Песнь Самайна

И так горько стало северянке от одной мысли, что до конца своей жизни она останется, привязана к одной деревне. Пусть и с мужем хорошим. Не готова была Рогнеда простить всё, что здешние люди ей сделали. Не было в ней такой доброты.

– Я понял, – скорбно кивнул Ивар, смотря в большие, полные жалости голубые глаза северянки. – Не гони сразу. Позволь рассказать кое-что.

Рогнеда слабо улыбнулась и пригласила сына старосты к столу.

Локка отложил меч и вытер руки о кузнечный фартук.

Ивар долго собирался с мыслями, прежде, чем начать говорить. Он осмотрел избу, в которой со смерти старицы почти ничего не изменилось. Только видно было, что теперь и мужчина в доме живёт.

– Эту историю мне старица рассказала, когда я ребенком был. Она тогда тебя уже начала учить, и меня особо не жаловала. Но я дома задавал слишком много вопросов, и мать отвела меня к ней, поскольку сама рассказывать толком не умела. Мне хотелось знать, зачем поют Песнь, и отчего отец, да и все мужики так боятся ночи Самайна.

Рогнеда слушала, почти не дыша. И вскоре ей начало казаться, что говорит совсем не Ивар, а старица скрипит своим мудрым голосом.

– Когда наши предки пришли за эти горы и основали здесь поселение, они и знать не знали ни про каких духов леса. У них были свои боги, которым они исправно приносили жертвы и ставили идолов. Только боги те не могли заглянуть за горы, не было у них здесь власти, и в ночь Самайна предкам явилась истинная сила этих земель.

«Дикая Охота?» – осторожно показала Рогнеда.

Ивар кивнул.

– Где услышала то? Мы обычно их вслух не поминаем. Не важно. Ты права. К предкам в ночь Самайна явилась Дикая Охота. Армия небывалого размера, мчащаяся по небу на вороных жеребцах с горящими огнём глазами. Охота защищала эти земли от богов из-за гор, от демонов из-под земли, от самого хаоса. Правил той охотой Князь. Никто не знал его имени, да и обратиться к нему не позволял страх. В ночь Самайна Князь явился к предкам, чтобы забрать самых сильных мужчин под свои знамёна. В ту давнюю пору никто не знал, как ему противостоять. Едва предки вступали в ряды Охоты, как души и тела их пропадали в грозовых тучах вместе с легионами Князя. Он возвращался каждый год, пополняя свою армию, редеющую в небесных битвах. Вскоре в поселении не осталось взрослых мужчин, одни старики да дети. Но и за ними явился Князь.

Ивар перевёл дух, собираясь с мыслями. Он тоже вспоминал старицу, рассказавшую эту легенду. Сейчас сыну старосты казалось, будто старуха сама была свидетельницей тех давних дел – уж больно ярко описывала она страх и отчаяние женщин.

– Одна из праматерей наших отказалась отдавать мужа, – продолжал Ивар. – Вышла она на Князя с железным кинжалом, факелом и криком на устах. Крик тот подхватили другие женщины. Так родилась Песнь. Покуда женщины пели, не могли воины Охоты приблизиться к их мужьям, отцам и сыновьям, а Князь не мог коснуться ни факела, ни железного кинжала. Видать, на то у него свои гейсы были. Дикая Охота ушла. Каждый Самайн стали палить костры, защищаться железом. И Песнь больше не смели прервать.

Ивар выдохнул, будто история из него все соки выжала, и устало прикрыл глаза.

– Сказ достойный, – протянул Локка. – Спасибо тебе, Ивар. Вряд ли кто другой рассказал бы.

Сын старосты удивлённо поднял глаза на кузнеца.

– Неужто не верите?

– Да нет, отчего же. Времена всякие были, чудеса по миру разные ходили. У нашего народа таких сказаний хоть отбавляй. Только ныне сказы стали обычаями простыми.

«Отец, если Песнь с той поры не прерывали, откуда знать, что правда, а что ложь?» – витиеватыми жестами показала Рогнеда.

Ивар понял её через слово.

– Думаете, я лгу?

Северянка быстро замотала головой и с мольбой взглянула на отца.

– Говорит, что это я зря не верую, – пояснил Локка. – Но знаешь, что мне интересно, Ивар? Отчего это ты сейчас легендой решил поделиться? Али это такой манер свататься?

– С дурной весью я пришёл, – потупил глаза Ивар. – Отец мой приказ отдал о завтрашней ночи.

Рогнеда встревожено смотрела то на отца, то на сына старосты.

– В круг костров вас завтра не пустят. Если понадобится, силой погонят прочь, – шёпотом закончил Ивар, боясь смотреть на кузнеца.

Северянка порывисто схватила отца за руку, но тут же отпустила, и сложила пальцы в отчаянный вопрос:

«Его то за что?»

– Чужак, – сдавленно пояснил сын старосты.

Локка задумчиво почесал окладистую белую бороду, в которой не заметна была седина, и ни с того ни с сего громогласно рассмеялся.

Рогнеда и Ивар в ужасе смотрели на кузнеца. Разве можно в такой момент смеяться?

– Что смотрите так? – сквозь смех спросил Локка.

Он резво поднялся, и в каждом его движении скользила грация воина.

Кузнец поднял многострадальную половицу у печи, достал предпоследний бурдюк эля и зубами вырвал из него пробку.

Локка поставил на стол два стакана, разлил в них янтарную жидкость, вмиг напомнившую Ивару о хлещущей из плеча Рогнеды крови. Один стакан Локка подвинул к сыну старосты, другой сунул в руку дочери.

Сам же он поднял бурдюк:

– Выпьем за то, что, возможно, удастся мне ещё раз занести меч, плечом к плечу с могучими воинами!

Рогнеда выронила стакан, и обезумевшим взглядом смотрела, как янтарные струйки потекли по столу.

– Вот и наливай потом, – покачал головой Локка. – Такой напиток извела.

Ивар свой стакан осушил, но, скорее, для храбрости, чем в поддержку слов безумного кузнеца.

«Отец…» – губами произнесла Рогнеда.

– Я воин, дочка. Воин, – перестав улыбаться, объяснил Локка. – Если легенда верна, а в том я всё ещё не уверен. Но, если верна, то я встречусь с этим Князем. Захочет забрать, что ж, пусть попробует. Сдюжит, значит, так тому и быть. Уйду с ним в грозовую обитель и, о праотцы, пусть там будет веселее, чем в шатре у ярла!

Тень пробежала по лицу Локки. Он вновь опустился на лавку, задумчиво глядя на Ивара.

– Нарушу слово своё, очерню душу. Да простят меня те, с кем встречусь, после погибли. Ивар, сын старосты, я тебе даю своё благословение. Забудем обиды.

Рогнеда дёрнулась, как от удара, а Ивар весь подобрался да засиял, как начищенная монета.

– Но решение за тобой, дочка, – улыбнулся кузнец. – Только совет отца старого услышь: коль заберёт меня ночь Самайна, выходи за Ивара. Не оставайся одна.

«Не заберёт», – упрямо взмахнула руками Рогнеда. – «Не позволю!»

– Валькирия моя… – столько любви было в отцовских словах, что на глазах северянки выступили слёзы.

Вскоре Ивар ушёл. Локка, допив бурдюк эля, лёг спать.

Рогнеда снова забилась в уголок за печкой. Она уткнулась носом в чёрный плащ, сжала в руках свирель и беззвучно молилась до самого рассвета.