Происки любви

Собственно, изначально Гордин задумывал совсем другой фильм, название которого – «Последний поэт» – давно уже, до всяких «Поисков любви», постоянно крутилось у него в голове. Он возвращался к этой идее после первых «Поисков», но так и не решился на неё тогда, затем опять всерьёз стал раздумывать о ней уже после «Поисков любви-2».

Притом он вряд ли мог бы объяснить, откуда вообще пошёл этот импульс, этот первый толчок, давший ход всему замыслу, но освободиться от него никак не мог. Однако же по-настоящему чёткого сюжета всё не было, история толком не выстраивалась, хотя периодически возникало название и всплывали в сознании отдельные кадры, а порой даже и целые сцены. В девяностых годах, когда разваливалась империя, и люди, озабоченные добыванием куска хлеба и собственным неясным будущим, всё больше отдалялись от поэзии, он думал об этом названии особенно часто.

Виделся ему почему-то Александр Блок, прячущий от морозного ветра семнадцатого года в жёсткий воротник солдатской шинели своё флорентийское лицо, греющий зябнущие руки у разложенных на площадях костров, удивлённо разглядывающий представителей самого передового класса и навсегда исчезающий в снежной пыли петроградских переулков.

Последний поэт.

Ничто не приходит само по себе. Может быть, кто-то произнёс вслух этот титул, горестно прошептал его у него над ухом, как бы утверждаясь в этом, когда, отрезанный от советской власти шаткими церковными дверями, молоденький Витя Гордин стоял среди других ленинградцев во время отпевания Анны Андреевны Ахматовой.

Когда гроб вынесли на улицу, тело Ахматовой окружила глубокая ленинградская осень, ржавчиной разъедающая падающие листья. Природа прощалась с последним великим поэтом ушедшей эпохи.

Что есть поэт, размышлял Гордин. В чём суть его? В особом ли состоянии души? В чрезмерной ли, отличной от других чувствительности к окружающему нас? В странном свойстве характера? В необычном складе ума?..

Что такое талант поэта? Дар ли это изящно выражать свои мысли? Или же данное от Бога умение ощущать нечто, неведомое остальным?..

Можно написать большую поэму, а можно не сочинить ни строчки, но прожить свою жизнь как поэму и быть поэтом.

Иногда это сочетается. В тех случаях, когда поэт не просто поэт, а гений. Кто из начинающих не мечтал об этой судьбе – поразить мир блистательными стихами и молодым, в ореоле славы, погибнуть на дуэли, сражаясь за честь красавицы жены?!

Гордин считал, что ему весьма повезло с собственной юностью. Она пришлась на начало шестидесятых годов, когда подъём интереса к поэзии в Ленинграде, где он жил в ту пору, был необычайно высок. Кафе поэтов открывались на каждом шагу, стихи читались, звучали везде и были неотъемлемой частью прожитого дня.

Совершенно невозможно было оставаться в стороне от этого. Мощная поэтическая волна подхватила всех, в ком зрело хоть малейшее зёрнышко литературного дара. И, взлетая на гребне этой волны, Виктор замирал от восторга, глядя на толпу, собирающуюся слушать стихи у подножия Александрийской колонны на Дворцовой площади. Они были очень разного возраста, эти люди, и читающие, и внимающие, но одной крови и одного племени.

«Да, впрочем, какое имеет значение возраст в поэзии?» – думал он, размашистым почерком набрасывая заметки для будущего сценария.

Ни малейшего.

Пример страстной дружбы – юный гений-дитя Артюр Рембо и великий стареющий Поль Верлен. Разрыв этой дружбы был самым большим ударом в жизни обоих. Ударом, от которого ни тот, ни другой поэт так и не оправились. После кончины Верлена Рембо вообще перестал писать, да и сам прожил немного.

Может, это и есть история о Последнем поэте?..

Неясный замысел этого фильма стал мучать Гордина с новой силой, когда он узнал о смерти Давида Самойлова. Ему доводилось встречаться с поэтом, он часто бывал на его выступлениях.

Самойлов был небольшого роста, лысоватый, близорукий. Не было в его облике ничего романтического, ничего общего ни с прихрамывающим Байроном, ни с хулиганствующим Есениным, ни с загадочным, аристократичным Гумилёвым. Но он был настоящим поэтом, высоким профессионалом, так же остро чувствующим несовершенство стиха, как музыкант слышит фальшивую ноту, взятую кем-то из оркестрантов.

Друзья звали его «Додик». Он писал исследование о русской рифме, отрывки из которого Гордин прочёл в журнале «Юность», и иронизировал надо всем вокруг, включая себя самого.

Его внимательный, прячущийся за толстыми очками взгляд бывал то лукав, то наивно-простодушен. Что-то ребяческое, как казалось Виктору, по-детски обаятельное проскальзывало порой в его интонациях и жестах.

Стихоплёты нуждаются во внимании, признании, аудитории, наконец. Поэты нуждаются только в одном – в чистом листе бумаги.

В разгаре своей славы Самойлов вдруг поступил более чем странно – купил домик в маленьком эстонском городке Пярну на берегу моря и уехал туда. Там он и жил, там писал свои стихи, переводил чужие.

Еврей Додик гулял по эстонскому берегу. Русский поэт Самойлов всматривался в холодную даль Балтийского моря и думал об удивительных зигзагах русской истории.

