Дорога поворачивает в рай

Мадам откидывается на спинку стула, складывает ладони треугольником и смотрит на Луца. Он не понимает, чего в ее позе больше: интереса или саркастичного недоверия – но всё же продолжает. С каждым его словом лицо Мадам светлеет, она кивает и выставляет указательный палец c огромным серебряным перстнем, словно говоря: «Это интересно, ангел мой, очень интересно». Когда Луц замолкает, она долго смотрит на него, склонив голову, увенчанную короной высоко поднятых черных волос. Словно королева. Наконец она произносит:

– Хорошо. Как там говорится? Каждый заслуживает еще одного шанса.

Мадам подает Луцу знак, и он в одно мгновенье оказывается за ее спиной, отодвигает стул. Они идут к выходу, притягивая взгляды. В дверях Мадам целует его в щеку.

– Я рассчитываю на тебя, ангел мой. Не упусти свой шанс.

Луц возвращается за стойку. Второй бариста говорит:

– У тебя помада на щеке.

Он стирает кровавый отпечаток.

– Спасибо.

– Твоя мама?

Луц не отвечает, отводит глаза. Напарник смеется и хлопает его по плечу.

– Значит, не мама?

***

Первый человек, которого я вижу, когда открываю глаза, – моя соседка Душана. Она могла бы стать моделью: у нее высокие скулы, аккуратный подбородок, крошечный носик и большие голубые глаза – но вместо этого работает на ресепшн в Best Western, где радует своей славянской красотой взоры иностранных гостей. За внешность ей прощают постоянные опоздания и мелкий саботаж. Все обожают Душанку, она – секретное оружие этого отеля, к которому прибегают, когда прочие терпят поражение. Если у стойки топает ногами гость, недовольный медленным вай-фаем, маленьким номером, недостаточно белыми полотенцами или любой другой хуйней, к нему выходит Душанка. Она улыбается, демонстрируя два ряда сверкающих белизной зубов; отводит с лица прядь волос и интимно наклоняется вперед.

– Чем могу помочь? – спрашивает она, готовая исполнить любое желание.

Проклятья, адресованные отелю, городу, а может быть, и всей нашей стране, застревают у гостя в горле, он осекается и делает шаг назад, его лицо заливает краска. Душанка поднимает бровь и смотрит на него бесстыдным раздевающим взглядом – всего несколько секунд, которые кажутся вечностью.

– Мне очень жаль, что возникли проблемы, – говорит она вполголоса. – Мы постараемся решить их в самый короткий срок.

В данный момент рабочий день уже начался, а Душанка, совершенно голая, носится по комнате и ищет расческу, раскидывая и переворачивая всё на своём пути.

– Сука-сука-сука, ну где, блядь, где? И что, он начал «давай без гондона, я остановлюсь, так хочу, подыхаю»?

Первый вопрос обращен к расческе, второй – ко мне. Я тоже опаздываю, но не могу отказать себе в утренней сигарете и выдыхаю дым в узкую щёлку приоткрытого окна.

– Известное дело.

– А ты?

– Послала его, ясно. Он говорит: «Завтра штаны не смогу застегнуть». Да мне срать. Тогда, говорит, в рот возьми. Я ему: «Ты нормальный? А мне что?». Он говорит: «Могу тебя вылизать». А мне уже не надо, романтический момент потерян.

– Обломно это всё. О чем он вообще думал? Нет, смотри, нигде нет, что за блядство такое?

– Мою возьми. И он говорит: «Вся ответственность на мне». Какая нахуй ответственность на нем? Денег сунуть?

– Спасибо, солнце. – Душанка хватает мою расческу и быстро проводит ей по светлым волосам. – Дождешься от него денег, как же. И ты знаешь, я уверена, он бы всё равно вовремя не вытащил. Как всегда, «прости-прости, так хорошо было, я не удержался, ты такая охуенная». Как у него, хоть большой?

Я ухмыляюсь и многозначительно киваю.

– Нормальный такой…

– Бляяя… Ну почему у мудаков всегда большие? Компенсация?

Пожимаю плечами. Откуда мне знать? Мудаки с мелкими хуями мне тоже попадались. Душанка впрыгивает в юбку, застегивает блузку на одну пуговицу, выхватывает у меня сигарету, затягивается, возвращает мне, кидает в сумку чулки и помаду, надевает туфли и с криком «Всё, убегаю» скрывается за дверью. Я вижу в окно, как Душанка прыгает в машину нашего соседа снизу. Думаю, этот козёл специально пасется во дворе каждое утро, поджидая, пока я или Душанка не выскочим из подъезда с воплем: «Мартин, я опаздываю, слава богу, ты еще здесь!». Он недавно развелся, и я часто вижу его со старшеклассницами – тощими шлюшками, которые за суши и покататься на «лексусе» исполнят полную программу. Исключая тот факт, что сверху его голый череп здорово похож на залупу, Мартин не худший вариант для малолетки: он широк в плечах, мускулист, любит обтягивающие футболки – можно хвастаться одноклассницам на перекурах за школой и говорить о нем как о «моем мужчине» и что «у нас серьезные отношения». Кажется, он даже имеет манеру корчить из себя романтика в поисках настоящей любви. Сегодня ему выпал джек-пот: Душанка будет надевать чулки в его машине, спешите видеть, только здесь и сейчас, самые фантастические ноги во всём городе. Я горжусь знакомством с их обладательницей.

