Mein lieber friend

– А здесь?

– Нет.

– Не обманываешь?

– Нет.

– Ну ладно.

Кажется, я произвел на нее впечатление.

Все называли ее наша Мэри. Мэри – хорошо. А наша – нет. Я не хотел делить ее ни с кем. Наверное, ей было лет тридцать. Для меня тогда всем взрослым было тридцать лет. Лицо у нее было конечно так себе. Но вот ноги просто класс! У толстяка аж слюни текли от ее ног в чулках на высоких каблуках. Ноги были просто сногсшибательные. И походка тоже. По-моему, вся палата сходила с ума от ее походки. Даже толстяк. А больше всех этот геолог.

– Я ее сегодня накрою, – сказал он.

– Кишка тонка, – усмехнулся вертолетчик. – Ты и Ракшасика грозился накрыть, но так и не накрыл.

– Ставлю свой виноград летун против твоей банки меда что накрою!

– Идет.

Они поспорили. Толстяк разбил.

– Сегодня, – завелся опять геолог, – попытаюсь пробраться к нашей Мэри под крылышко. Не привык спать один.

– И я не привык, – ответил вертолетчик.

– Пожалуй, у этой ноги не хуже чем у Ракшасика.

– Не хуже. Лучше даже.

– У этой не хуже. Сегодня я ее накрою.

– У этой ноги лучше. И запах от нее очень приятный. Чем это она душится? Сначала я его как-то не воспринимал. А потом разнюхал.

– Не сумею заснуть, пока не накрою ее. Вот увидишь летун – она не сможет мне отказать.

В больнице вечер наступает рано.

После ужина я размечтался – представил, как я предупреждаю ее об опасности и в награду встречаю ее в своей постели. Все было очень просто. Она выпивает вина, раздевается и ложится со мной под одеяло. Дальше все было сложнее. Я довольно смутно представлял себе, где взять в больнице вина и что нужно делать со взрослой женщиной в постели. Но… Но в конце концов она то уж должна знать!

Среди ночи я проснулся. Что-то было не так. Подо мной хлюпала липкая теплая жижа. И запах. Запах бил прямо в нос.

Геолог лежал тихо. Вертолетчик похрапывал. Толстяк сопел и ворочался.

Я закрыл глаза. Открыл. Запах. Я обделался. Вот это да!

Наверное, это все из-за червивого яблока.

Я подождал еще несколько минут – может, оно как-то исчезнет? Но оно не исчезало. Что же теперь будет?

Я стянул с себя кальсоны, скомкал простыню. Вытер полотенцем матрас. Засунул все в тумбочку. Полежал немного. Запах только усилился. Стянул у вертолетчика из сумки одеколон. Побрызгал. Меня чуть не вырвало.

Я представил себе картину.

Утро. Мэри входит в палату. Присаживается ко мне.

Начинает принюхивается. Морщит нос. Просто презрительно морщит нос…

Эх! Жаль, что моя болезнь не смертельна. Я готов был умереть. Честное слово. С мертвого – какой спрос?

Выскреб все из тумбочки. Осторожно выглянул в коридор. Никого. Пробежал мимо столика дежурной сестры. Голова немного закружилась. В туалете тоже никого. Включил воду. Эта чертова жижа не так то легко отстирывалась. Пальцы сводило от ледяной воды. Я полоскал и отжимал. Полоскал и отжимал. Наконец коричневые пятна почти исчезли. Я отжал как можно сильнее и двинул обратно. Теперь уж не так страшно – если что скажу – пролил на себя компот. У кабинета дежурного врача на секунду остановился. Там горел свет. Видимо, она не спала. Вдруг дверь открылась – передо мной стояла Мэри.

– Зачем ты встал? – удивилась она.

Я не мог и слова сказать.

– Зачем ты встал? – повторила она.

Я молчал.

– У тебя строгий постельный режим. Тебе нельзя вставать.

Я не двигался.

– Ну?

Я не двигался.

– А ну ка зайдем, – сказала она.

Мы зашли к ней в кабинет.

– Ну? Чего молчишь?

– У меня сегодня моча уже почти совсем белая, – это все что я сумел из себя выдавить.

– Еще не совсем, – улыбнулась она.

От нее веяло неведомым мне ароматом.

– Дай мне руку.

Я дал, другой рукой держа перед собой мокрые кальсоны и простыню.

– Какая холодная рука. У тебя хорошие родители, – улыбнулась она. – Папа такой серьезный.

Причем здесь родители? Причем здесь папа? К чему это она? Наверное, что-то отразилось на моем лице. Разочарование или что-нибудь в этом роде. Она вдруг наклонилась ко мне и поцеловала в щеку.