«Почему он уехал?» – пытался понять Гордин.

Далеко от своей привычной литературной среды, друзей, поклонников, редакций, издательств. Возможно, он старался скрыться, вырваться из паутины всеобщей лжи и фальши, всё более затягивающей тогда страну?..

И хотя она никак особо не коснулась его самого, кому, как не поэту, было ощущать её повсеместно распространяющийся едкий запах!..

Размышляя о фильме, Гордин пытался представить себе, что стало с домиком Самойлова там, в Эстонии, которая всячески старается освободиться от инородцев. Нужна ли ей память о русском поэте, может быть, последнем поэте рухнувшей империи?!

С годами зрение Самойлова всё более ухудшалось. Стёкла очков его становились всё толще, а слегка растерянный взгляд за ними казался всё более уходящим внутрь себя. Гордину представлялось – а впрочем, может, так оно и было, – что поэт видел что-то, недоступное остальным.

На премьере «Поисков любви-2» в Центральном доме литераторов Виктор вдруг наткнулся на такой же хорошо запомнившийся ему взгляд. Кто-то доброжелательно и несколько удивлённо рассматривал его из-за толстых очковых линз. Это был поэт Наум Коржавин, приехавший в Москву после долгих лет отсутствия. Вынужденный когда-то эмигрировать, он так толком и не прижился в Америке. Не стал там широко известным, не получил Нобелевской премии. Просто был и остался поэтом.

Гордин стоял в фойе, отвечал на вопросы окруживших его зрителей. Коржавин, сказав несколько добрых слов, распрощался.

Виктор через окно следил за его маленькой, неуклюжей фигуркой, исчезающей в толпе. Именно тогда с новой силой всплыло это не дающее ему покоя название – Последний поэт.

Он стал вновь набрасывать отдельные сцены, многое ему нравилось, хотя сомнения постоянно терзали его. Нужен ли был кому-нибудь этот фильм, кроме него самого? Пойдут ли на него зрители?..

Какое им дело до истории об одиноком поэте? Это же не знаменитый гангстер, не крупный мафиози, не маньяк-убийца… Поэт.

Поди разбери, чем он там занимается. То ли труд, то ли безделие. Со стороны кажется – дуракавалянье, а присмотришься, прислушаешься – и вздрогнешь вдруг, и почувствуешь, и заплачешь…

В конце концов после долгих совещаний с Федориным решено было эту идею отложить. Как говорится, до лучших времён. На пару лет по крайней мере. А там видно будет, глядишь, и ситуация изменится.

Тем более что и студия в лице гендиректора Речевского, вдохновлённого коммерческим успехом первых двух «Поисков», всячески подталкивала его к продолжению, обещала зелёную улицу. Кто же знал, что из этих обещаний выйдет…

А ведь как всё отлично складывалось… Просто на редкость быстро и гладко всё шло. Пожалуй, даже слишком быстро и гладко. Вот когда надо было бы озаботиться, подстраховаться, а не пребывать в дурацкой эйфории от себя, любимого…

Но ведь действительно сценарий написался на одном дыхании, и деньги нашлись моментально, разве можно было заподозрить, что что-то не так?!

Резко и противно зазвонил телефон.

Гордин подозрительно вслушался в звонок, раздумывая, стоит ли вообще снимать трубку. Ничего хорошего от этого источника связи он всё равно не ждал.

Но телефон трезвонил так настойчиво, что попугай Вова в конце концов сильно заволновался. Он суетливо захлопал крылышками и стал нервно прыгать с жердочки на жердочку.

Это было уже слишком. Виктору ничего не оставалось, как только выкарабкаться из кресла и подойти к аппарату.

– Алло! – осторожно произнёс он.

– Витя, ты?! – обрадованно загудел в трубке знакомый голос, принадлежавший директору киностудии Речевскому. – Вернулся, значит. Ты там жизнью наслаждаешься, а мы здесь, между прочим, за тебя вкалываем! В общем, хорошие новости. Прыгай, старик!.. Я тебе инвестора нашёл.

– Серьёзно? – загорелся Виктор. – И кто же это?

– Аптекарев. Знакома фамилия?

Ликование, которое охватило Гордина, несколько поугасло. Аптекарев, безусловно, был личностью широко известной, однако далеко не той, с которой бы ему хотелось тесно контактировать. Один из пивных королей, сколотивший миллионы в первые годы перестройки, Аптекарев в последнее время со свойственной ему настырностью устремился в большую политику, стал депутатом Госдумы, создал и возглавил ЛНП – Либеральную народную партию. Он без конца мелькал во всевозможных телевизионных программах, не стесняясь, принимал журналистов на своей роскошной подмосковной дворцовой вилле, огорошивал интервьюеров и телезрителей резкими, зачастую достаточно голословными обвинениями в адрес правительства.

– Ну, ты чего замолк? – поинтересовалась трубка. – Онемел, что ли, от радости?

– Он что, уже согласился? – сдержанно спросил Гордин.

– Почти. Материал хочет посмотреть. Его право. Но я его дожму, я тебе обещаю. Главное сейчас, чтобы ему материал понравился. Просмотр послезавтра, в три, в моём зале. Чтоб всё у тебя было готово!