Песнь Самайна

– Что должно.

– Должно жизнь невинную губить?

Староста хрипло рассмеялся.

– У меня этих невинных полна деревня. Если они переживут зиму, потому что избавилась от чужаков, значит, так тому и быть.

Ивар едва не задохнулся от гнева.

– Да не чужаки они давно! Сколько лет среди нас живут? Вон, твой собственный дом полон поделок, которые Локка выковал, а Рогнеда, хоть и немая, но старицу заменила, людей спасает.

– Дурак ты, сын, – устало проговорил староста. – Иди, присмотрись к поделкам. На каждой из них сзади руна северная, варяжская. Сам Локка меж кузней и домом мечом каждый день машет. Видел, как он то делает? По-воински. Рубит и режет, как его сородичи наш люд за горами вырезают.

Ивар хотел возразить, но староста махнул морщинистой рукой, заставляя его молчать.

– А Рогнеда эта сама дура. Вышла б замуж за нашего, вошла бы под сень его дома, да отца с собой забрала. И никто слова бы не сказал. Её бы приняли по всем обычаям жены сородича. Так нет ведь, перестарком осталась. Сколько ей уже? Двадцать? Рожать поздно, кто ж теперь её возьмёт. Да ещё и с клеймом ворожеи, нарушившей обряд.

– А если я возьму?

– Дурнем будешь. Не пойдёт она за тебя.

– А коли уговорю?

– Может, и спасёшь. И чего тебе только девка сапожника не нравится? Юна, широкобёдра, сына тебе подарит…

Ивар больше не слушал отца.

В его голове билась одна только мысль: «Может, и спасёшь».

Только как ему уговорить гордую северянку? Как отца её умаслить после той стрелы проклятой?

В тот день Ивар ни на что не решился. И многие дни после – тоже.

Почти всю осень до кануна Самайна сын старосты смотрел, как Рогнеда и Локка страдают от ненависти людей, как становятся изгоями ещё большими, чем были прежде.

***

В один из пасмурных дней к избе старицы прибежал конопатый мальчишка.

– Мамка орёт! – заплакал он, цепляясь за юбку Рогнеды. – Дед говорит, раньше срока орёт.

Северянка, помня о той роженице, которую не смогла спасти зимой, тут же собрала чистые тряпки, нагрела воду и схватила сумку со снадобьями.

Не раздумывая, она побежала вслед за мальчишкой к избе на другом конце деревни.

Мальчик распахнул дверь и пропустил Рогнеду вперёд.

В доме было душно и тихо. Не было ни женских криков, ни причитаний подслеповатой деревенской повитухи, которая, как водится, больше вредила, чем помогала.

За спиной Рогнеды с громким хлопком закрылась дверь.

«Понятно», – подумала северянка, смотря на то, как из соседней комнаты выходят пятеро баб.

Все они были дородные, коренастые и шли вперёд с искренней злобой во взглядах.

Рогнеда сбросила с плеча сумку, кинула на пол ведро с водой и подняла руки.

«Я с миром», – хотела показать она, но было ясно, что бабы жаждали крови.

– Ты наши семьи голодом моришь, – прошипела одна из них.

– Мы души свои очерним, но детей спасём, – добавила другая.

Остальные молчали. В руке у самой высокой блеснул короткий охотничий нож. Видно, у мужа взяла.

Рогнеда попятилась к двери, дёрнула за ручку, но та, конечно, оказалась заперта.

– Куда бежишь, юродивая, – гаркнула баба с ножом и бросилась на северянку.

Рогнеда отклонилась в сторону, схватила убийцу за руку и вывернула её так, что баба запищала да выронила нож.

Тут уже и остальные не выдержали. Навалились гурьбой.

Поначалу, Рогнеда легко уворачивалась от их неумелых ударов и в ответ кулаками не махала. Но когда одна из баб ногтями процарапала борозды на щеке северянки, Рогнеда не выдержала и с размаху угодила кулаком прямо ей в глаз.

Баба заверещала, схватилась за лицо. Остальные с новой силой стали бросаться на Рогнеду, пиная её, дёргая за косу.

Как бы ни была искусна в боях с отцом северянка, всё же силы были не равны, и вскоре бабы повалили её на пол.

Тут в ход пошло всё, что попадалось им под руки – кто-то даже ударил Рогнеду кочергой по рёбрам.

Северянка продолжала отбиваться, пыталась встать на ноги. Один глаз у неё заплыл, из рассечённой губы текла кровь, но Рогнеда упрямо извивалась, то и дело вцепляясь ногтями в бабские косынки и лица.

На полу блеснул охотничий нож.

Позволив лишний раз ударить себя, Рогнеда извернулась и схватилась прямо за кривоватое лезвие.

Ладонь обожгло болью, но северянка упрямо перехватила нож за рукоять и резко выставила его перед собой.

Бабы шарахнулись от окровавленного лезвия.

Рогнеда, пошатываясь, встала. Та, кому принадлежал нож, шагнула к северянке, и Рогнеда быстрым рывком схватила её, прижимая лезвие к шее.

Баба захрипела, беспомощно смотря на своих соучастниц.

«Открывайте!» – Рогнеда резко кивнула в сторону двери.

Бабы не пошевелились.