Диалектика

Тётка поставила на стол миску со свежими огурцами, отёрла руки о фартук и, как будто застеснявшись, ойкнула:

– Энтого не знамо нам. Какая такая свобода?

– Как какая? – шутливо возмутился бригадир. – Разве не знаешь? – Он гыкнул, улыбнулся и произнёс: – В поле отработала, огород вскопала и скотину… а потом в кино али ещё куды. В театру хочешь? Иди в театру, а не хошь – так в ресторацию. Желаешь в ресторацию? – спросил бригадир. – Зайдёшь туды, а тама тебе и горилки, и всяких разносолов, что и незнамо здеся.

Тётка хихикнула и ответила:

– Куды ж нам, деревенским, у нас своя ресторация имеется! Вона сколь чего на столе!

Бригадир покачал головой, выбрал небольшой огурец, откусил от него большой кусок и захрустел.

– Тама тебе всё поднесут, – сквозь хруст пробормотал он. – Тама культура, а здеся ты сама себе всё несёшь – нетути ахвицианта, чтоб культурно.

Тётка ещё раз улыбнулась, что-то вроде «ну ты» пробурчала и к печке. Встала у загнетки, скрестила руки на груди и замолкла – не стала мешать мужским важным разговорам о городской и деревенской жизни. Дядька на правах хозяина дома уже в который раз наполнил рюмки мутноватым напитком, произнёс слова: «Ну, будем» и залпом опустошил рюмочку. Бригадир с удовольствием, не спеша выпил свою порцию, занюхал кусочком чёрного хлеба и произнёс:

– Хорошую горилку хозяйка делает. Такую в городе не найдёшь.

– Найдёшь, – возразил ему дядька. – Найдёшь ещё лучше, всякого спиртного найдёшь.

– Ну да, – согласился бригадир. – А вот природы не найдёшь – тама у вас томно и камень один, ни травинки, ни былинки не сыщешь, пыль одна да асфальта вонючая. А машин, железяк всяких видимо-невидимо, толкаются все, друг друга не видят. А простое животное не увидишь. Не увидишь… – Бригадир обратился к пацану и запел:

– Эх! Лошадка, ты лошадка!
Саврасуха-савраса.
Мне б к милашке подкатиться,
Ох! С парадного крыльца.

Тётка всплеснула руками, укоризненно покачала головой и проворчала:

– Чего к мальцу пристал – они в городе культурные, не тебе чета, чёрт деревенский!

– Не мне, – согласился бригадир и, склонив голову к столу, задумался.

Дядька тяжело вздохнул и, наполнив стопки, изрёк:

– Не надо сравнивать. Надо сотрудничать. Надо, чтобы везде было хорошо. – Он чокнулся со стопкой бригадира и продолжил: – Мы всё боремся, а надо дружить. Город и деревня должны быть вместе. А что сейчас? Все хотят в город, а надо, чтобы и в деревню хотели. Мы не должны быть противоположностями. Мы не должны… Не должны по диалектике.

– Вона как! – отреагировал бригадир. – По диалехтике. Это как же?

Облысевший пригубил игристое, поставил бокал на столик и заключил:

– Борьба должна приносить удовольствие.

Фэд не расслышал его слов и произнёс:

– Партайгеноссе, вижу, философствуете, а надо бы к практике ближе.

Облысевший кивнул и пояснил:

– Говорю о борьбе. Удовольствие от неё иметь бы надо, а то напряжение и усталость наскучат. А скука вы, батенька, знаете, к чему может привести?

– Скука… – повторил Фэд. – Скука есть вещь в себе. Она везде нехороша, а в борьбе вообще вредна. Эдак соскучишься и идею забудешь, а без идеи какая борьба? Одно невыразительное прозябание.

– Да-c, вот именно: прозябание, – согласился облысевший. Он подумал о тётке, которая, на его взгляд, не прозябала, и поразмышлял вслух: – Если не с кем и не с чем бороться, то можно со скуки и завыть. А если труд каждый день и не знаешь, с кем, а главное, с чем борешься, то как это назвать? Можно назвать повседневностью, серым бытом. А то и… как это раньше обозначалось? – Облысевший задумался, пытаясь вспомнить старый термин, погладил ладонью лоб и, вспомнив слово, объявил: – Серые будни.

– Ага, – откликнулся Фэд. – А ещё было мещанство. Это когда все сидели по своим норкам. Скучища страшная! Сидят себе в квартирках и соседей не знают – незачем им было знать. Зачем себя тревожить чем-то – вещами обставились и сидят, как клуши какие-то.

– Да-с, батенька, как вы правы! – заметил облысевший. – Я вот вам стишок прочту, не возражаете?

– Валяйте, – согласился Фэд и приготовился слушать.

– Если встал ты рано утром, – начал Вил и с некоторым выражением продолжил:

– Позаботься о соседе,
Он, быть может, и беспутный,
Но хорошая беседа
Отрешит его от мысли
Злой и, кажется, противной.
И раздумья те, что грызли,
Превратятся в примитивный,
Но приятный антураж.
И, конечно, вдохновенье охватит его, наверно,
И тогда он непременно
Осчастливится тотчас.

Фэд саркастически хмыкнул и произнёс:

– Одной беседой сыт не будешь, а если он, как говорится, не жрамши уж давно, тут уж, я понимаю, беседа не поможет. Голодного беседой не возьмёшь – голодному и идея поперёк горла встанет. Ему бы кистень и на большую дорогу – еду добывать. А тут уж и мы тут как тут – маленько подкормим и направим куда нужно орудие голодающего человека. Много хороших дел так можно свершить. А вы, партайгеноссе, – «беседа»… Вы подкормите, а беседа уж потом.

Облысевший задумался и через минуту заговорил – заговорил тихо, но как-то чётко произнося каждое слово. Говорил о важности проникновения идеи в массы, о разъяснении задачи и целей борьбы, о том, что массы, овладевшие идеей, много чего могут и без еды, то есть на пустой желудок тоже можно бороться. Бороться и добиваться победы, когда передовой отряд понимает свою задачу, когда враги расслаблены и не могут активно противостоять массам.

– Вы, батенька, примитивно понимаете идеологию борьбы, – заявил он в конце и замолчал.

– Не будем спорить, – неожиданно произнёс Фэд. – Мы оба правы, только вы с теоретической, а я с практической стороны.

Он опустошил свой бокал и с выражением прочитал:

– Если встал ты рано утром,
Позаботься о соседе,
Он, быть может, на обеде
Был давненько, а теперь
Голодает шесть недель.
Накорми его ты хлебом —
Лучше хлеба нет еды.
Под одним живёте небом,
Гуманоид он и ты.
Сытый будет очень добрым,
Не пойдёт к тебе войной.
Ни к чему сосед нам злобный,
Ни к чему исход иной.