Беглая княжна Мышецкая

И вот, когда чаша весов стала уже клониться на сторону более многочисленного и более яростного в драке войска атамана Разина, случилось то, чего никто не мог даже и предположить. Чей-то душераздирающий крик, словно кнутом не по телу, а по обнаженному сердцу полоснул:

– Батьку уби-и-ли!

И этот крик враз, будто злой рок, вырвал неминуемую победу из рук казацкого войска[20 - Из отписки полкового воеводы П. Урусова: «А ево, вора Стеньку, самово было жива взяли, и рублен саблею, и застрелен из пищали в ногу, и едва ушел. А изымал де было ево алатарец Семен Силин сын Степанов, и тот де Семен над ним, вором Стенькою, убит…»].

Михаил Хомутов, услыхав этот вырвавшийся из чьей-то пронзенной болью души вопль, ударил коня и сквозь дрогнувшие свои же ряды стрельцов кинулся в ту сторону. А там, где с коня упал Степан Тимофеевич, во всю силу кипела резня, ибо то, что здесь творилось, трудно было даже боем назвать. На выручку нежданно сраженного атамана кинулись донские казаки, запорожцы атамана Бобы, Лазарка Тимофеев с ближними к нему казаками, конные татары с Мишкой Ярославцевым и Оброськой Кондаком. Туда же со своей полусотней конных стрельцов врезался и Михаил Хомутов, отбивая рейтар в сторону, давя взбешенными, как и люди, конями пеших солдат и стрельцов воеводы Борятинского: каждому хотелось лично ухватить казачьего атамана и тем получить от государя невиданную для ратника награду.

И пронесся над войском повторный, радостный теперь крик:

– Жив батька! Жив! Сбрехали гады, что батьку убили! Неча-ай!

Но дальние, не зная самой истины, уже дрогнули и начали отходить к острогу, а едва только оторвались от противника, тут сказалось его преимущество в огненном бое: на каждое ружье у казаков воевода имел втрое больше. И пушки, захваченные рейтарами, уже не сдерживали напора воспрянувших духом солдат.

Огрызаясь, раненное в самое сердце несчастьем с любимым атаманом, которого, думалось, и сабля не рубит и пуля не берет, войско частью укрылось в остроге, а частью в обозе, который был заранее, по казацкому обычаю, обнесен неглубоким рвом и валом с частоколом поверху. Не много казаков попали в руки воеводы Борятинского, всего сто двадцать человек, большинство из них раненые или контуженные пушечной стрельбой. И почти всех, оставив только стрельцов из понизовых городов, воевода тут же, на виду товарищей, приказал посечь саблями…

Атаманов есаул Оброська Кондак сыскал Михаила Хомутова среди самарских конных стрельцов, негромко обсуждавших перипетии минувшего сражения, взял за руку и отвел подальше от посторонних ушей – а стояли они теперь на верхней стене против кремля, недалеко от все еще тлеющей и дымящей груды дров под стенами.

– Лазарка Тимофеев мне на тебя указал, сотник, как на человека, готового за атамана голову положить, – а сам смотрит испытующе острым взглядом и будто в раздумье шевелит длинными черными усищами: не исключено теперь, когда атаман тяжело ранен, кому-то от страха захочется и в сторону отбежать, пока жареным не запахло!

– Не только я, но и вся полусотня… – начал было уверять есаула Михаил Хомутов, готовый на любое дело ради атамана.

– За всех не ручайся, сотник. Предают не чужие, свои же, – довольно резко прервал его Оброська Кондак. – Атаману худо от ран, он то и дело теряет сознание, а очнувшись, саблю ищет и в сечу норовит кинуться сызнова… Крестная его матушка Матрена Говоруха теперь хлопочет около него, а ей в подмогу сын ее Яшка да зять Ивашка Москаль, чужих никого и близко не подпускают. Так вот, порешили походные атаманы Лазарка да Ромашка с Ярославцевым отнести Степана Тимофеевича на его струг, там же продолжить лечение.

