Путь к счастью. Верить, чтобы жить

Лев Толстой, казалось бы, доводит принцип служения людям до абсурда, утверждая, что жить надо для других. В повести «Казаки» эту мысль озвучивает Дмитрий Оленин:

«Счастие – вот что, – сказал он себе, – счастие в том, чтобы жить для других. И это ясно. В человека вложена потребность счастия; стало быть, она законна. Удовлетворяя её эгоистически, то есть отыскивая для себя богатства, славы, удобств жизни, любви, может случиться, что обстоятельства так сложатся, что невозможно будет удовлетворить этим желаниям. Следовательно, эти желания незаконны, а не потребность счастия незаконна. Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия? Какие? Любовь, самоотвержение!»

Этот внутренний монолог столь путанный, что не вижу смысла его анализировать – юному офицеру простительны не вполне логически обоснованные выводы. Но эту же мысль Толстой через несколько лет вкладывает в уста Пьера Безухова из романа «Война и мир»:

«Я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни».

Безухову возражает князь Андрей Болконский:

«А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? Та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя».

Болконского можно понять – он разочарован тем, что жизнь для других не принесла счастья ни семье, ни Отечеству. Жена умерла во время родов, в чём князь Андрей винит себя, поскольку не уделял должного внимания семье, ну а его участие в войне против Наполеона Бонапарта закончилось поражением российской армии. Тут уж Болконский винит не самого себя, а тех, руководил русско-австрийскими войсками в сражении под Аустерлицем – там победу одержал Наполеон, князь Андрей получил ранение и оказался во французском плену.

Однако в последней части своего романа Толстой, по сути, признаёт, что не правы оба: и Безухов, и Болконский:

«И, должно быть, потому, что Николай не позволял себе мысли о том, что он делает что-нибудь для других, для добродетели, – всё, что он делал, было плодотворно: состояние его быстро увеличивалось; соседние мужики приходили просить его, чтобы он купил их, и долго после его смерти в народе хранилась набожная память об его управлении. "Хозяин был… Наперёд мужицкое, а потом своё. Ну и потачки не давал. Одно слово – хозяин!"»

Иными словами, Николай Ростов, понимая, что он нужен и семье, и людям, которые от него зависят, делал то, что необходимо в сложившихся условиях, и не забивал себе голову «теоретическими соображениями». Возможно, Толстой на какое-то время усомнился в том принципе, который он проповедовал до самой смерти, потому так и написал, либо попросту не ведал, что творит.

А вот Тургенев словно бы в пику Толстому, с которым долго враждовал, в романе «Накануне» высказывает мысль столь же крамольную, сколь и вполне соответствующую реалиям нашей жизни:

«Елена не знала, что счастие каждого человека основано на несчастии другого, что даже его выгода и удобство требуют, как статуя – пьедестала, невыгоды и неудобства других».

Во многом Тургенев прав – примеры, подтверждающие его правоту, в огромном количестве мы видели в лихие 90-е, да и теперь невозможно отрицать торжество такого принципа в либеральной экономике. Даже торговец на рынке счастлив, если удалось продать залежалый товар невнимательному покупателю, да ещё и по завышенной цене. Но если отвлечься от волчьих законов экономики и карьерного роста, нам остаётся масса возможностей для обретения счастья – общение с семьёй, творчество, любовь… Если же и тут преследуют несчастья, придётся обратить более пристальное внимание на принцип «жизнь для других», но слегка его подправить.

Причина того, что этот принцип у большинства людей вызывает негативные эмоции, состоит в том, что акцент сделан на самоотречении, а это человеку непривычно хотя бы потому, что в основе его существования лежит принцип прямо противоположного свойства – инстинкт самосохранения. Так что же – мы зашли в тупик? На самом деле, достаточно изменить формулировку – не «жить для других», а «жить, сознавая свою нужность для других».

Понятно, что, если человек никому не нужен, ему остаётся лишь одно – злиться на весь мир, а повод для этого всегда найдётся. А если нужен и тому есть явные свидетельства, тогда настроение сразу улучшается. Если же у тебя есть возможность помочь, и ты это делаешь – вот тогда и приходит ощущение счастья. Неважно, кому ты оказываешь помощь – соседу, больному пациенту или просто поможешь старушке перейти улицу – есть масса вариантов совершать добрые дела.

Впрочем, бывает так, что ты нужен только потому, что человеку одиноко – не с кем поговорить, некого приласкать, проявить о ком-то заботу. Тут каждый принимает решение самостоятельно – если есть взаимная симпатия, почему бы остаток жизни не провести вдвоём. Однако не всё потеряно и в том случае, если желание найти «партнёра» не сбылось – можно помогать животным, подкармливать птиц зимой, когда нет естественного корма. Тогда человек словно бы вновь обретает смысл существования, который чуть было не утратил, а вместе с ним получает хотя бы малую толику счастья – нам ведь много и не надо.

Глава 9. Радость через муки?

В романе Достоевского «Братья Карамазовы» более шестидесяти раз упоминается слово «счастье» в различных вариациях, но лишь один фрагмент заслуживает внимания. Вот слова монаха-отшельника из скита, который посетили братья Иван и Алексей – видимо, и они были озабочены поисками секретов счастья:

«Для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: "Я выполнил завет божий на сей земле". Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы».

