляют не только предметы, но и их свойства, начиная с ветра, грома и молнии и кончая домашним очагом. Не хватало только, чтобы Ниркон начал сейчас объяснять принципы негуманоидных структур квазижизни. Кстати, один из принципов, в свое время названный анимистическим и отвергнутый как абсурдный, так и гласил: „Сознание может проявляться в любом виде и в любой форме материи. Вопрос только в том, насколько оно близко к человеческому, чтобы имело смысл вступить с ним в контакт“.

– Ты задал мне много вопросов «почему?». – Крон попытался уйти от скользкой темы. – Но все вопросы «почему?» в конечном счете упираются в аксиоматический вопрос «как?». Я чувствую, если так пойдет и дальше, то ты мне скоро задашь вопрос «зачем?».