– Уходим из Синбирска? – удивился Михаил Хомутов. Несмотря на неудачу минувшего дня, он чувствовал, что сражение еще можно выиграть, сил для того достаточно. Да если, к тому же прослышав о приходе к Синбирску воеводы Борятинского, сюда днями подойдет со свежими отрядами с засеки Василий Серебряков или и от походного атамана Харитонова помощь грянет тысяч в десять казаков, то быть воеводе опять битому!

– Не уходим, сотник, а в ночь сызнова запалим дрова и будем жечь кремль. Перебежчики сказывали, что не много у воеводы Милославского в городе воды припасено, там один всего худой колодец, скоро нечем будет на стену поливать. Тут мы и кинемся на кремль. Ну а случись какая негаданная неудача? В сутолоке сражения не просто будет Степана Тимофеевича на носилках из острога на берег выносить. Казаки увидят и вовсе духом упадут, подумают, что атамана спасают донцы, а их хотят бросить на волю воеводам.

– Что мне делать? – нетерпеливо спросил Михаил, готовый выполнить любое поручение, лишь бы облегчить участь войска и атамана, а сам с тоской на сердце успел подумать: «Только бы выжил Степан Тимофеевич, иначе войско и в самом деле страхом наполнится, робость в души войдет».

– Тебе и твоим стрельцам выстроиться цепочкой вдоль волжской кручи и стеречь, чтобы никто не лез к речному спуску до стругов. И чтобы никто не прознал о переносе атамана. Начнут толковать по-всякому, а дурной и вовсе заорет, что атаман войско кинул!

– Когда идти в охрану? – уточнил Михаил Хомутов, в уме прикидывая, хватит ли его полусотни стрельцов закрыть нужное место?

– А как кинутся казаки на приступ кремля или учнут хорошенько поджаривать воеводу, так и понесем атамана в закрытых носилках. С ним в охране будут верные донцы с Мишкой Ярославцевым. Походные атаманы будут с войском кремль добывать и воеводу Борятинского к городу не допускать, чтоб приступу не мешал.

– Уразумел. Сей же час выведу своих стрельцов конно из острога к берегу. Когда изготовитесь переносить Степана Тимофеевича, дайте знак людей выстроить.

На том и разошлись. Созвав своих стрельцов, Михаил Хомутов вышел с ними из острога и расположился недалече, так что виден был и острог, и насыпной вал с башнями, и горы вновь заготовленных дров для примета к кремлю, и струги, ткнувшиеся носами в песок, под стать несчетной гусиной стае, подплывшей к берегу подкормиться. Быстро сгущались сумерки, из острога пошли к насыпному валу и встали за ним тысячи казаков, готовые к последнему – это уже все понимали – приступу. На башни подняли оставшиеся в войске пушки. Ударили первые залпы, и по знаку Лазарки Тимофеева по цепочкам потекли приметные туры – тугие пучки соломы, в которые были заложены порох и сухие щепки для лучшего воспламенения. Теперь уже сами казаки, пометав часть дров в туры, кинули вслед за турами зажженные факелы, вызвав под стенами новое пожарище. Со стены кремля вниз плескали ведрами воду, какие-то мокрые полотнища, стараясь притушить все растущее и растущее пламя, – шла борьба не на жизнь, а на смерть, это понимали обе стороны.

Близилась полночь, когда дозорные казаки вывели из мрака к острогу какого-то человека. Михаил Хомутов тут же подъехал узнать, кто и зачем явился средь стана – казаки держали рейтара, и тот, признав в Хомутове сотника стрельцов, огорошил его:

– Доставьте меня к Степану Тимофеевичу! Государево, то бишь, атаманово слово и дело!

Обыскав рейтара, Михаил Хомутов усадил его на коня и с Никитой Кузнецовым быстро доставил к приказной избе. Степан Разин был еще здесь в окружении казаков, присланных к нему для охраны и посылок. При атамане безотлучно был Левка Горшков с костылем, Ивашка Чикмаз, Мишка Суздалец и Алешка Холдеев для письменных дел. У изголовья, словно две степные каменные бабы древних скифов, стояли с саблями наголо Яков Говоруха и Иван Москаль, а в уголке, около небольшого столика, чем-то занималась сама Матрена Говоруха.

