Беглая княжна Мышецкая

– Уразумел, батько, прощай! – ответил есаул и тихо прикрыл за собой дверь.

– Никита, покличь ко мне мурзу Ахпердю, где-то на приступках крыльца сидит, – так же тихо попросил атаман Разин, отошел к окну глянуть, что делается в кремле.

И вновь тоска даванула атаманово сердце – жаль, мало зелья у него припасено для войска! Прорыть бы подкоп под угловую башню, закатить пяток бочек да и рвануть бы! И пусть воевода Милославский летел бы прямиком, без соборования, к черту в ад! Опрашивал он, да не сыскалось в войске людей, знающих, как такие подкопы делать, да как в них кровлю возводить, чтобы не рухнула земля на землекопов… Но, ежели и новый приступ не удастся, да если воевода Борятинский не помешает своим скорым прибытием, придется как-то думать и о подкопе под кремль, только бы тот кремль не оказался построенным на скалистом месте…

Никита быстро воротился с мурзой Кильдибяком, лет сорока, смуглолицым, с живыми черными глазами и с усищами ниже подбородка, будто два конских хвоста висят по обе стороны рта. Пришел, смело протянул руку атаману, раздвинул усы в улыбке.

– Звал, бачка атаман? Дела давай, на драка давай, воевода воевать давай!

Степан Тимофеевич улыбнулся, у глаз собрались мелкие морщинки, которых Никита еще неделю назад вовсе не замечал.

– Сколько молодцев привел с собой, Ахпердя?

– Три ста батыр привел и еще мала-мала больше, – ответил мурза. – Мала тебе, бачка атаман, да?

– Мало, друг мурза, мало! Воевода Борятинский уже у Куланчи два дня назад был, теперь еще ближе. Скоро драка будет самая трудная, у него много рейтар собралось, да детей боярских на конях. Надо еще добрых конников, и тысячу надо, и две, и три! За Борятинским и Долгорукий воевода идет на нас. И его побить надо, мурза. Без конницы нам и мечтать нечего на Москву идти!

– Будем собирать, бачка атаман! В наша Цывыльска уезда много батыр к тебе айда-айда хотят. Поехал моя сюда тащить всех!

Атаман Разин скупо улыбнулся на эту горячность непоседливого мурзы, повернулся к Алешке Холдееву, спросил:

– Вы сочинили письмо с отцом Павлом, как я просил по прибытии мурзы в наш стан?

– Да, батюшка атаман, сочинили. Вот, пущай берет. Надобно только войсковую печать тиснуть.

Степан Тимофеевич под концом письма тиснул печать, протянул грамоту мурзе Ахперде.

Мурза покачал головой и для большей убедительности руками перед собой замахал.

– Не понимая я, бачка атаман, эти буквы! Ты мне читай, я слова в голову складывай, как дрова, а дома я этими словами говорить буду, без всякий помешка!

Атаман Разин, а за ним и Никита Кузнецов с Алешкой расхохотались, причем походный атаманов дьяк смеялся до слез, так что и на лавку завалился боком. Степан Тимофеевич протянул грамоту Алешке, сквозь смех приказал:

– Сам писал, сам и вгоняй слова ему в голову, поленце к поленцу, да ровненько, чтоб дрова от тряски не рассыпались!

Отсмеявшись, причем и мурза Ахпердя с ними посмеялся вволю, Алешка поднес грамоту к лицу поближе – на улице наступали вечерние сумерки – и неспешно, чтобы мурза успевал собрать слова себе в голову, начал читать:

– «От донских и от яицких атаманов молодцов, от Степана Тимофеевича и от всего великого войска Донского и Яицкого память Цывильского уезду разных сел и деревень черне русским людям и татарам и чюваша, за дом пресвятой богородицы и за всех святых, и за великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, и за благоверных царевичев, и за веру православных христиан. А как из Цывильска к вам, к черне, русские люди и татаровя и чюваша и мордва, высыльщики в Цывильский уезд по селам и по деревням будут и станут загонять в осад стоять в Цывильску, и вам бы, черне, в осад в Цывильск не ходить, потому что над вами учинет обманом, всех в осаде вас перерубят. А тех бы вам цывильских высыльщиков ловить и привозить в войске под Синбирск. А которые цывиленя дворяня и дети боярские и мурзы и татаровя, похотев заодно тоже стоять за дом Пресвятой Богородицы и за всех святых и за великого государя и за благоверных царевичей, и за веру православных крестьян, и вам бы, чернь, тех дворян и детей боярских и мурз и татар ничем не тронуть и домов их не разорять. А в войсковой памяти вам, чернь, списывать давать списки по селам церковным причетникам дьячкам слово в слово. И, списывая, отдавать их по разным волостем и по селам и по деревням сотцким и старостам и десяцким, чтоб они, уездные люди, все в сию высокую память знали. К сей памяти войсковую печать атаман Степан Тимофеевич приложил».