Можно ли быть счастливым, когда распят на кресте или тебя сжигают на костре? Даже сознание выполненного долга перед обществом, перед Родиной, перед людьми не превратит страдания в блаженство. Возможно, подобными словами вербуют мучеников, «воинов ислама», идущих на убой, но убеждать человека в том, что он обретёт счастье через муки…

А дальше монах говорит что-то совсем невообразимое:

«С тобой Христос. Сохрани его и он сохранит тебя. Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Работай, неустанно работай».

Это уже какой-то мазохизм! Ведь так может дойти до того, что, лишая жизни человека, станешь уверять себя, что делаешь его счастливым… Понятно, что эфтаназия здесь ни при чём, поэтому обратимся к рассказу Куприна «Собачье счастье». Вот собрались несколько представителей собачьего сообщества и решили обсудить, до какой дикости доходят люди:

– Люди злы. Кто может сказать, чтобы один пёс умертвил другого из-за любви, зависти или злости? Мы кусаемся иногда – это справедливо. Но мы не лишаем друг друга жизни.

– Действительно так, – подтвердили слушатели.

– Скажите ещё, – продолжал белый пудель, – разве одна собака решится запретить другой собаке дышать свежим воздухом и свободно высказывать свои мысли об устроении собачьего счастья? А люди это делают!

Ну что поделаешь, если так устроена наша жизнь? Вот и Наташа из романа Достоевского «Униженные и оскорблённые» не находит иного выхода из этой ситуации, кроме как продолжать страдать:

«Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущее счастье; купить его какими-нибудь новыми муками. Страданием всё очищается… Ох, Ваня, сколько в жизни боли!»

Тема страдания в сочетании с мыслями о счастье довольно часто встречается в произведениях русских классиков. Не обошёл её и Чехов в пьесе «Три сестры», вложив в уста Вершинина такие вот слова:

«Настанет новая, счастливая жизнь. Участвовать в этой жизни мы не будем, конечно, но мы для неё живём теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим её – и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье».

И тут же сам себе противоречит:

«И как бы мне хотелось доказать вам, что счастья нет, не должно быть и не будет для нас… Мы должны только работать и работать, а счастье это удел наших далеких потомков».

Вершинину вторит Ольга:

«Пройдёт время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь».

В какой-то степени так оно и есть, если речь идёт о тех, кому мы обязаны величием русской литературы. Но, видимо, бывают и досадные исключения – об одном из них пишет Леонид Андреев в романе «Иго войны», написанном в 1916 году:

«Особенно возмутил меня один милостивый государь, по какому-то недоразумению считающийся одним из корифеев нашей литературы. По самой строгой совести моей, его подлую статью я могу назвать только подлой и преступной, как бы ни восторгалась ею наша бестолковая контора. Безбожная статья! В самых трескучих и пышных выражениях, виляя языком, как адвокат, этот господин уверяет нас, что война принесёт необыкновенное счастье всему человечеству, конечно, будущему. А про настоящее человечество он говорит, что оно со всею покорностью должно погибать для счастья будущего».

Увы, таких пророков счастья можно повстречать и в нынешние времена. Причину этого явления весьма доходчиво изложил Гёте в трагедии «Фауст» (перевод Бориса Пастернака):

Ошибка многих! Властелин

Довольствоваться должен властью.

Пускай владеет он один

Всей тайною людского счастья.

Ему приказ лишь стоит дать,

И в удивленье мир приходит.

А наслаждаться, прозябать

На низшую ступень низводит…

Глава 10. Обманываться рад

Есть такая странная категория людей, которые живут иллюзиями – иллюзией счастья, иллюзией любви, иллюзией свободы… К примеру, герой рассказа Платонова «Семён» «был счастлив от своего воображения». И этому не стоит удивляться – если счастье в реальности недостижимо, нужно постараться его выдумать, создав свой особый мир. Конечно, этот мир не вполне реален, но благодаря ему человек чувствует, что он живёт, а не прозябает. В этом мире существуют разные люди, плохие и хорошие – в жизни всякое бывает. Но есть надежда на то, что всё как-то образуется – это та самая надежда, которой почти исчезла на Земле, растерзанная войнами, обездоленная властями, лишённая средств к существованию стараниями корыстолюбцев и втоптанная в пыль предательством друзей. Вот и талантливый художник, учёный, писатель или композитор живёт в мире, созданном его воображением, иначе он не в состоянии творить. Ну разве что изредка выбирается оттуда, чтобы набраться новых впечатлений.

В какой-то мере созданию воображаемого мира помогает и религия, чему свидетельством слова Христофора Лемма из романа Тургенева «Дворянское гнездо»:

«Лиза, лучшая его ученица, умела его расшевелить: он написал для неё кантату, о которой упомянул Паншин. Слова этой кантаты были им заимствованы из собрания псалмов; некоторые стихи он сам присочинил. Её пели два хора – хор счастливцев и хор несчастливцев; оба они к концу примирялись и пели вместе: "Боже милостивый, помилуй нас, грешных, и отжени от нас всякие лукавые мысля и земные надежды"».

Понятно, что всё это не более, чем обман, но в нём нет ничего предосудительного, если он помогает людям. Нередко приходится даже обманывать себя, закрывая глаза на всё, что мешает ощущению счастья. Чехов в романе «Дама с собачкой» так описывает отношения Гурова с прекрасным полом: