Беглая княжна Мышецкая

– Тебе, Мишка, покудова со своими стрельцами в кашу не кидаться, а пахотных мужиков, которые в наш стан прибывают, верстать бы в казаки. И по возможности скорей обучать ратному делу. Через малое время кинемся на кремль. – Степан Тимофеевич задумался, взъерошил волнистые волосы со лба к темени, размысливая о предстоящем сражении, предвидя немалые потери. – Полезут на стены худо обученные, куда как больше поляжет. А коль научатся копьем да саблей пристойно владеть, ино дело будет. Всех тебе, вестимо, не охватить. Тогда отбирай кто помоложе да на коне верхом скакать сноровист. Будут в подспорье донским да запорожским казакам в сражении с конными рейтарами. Уразумел, сотник?

– Уразумел, Степан Тимофеевич, – ответил Михаил Хомутов, в известной доле гордый добрым к себе расположением атамана. – Мешкать в таком деле негоже, иду я к своим стрельцам и ныне же начну отбор в конные ратники из новоприбывающих.

И Михаил Хомутов взялся помогать походному атаману Лазарке Тимофееву пополнить войско способными к сражению людьми. По прибытии новичков их перво-наперво опрашивали, кто он да откуда, да с кем пришел, да каким оружием доводилось владеть? И если оказывалось, что человек этот с засечной стороны, да ежели поселялся на жительство из стрельцов, из пушкарей, из казаков, то таких Михаил Хомутов отбирал отдельно и ставил на смотр Лазарке Тимофееву. И особенно радовался Степан Тимофеевич, когда Лазарка приводил к нему поселенцев с Дона или с Днепра, самолично расспрашивал, кто и из каких мест, и отсылал к Роману Тимофееву в конное войско, которого набиралось уже и за две тысячи. Новичков из черносошенных[18 - Черносошенные – крестьяне, казенные, жившие на свободных землях, не крепостные, а платившие подушные подати от сохи.] или из монастырских крестьян, посадских или гулящих, или из бурлаков Михаил, поделив на десятки, день-деньской обучал за городом в поле, как из пищали стрелять, да как строй держать, и как конных рейтар встречать плотно, бердышами отбиваясь и голову свою сберегая от длинного копья.

Помогали своему сотнику и его товарищи, особенно Еремей Потапов, Гришка Суханов, Федор Перемыслов, братья Василий да Иван Пастуховы, сыновья самарского стрелецкого сотника Михаила Пастухова, погибшего от рук майора Циттеля при восстании в городе накануне прихода в Самару передового отряда разинцев во главе с атаманом Романом Тимофеевым.

Стояли самаряне за городом со своими малооружными и не обученными еще новобранцами и смотрели, как вел Степан Тимофеевич первый штурм кремля. Под гром пушек с обеих сторон казаки запустили в ров сотни телег, обмотанных и нагруженных сеном, соломой, хворостом, затем забросали ров факелами. Черными клубами взвился едкий дым, нестерпимо горячее пламя метнулось вдоль бревенчатых прясел вверх, где наизготовку стояли московские стрельцы да лучшие поместные дворяне. Затрещали бревна кремлевской стены. Но обидно мало оказалось растопки, фукнуло пламя столбом да и быстро угасло, а когда прогорело, казаки кинулись в ров с лестницами. Умолкли пушки воеводы Милославского – враг во рву, ядрами его уже не достать. Пушки атамана бьют из острога, да незадача – ядра не могут разбить толстых бревен. Зато московские стрельцы почти беспомешно сшибали штурмующих новоизбранных казаков с лестниц, а те лезут вверх не так сноровисто, как хотелось бы атаману.

– Быстрее, быстрее, братцы! – кричал Степан Тимофеевич со стены острога, словно за громом пушек и пищалей его могли услышать там, в адовом преддверии, во рву и у стен. – Эх, зацепились бы только за стену в одном месте, а там матерые казаки возьмутся за дело, как надобно!

К Степану Разину подбежал есаул донских казаков Левка Горшков. Усы дергались от злости и ярости, черные раскосые глаза, словно грозовая туча, метали молнии.

– Дозволь, батько, мне со своей сотней казаков метнуться на стену! Дорвемся до сабельной драки, там легче дело пойдет! Дозволь. Жаль мужиков, перебьют всех.

И не хотелось Степану Тимофеевичу, видел это Михаил Хомутов, кидать в пекло лучших своих казаков-донцов, да понял: новоизбранным не одолеть высоты по шатким лестницам, должного навыка нет, а тут еще сверху летят камни, бревна, хлопают пищали…

– Иди, есаул! Ухватись за стену и пробивайся к воротной башне, вот к той, что воротами к острогу! А мы постараемся к воротам пробиться снизу!

С яростным криком «Неча-ай!» сотня донских казаков скатилась в ров, к тысячам тех, кто уже там был, мигом проскочила к лестницам, оттеснила на время вчерашних посадских да черносошенных. С ловкостью кошек устремились казаки вверх, зажав в зубах обнаженные сверкающие сабли.

– Донцы-ы, донцы лезут! – пронеслось по верху стен. Догадались стрельцы, что теперь дело придется иметь с бывалыми воинами, кинулись встать поплотнее к тем пряслам, где лезли на штурм казаки с их бесстрашным есаулом Левкой Горшковым.