Окончив читать, Алешка Холдеев с улыбкой посмотрел на мурзу, словно бы спрашивая, все ли он уяснил с первого раза?

– Все понимал моя, бачка атаман, будет воевода людей в Цывильск собирать сидеть осада, как медведя в берлога зимой, тех посыльщиков не слушать, палками бить! Так, да? Нада всем идти к бачка атаман к этот город, да? А меня спросил кто – где этот бамашка брал, я что скажу? Лесу нашел, да? Не поверят! Ты, батыр Алешка, пиши – атаман давал мне сам! Вот так, в руку давал!

Атаман Разин согласно кивнул несколько раз головой, похлопал мурзу по широкому крепкому плечу, повелел Алешке:

– Он прав, походный дьяк! Допиши ниже моей печати тако: «А с сею войсковою памятью послан наш войсковой казак Ахпердя мурза Килдибяков, и вам бы, чернь, ево во всем слушать и спору не держать. А буде ево слушать ни в чем не станете, и вам бы на себя не пенять». Приписал? Вот так-то оно вернее будет. Бери, брат Ахпердя, грамоту, бери десять своих батыров и езжай в свой уезд собирать большое войско нам в подмогу!

– Еду, бачка атаман. Коня мала-мала кормил и еду.

Проводив мурзу, атаман Разин, поразмыслив малость, повелел Никите сыскать синбирянина Федьку Тюменева и сказать, чтоб в ночь навезли скрытно от воеводского глаза к острогу и к новому насыпному валу возможно больше бревен и хвороста вязанками. Да чтобы приготовили длинные плахи – настелить потом поверх дров и по тем плахам, как по мостам, с насыпного вала перебежать на кремлевскую стену и наконец-то грудь в грудь сойтись с засевшими там московскими стрельцами на сабельную сечу… Близок уже был решающий час.

* * *

– Пусти, Лазарка, срублю-ю!

Взвизгнула вылетевшая из ножен атаманова сабля, вспыхнули неистовой злобой потемневшие глаза.

– Секи, Степан! – Лазарка Тимофеев, дергая покривившимися от гнева губами, рванул на груди кафтан. – Секи! И тебя там ссекут на третьем шагу! А на кого их оставишь? Гляди – их тысячи за твоей спиной! Погибнешь, и им погибель неминучая! Зачем мужиков поднял, чтоб в первой сече самому лечь?

Взлетевшая над головой Лазарки сабля свистнула мимо, рубанула бревно и, погудев чуть, замерла.

– Что же делать, Лазарка? И на сей раз чертов воевода неуязвимым от нас выскочил! Доколь такое терпеть можно?..

С вечера по приказу атамана Разина войска колонной выстроились за насыпным валом, где с противоположной от кремля стороны были сооружены удобные ступеньки из досок. Когда был дан сигнал, с боковых рубленых башен ударили по кремлю казацкие пушки и тысячи казаков, недавно набранных в атаманово войско, по центру насыпного вала устремились вверх. Каждый на себе тащил вязанку хвороста или наколотых дров. Поднявшись, они под пулями московских стрельцов бросали свои дрова за вал, заполняя ров и пространство между валом и кремлевской стеной. Освободившись, сбегали боковыми проходами вниз, за новой вязанкой. Сбегали, да не все, иных московским стрельцам удавалось подбить, и тогда мертвого или раненого подхватывали и спешно, чтобы не останавливать движения, сносили вниз, где местные лекарки принимались их лечить, делая перво-наперво перевязки, чтобы остановить кровь.

– Растет, растет наш мост! – ликовал атаман Разин, сидя в седле впереди конных казаков. Сотник Михаил Хомутов был со своими стрельцами за спиной походного атамана Лазарки Тимофеева и очень хорошо видел все происходящее.

– Еще валите, казаки! Побольше валите! По мосту мы живо доберемся до треклятого воеводы! Всех посечем псов воеводских! Молодец, Ромашка! Славно тузит воеводу из башни пушками!

Вот уже ров завален, гора дров растет и растет…

И тут, видимо, воевода Милославский наконец-то понял, что задумал Степан Разин! Спохватившись, он распорядился зажечь и кидать на дрова все, что может гореть. Вниз полетели пучки соломы, пуховики, бочки с жиром. Раскачав, швырнули вниз бочонок пороха, сбив с него почти все обручи. Ударившись, порох рассыпался между дровами, огонь лизнул – ахнуло вверх столбом пламя!

– Да что же он, гад замогильный, творит, а? – взъярился атаман Разин, видя, что огонь сводит на нет все усилия и жертвы армии. – Неужто опять его верх выйдет? – И возвысил голос, стараясь заглушить пушечную пальбу и пищальный треск. – Казаки-и! Вали гуще, чтоб не поспевал воевода наши дрова палить! Заваливай огонь землею! Мочите бревна в воде!

Выбиваясь из сил, рвались казаки вверх по ступенькам, а иные не в силах уже были подниматься, останавливались с разинутыми ртами и дышали, словно рыбы на горячем песке. Роман Тимофеев выскочил из левой башни без кафтана, в белой рубашке, закричал с насыпного вала вниз:

– Не бегать более! Становись цепью, передавай бревна друг дружке с рук на руки! Жива-а!

Быстро разобрались в десяток цепочек, и дрова сплошной вереницей потекли вверх, а наиболее крепкие казаки, приняв на валу, с уханьем швыряли связки вниз, как можно ближе к кремлевской стене. Один ухал, а иной с оханьем, а то и безмолвно, с простреленной головой, валился на насыпную землю.

– Давай, давай, казаки! Наша берет! Не успевает воевода наши дровишки палить, не успевает! – ревел с натугой Роман Тимофеев, который возглавил казаков на насыпном валу и которому атаман Разин повелел первым кинуться на кремль.

И вот вроде бы дело пошло на лад! Гора дров заметно пошла вверх, атаман Разин распорядился послать бывших в подспорье у казаков посадских в острог ломать не до конца погоревшие дома и амбары побитых или бежавших к воеводе его служилых людишек да детей боярских, чтобы было больше бревен, досок, всякого хлама.

– Вона-а, пошло, пошло! Не поспевает воеводский огонь жрать казацкое угощение! Уже наполовину дело сделано, братцы! Еще пару амбаров разберем, и тогда можно будет за сабли браться! – Атаман Разин повернулся в седле, чтобы отдать еще какое-то приказание Федору Тюменеву, который был старшим над командой посадских…

И тут вдруг вновь ухнуло столбом пламя раз, другой! Рвануло так, что походный атаман Роман Тимофеев, хорошо видимый из-за белой рубашки, кувыркнулся с вала, его едва успели ухватить ближние казаки и поднять на ноги, оглушенного, мотающего головой.

– Дьявол! Что он творит! – вскрикнул в неистовой ярости атаман Разин, а Михаил Хомутов с содроганием подумал, что бы мог сейчас натворить этот страшный в гневе человек, ворвись он с саблей к воеводе в кремль…

– Лампадное масло, не иначе, в бочках бросил на дрова! Да вдогон два бочонка с порохом! Вот оно и бабахнуло пламенем до небес! – Это сказал на выкрик атамана Разина походный атаман Лазарка Тимофеев, начав сознавать, что и этот штурм, похоже, будет неудачен, как и два предыдущих. Стало быть, надо что-то еще думать!

И тут-то Степана Тимофеевича словно самого взорвало изнутри:

– За мной! Казаки, хватай лестницы! На штурм! – Он спрыгнул с коня на землю…

– Куда, Степан? – сначала не поверил своим ушам Лазарка. – Ты что? Смотри, что там творится! Люди же погорят, не успев и лестниц к стене поставить!