– Кого, сотник, привел? – Степан Тимофеевич лежал на широкой лавке на подушках, чтоб видно было людей. На бледном от потери крови лице лихорадочно горели темно-карие глаза, кудрявые волосы – в легкой испарине. Видно было, что атаману сильно недужилось, хотя Матрена Говоруха и старалась всеми силами травами помочь раненому, подавая разные снадобья.

– Похоже, перебежчик, атаман, – ответил Михаил Хомутов и провел рейтара поближе к постели, следя за каждым его движением: кто знает, вдруг кинется на Степана Тимофеевича? Теперь и доброго удара кулаком по рубленой голове будет достаточно для казацкого предводителя…

– Батюшка атаман, из московских посадских я! Ждем мы тебя, батюшка, на Москве как избавителя от боярской неволи! Многим из нас памятны и восстание во Пскове двадцать лет тому назад, и еще недавние московские бунты «соляной» да «медный»! Не все тогда бунтовавшие повымерли[21 - «Соляной бунт» был в 1648-м, «Медный» – в 1662 году.]. Но здесь я прибежал упредить тебя, батюшка атаман, что воевода Борятинский выслал полковника Андрея Чюбарова с полком и велел ему, обойдя твой стан, выйти к монастырю и оттуда грянуть на струги. Без струг, дескать, воровскому войску придет погибель, так ругался воевода. А я с поводом полковничьего коня стоял неподалеку, слышал.

– Вышел уже тот полковник?

– С полчаса минуло, как двинулся тот полковник вдоль Свияги. Я в темноте поотстал, да и своротил к вашему стану.

Степан Разин пытался было шевельнуться, но нареченная матушка Матрена, сверкнув на рейтара гневным взглядом, тут же шикнула на атамана тихим, но строгим голосом:

– Не моги ворошиться! Кровища опять хлынет! Пущай хоть малость затянется битое место!

– Мишка, – Степан Тимофеевич подозвал к себе Ярославцева, – не мешкая, собери донских казаков, кои в моем резерве стоят, и мечись к стругам! Буде тот полковник кинется от Свияги к монастырю, секите нещадно… Кто там еще? – забеспокоился атаман, прослышав чьи-то поспешные шаги в сенцах.

В комнату почти вбежал Лазарка Тимофеев, сорвал с головы шапку, глотнул из ковша холодной воды, выпалил одним махом:

– Батька! Воевода Борятинский лезет к городу с Крымской стороны! Там его солдаты иноземного строя! А конных рейтар целит в обход кремля, где наш насыпной вал! – увидел перебежчика, с удивлением двинул только что нахлобученную измятую шапку от вспотевшего лба к темени. – А сей рейтар что здесь делает? Подослан?

Узнав, что перебежчик известил о марше полковника Чюбарова к монастырю, Лазарка шагнул к постели и строгим тоном заявил:

– Тебе, батька, более здесь быть не мочно! Солдаты и рейтары с московскими стрельцами могут ворваться в острог, – и к Михаилу Ярославцеву: – Положите атамана на носилки и живо на струг! Сотник Хомутов, ты знаешь, что тебе делать?

– Да, иду! – коротко ответил Михаил Хомутов, где-то в душе начиная сознавать, что наступил роковой час если не всего похода казацкого войска, то теперешнего сражения за Синбирск. В таком смятении он и вышел на подворье. Под кремлем, будто из адского зева, полыхало пожарище, с южной стороны города уже шла перестрелка с солдатами воеводы Борятинского и с московскими стрельцами, которые вышли из кремля и соединились с пришедшими им на помощь полками. По самому острогу, теперь уже не жалея пороха, били пушки осажденного воеводы Милославского.

– Идемте, други, – созвал Михаил Хомутов Никиту и Еремея, который не выдержал ожидания и приехал тоже к своему сотнику. – Похоже, теперь мы со всех сторон в осаде, так усилился войском воевода Борятинский? И теперь нам не до сдобных калачей, и черному ржаному сухарику будем рады-радешеньки!