До появления Душанки я снимала квартиру пополам с другой девушкой. Из-за какой-то болезни ее кожа была покрыта красными сухими пятнами, похожими на водоемы на карте: те, что поменьше, – озёра, побольше – моря, и самые большие – океаны. Пятна зудели, и она отчаянно их расчесывала, отчего мертвая кожа осыпалась и покрывала все предметы в доме. Уборка не помогала: через пару секунд солнце снова золотило витающую в воздухе пыль. Ночью с соседней кровати я слышала звуки рвущейся, как бумага, кожи. Они длились и длились, пока в какой-то момент не приходило облегчение, и не раздавался выдох, почти стон.

Иногда моя соседка приводила парней. Всегда разных. Они приходили поздно ночью, ставили между кроватями ширму, я слышала из-за нее:

– Франка спит, не включай свет.

– Что это, аллергия?

– Аллергия. Не бойся, это не венерическое и не заразно.

– Я и не думал, что это венерическое. Я знаю, что ты чистая.

Никто не думает, что может заболеть. Никто не думает, что умрет. Может быть, когда ежедневно превращаешься в пыль, смотришь на эти вещи иначе.

Когда она съехала, пришлось взять у Мартина автомобильный пылесос, чтобы уничтожить ее следы, оставшиеся в углах и щелях. Наверное, что-то осталось, если я до сих пор вспоминаю о ней. Иногда мы оставляем себя в самых неожиданных местах. Она водила меня по окрестностям, показывая «нетуристические достопримечательности» – в основном, исписанные граффити сквоты и бары для говнарей. Я выросла в районе, где этого добра было предостаточно, поэтому с ее восклицаниями «Вот это настоящее лицо города!» я соглашалась только из вежливости.

Мне нравится жить на улице Освободителей. Наш район – местное Сохо с театрами, галереями, китайскими ресторанами и массажными салонами. Модные детишки копаются в ношеных тряпках или виниловых пластинках, геи тайком держатся за руки, а девицы вроде меня выскакивают из такси и, топоча копытцами от Джеффри Кэмпбелла, несутся к подъездам исторических зданий, на свою модную работу. Не хватает только стакана с переслащенным пойлом из Старбакса, но кофе я пью только приготовленный Луцем. В этом плане он страшно ревнив.

Достаточно перейти мост, чтобы оказаться в Старом городе. На ступеньках Кафедрального собора сидят художники с блокнотами, студенты и влюбленные парочки, а японцы на Главной площади щелкают затворами камер с длиннющими объективами. Каждый, кто оказывается в Старом городе, чувствует себя беззаботным туристом, для которого нет ничего постоянного. Люблю это чувство. Люблю приходить к Луцу в «Централь», садиться за столик в углу и представлять, что сегодня мой последний день в этом городе, а завтра я улечу домой – в место, которого нет. Даже там, где я сейчас, я нахожусь временно.

Солнечный свет крадется по комнате, рисует квадраты на стенах. Ему здесь нравится. Впрочем, я не встречала никого, кому бы не нравилось наша квартира. У нас дощатый пол, лакированные тумбочки семидесятых годов и довоенные настольные светильники, огромная доска, на которой Душанка рисует мелом (сегодня там котик в магриттовском котелке), и виниловая наклейка с картой, на которой я отмечаю страны, где побывала. Но конечно, посетителей мужского пола больше привлекают две кровати: одна с простым черным бельем (моя), вторая – потерянная под грудой подушек (Душанки). Это обидно, потому что рисунки на доске очень смешные, а я, правда, побывала в куче стран.

Душанка часто приводит парней: молодых, подтянутых и совершенно бесцветных немцев в клетчатых рубашках и очках Ray Ban. Все они либо фотографы, либо журналисты, либо держат шоу-рум с хипстерским шмотьем (что меня, как патриотку «Чертова колеса», особенно бесит). Они селятся в хостелах в Старом городе, берут велосипеды напрокат, фотографируют стаканы со своими именами в Старбаксе и грязно шутят в твиттере о мамочках приятелей. Душанка влюбляется во всех своих трахалей и каждый раз страдает, когда им приходит время возвращаться в Берлин или Гамбург к своим фройляйн.

Немцы ведут себя скромно. Только один раз после недолгого пыхтения из-за ширмы донеслось:

– Может, твою подружку пригласим?

– Иди ты нахуй! – отозвалась я. Хотела чем-нибудь швырнуть в него, но побоялась попасть в Душанку. Она без того расстроилась и долго задавалась вопросом, что сделала не так. Я сказала ей, что он, наверное, вообще не немец. Она шмыгнула носом и наконец осмысленно на меня посмотрела.

– А кто?

– Чех. Определенно, чех. Они ужасно говнистые.

– У тебя были чехи?

– Еще чего. Просто дохуя раз была в Чехии, насмотрелась. Хитрожопые, как цыгане.

– А немцы были?

– И немцев не было. Были русские, был один итальянец; русские – пьянь, итальянцы – пиздаболы. Я патриотка, душа моя, и ума не приложу, что ты находишь в гансах.