– Эко у нас вдруг получилось! – сокрушенно вздохнул Никита, одним махом взлетая в седло. – Как у того упрямого воеводы в присказке, который кричит своему дьяку: «Не делай своего хорошего, а делай мое худое!» Тако и мы – не делаем своего боя, а как воевода нам навяжет. А это чертовски плохо, братцы!

– Вот-вот, – в тон Никите невесело пошутил и Еремей, во тьме чертыхаясь из-за неровной дороги, отчего конь то и дело спотыкался. – Разверстали, да на прежнем и стали! Будто и не бились целый месяц под клятым кремлем!

Михаил, стараясь ободрить друзей, высказал свое соображение:

– Не совсем здесь по-прежнему, дружище Ерема! Месяц назад мы одни подошли к Синбирску с немногими силами, а теперь наши походные атаманы вона куда залетели! Мало не под Москвой бьются!

– То так, – согласно поддакнул Никита, а в голосе чувствовалось сильное разочарование теперешним состоянием войска. – Да кабы они в эту ночь сюда слетелись атаману в подмогу! Эх и настрогали бы мы из здешних воевод тонких лучинок!

Быстро расставив своих конных стрельцов так, чтобы перекрыть голое место от острога до спуска к Волге, Михаил ждал, когда на носилках пронесут атамана. Через десять минут прошла с корзинами снадобий сгорбленная, вся в черном Матрена Говоруха, ей помогал нести корзинки сын Яшка, затем прошли десятка два самых доверенных атамановых донцов, которые были с ним еще в знаменитом персидском походе, за ними четверо казаков пронесли носилки – атамана укрыли рядном, так что со стороны и не приметишь, кого несут. За атаманом пронесли еще десятка два пораненных, в том числе и Левку Горшкова. Правда, этих рядном не укрывали. Спустя малое время несколько сот конных казаков наметом ушли к монастырю и пропали в темноте.

К Михаилу Хомутову подъехал Оброська Кондак, нервно осмотрелся по сторонам, задержав взгляд на насыпном валу, где шла яростная пальба из пищалей с обеих сторон, и передал повеление от Лазарки Тимофеева:

– Спускайтесь к монастырю. Чу – там пальба началась, похоже, полковник Чубаров и в самом деле уже на подходе к стругам! Будем всем войском отводом отходить к стругам. Поспешайте!

– За мной! – негромко сказал Михаил Никите и Еремею и поскакал вдоль цепочки своих стрельцов, забирая их с собой, чтобы уже пеши спуститься по круче к волжскому берегу.

А за спиной в зареве пожарища под кремлевской стеной разгорелось кровавое сражение. Солдаты воеводы Борятинского штурмом ворвались через частокол в острог, били залпами из пищалей по плохо вооруженным казакам, не давая им возможности приблизиться большим числом и ввязаться в рукопашную драку. Воспрянули духом и обозленные голодным сидением в осаде стрельцы воеводы Милославского. Не заботясь теперь более об удержании Синбирского кремля, они отворили ворота и хлынули через ров к острогу, забросав его зажигательными бомбами. А со стороны Казанской дороги по казакам, изготовившимся к приступу кремля от насыпного вала, ударили конные рейтарские полки. И всякий раз, когда во главе своих походных атаманов казаки кидались в рукопашную сшибку, рейтары тут же отходили, стрельцы Милославского били залпами, не допуская до себя близко. Вдобавок ко всему за спиной войска у монастыря тоже вспыхнула жестокая перестрелка – это полк Чубарова наступал на казацкие струги.

И дрогнуло малооружное, почти не обученное казацкое войско. Поначалу организованно, а потом разрозненными группами потекли в разные стороны – из острога стали пробиваться на запад, к засечной черте, от насыпного вала хлынули к берегу, а кто оставался в остроге, те, охваченные со всех сторон огнем, гибли в драке со стрельцами; горел частокол, горели подожженные стрельцами дома и дворовые постройки.

Видя, что рейтары густо бегут от темного в ночи монастыря, сбивая слабые казацкие заслоны, и вот-вот достигнут берега, и тогда им всем погибель, Михаил Хомутов громко крикнул своим стрельцам:

– Всем в струги! Быстро! Хватай весла! Никита, все, кто с пищалями, на корму живо! Пали по рейтарам, чтоб не вязались!