Казаки не просто лезли наобум, до первого удачного со стены выстрела, а подстраховывали огнем из пистолей переднего, передавая заряженные пистоли вверх, а незаряженные вниз, и делали это на ходу, быстро. Вот уже наиболее сноровистые достигли верха, осталось уже еще три-четыре ступеньки… Но падают на землю храбрейшие, стрельцы отталкивают баграми лестницы от стены, опрокидывают в ров. Мелькнул почти с самого верха голубой кафтан бесстрашного есаула… и Степан Тимофеевич дал команду отойти в острог и в город, подобрав всех своих, кто поранен или убит…

Отыскался и есаул Горшков. С простреленной ногой он ухнул вниз вместе с падающей лестницей, да, к счастью, угодил на воз с сырым сеном, которое не успело догореть. Оттуда его в затлевшем кафтане вынули свои казаки, перевязали рану белой холстиной и принесли к атаману Разину.

– Жив, Левка? – нервное лицо с дергающимися губами атамана склонилось над есаулом. – Каково тебе, больно?

– Жив, батька! А что больно, так сердце болит! Эх, кабы не стрелецкая пуля, был бы я на стене! Веришь?

– Верю, Левка! Ты молодцом лез на эту треклятую стену! Ништо-о, погодь трохи, воевода. Пойдут еще гулять избы по горницам, а сенцы по полатям! Не весь наш разум изошел этим днем! Добудем мы тебя из-за стены! Свинья не боится креста, а боится кнута! Не миновать тебе, Милославский, казачьей плети по жирной заднице! Поправляйся, Левка, не последняя у нас с воеводой сеча!

И верно, второй приступ повел атаман Разин в ночное время. И на этот раз осаждавшие несли с собой дрова и вязанки хвороста, чтобы завалить ров, а навалив, зажечь, используя для этого порох, паклю.

Но и второй приступ московские стрельцы отбили с немалым для штурмующих уроном.

– Кой черт нам кидаться и далее снизу вверх! – почти кричал Степан Тимофеевич, тяжело вышагивая по скрипучим половицам приказной избы. Собравшиеся к нему на совет походные атаманы, словно чувствуя за собой тяжкую вину, в молчании поопускали головы.

– Как же его достать-то, треклятого воеводу? – в недоумении пожал плечами Василий Серебряков. – В поле он выходить не хочет. И на вылазку опасается, что от ворот можем его отсечь!

Степан Тимофеевич за тяжкими раздумьями, казалось, впервые увидел Серебрякова, долго смотрел на него, что-то решая, и вдруг твердо произнес, всем на удивление:

– Вот что, Васька! Максимка Осипов днем гонца пригнал с известием, что поворотил с Корсунской черты на Нижний Новгород, побрав у воевод перед этим ряд городков. Войско его велико становится, а атаманов добрых нет. Тебя просит к себе в подмогу. Пойдешь под его руку? – и, словно испытуя верного походного атамана, с прищуром глянул ему в лицо: пойдет из-под его начала или останется здесь, где гораздо труднее?

Василий Серебряков от радости даже ладонями хлопнул о колени.

– Пойду, батько! Это дело по мне – добрый конь да вольный простор! А тут эти чертовы стены… хоть головой о бревна бейся, а только голодом можно выманить клятого Милославского. Да дюже долго ждать того дня!

Атаман Разин поджал губы, стараясь скрыть невольную досаду – сам же предложил, теперь на попятную идти неудобно, негромко напомнил походному атаману, что и там есть города, и немалые: Алатарь, Курмыш, Мурашкино да Арзамас. Но Серебряков не без резона возразил на такие опасения:

– Так-то так, батько, да в тех городах сидят не сквозь московские стрельцы, а свои с посадскими людишками. Глядишь, отворят ворота, как синбиряне.

– Добро, ныне же выедешь, – решил-таки отпустить Серебрякова Степан Тимофеевич. – Знамо дело – кошку бьют, а невестке намеки дают! Бей и ты поместных дворян, чтоб московские бояре от страха тряслись в своих каменных палатах! От Максимки прибыл гонцом казак Васька Семенов, с ним и воротитесь к Осипову. – И к остальным с прерванным разговором: – Ну, давайте думать, казаки, как нам руку дотянуть до верхушки кремлевской стены да воеводу крепко за бороду ухватить…

И наутро, к великому удивлению осажденных, с казанской стороны под кремлем начались твориться странные дела. Несколько сот работных на телегах под стрелецкими со стен пулями подвозили землю, бревна, доски, колья. Другие принялись что-то сооружать. Атаман Разин, средь иных забот о пополнении войска, часто наезжал в это место и поторапливал работающих, иной раз здесь его и находил Никита Кузнецов с новыми нарочными, которые день ото дня привозили добрые вести с засечной черты: Михаил Харитонов к середине сентября занял всю засечную черту с конечным городом Корсунь, Максим Осипов и Василий Серебряков до 20 сентября взяли Алатырь, двинулись на Арзамас. Через несколько дней ими взяты города Атемары, Саранск и Инсарский острог. Ходили боем на город Курмыш и, как доносили атаманы в своих рапортах, «курмышеня жилецкие всяких чинов люди город им здали, пошли на Мурашкино…»

Читал атаман Разин эти победные реляции походных атаманов, радовался, что супротив ненавистного боярства поднялось столько черного люда! И огорчался заодно своим принужденным сидением под синбирским кремлем с воеводой Милославским!

– Эх, Никита! – вздыхал иной раз Степан Тимофеевич, выслушав очередное послание. – Тяжким камнем на ногах у всего войска сей кремль с упрямым воеводой! Ну да ништо, сколь яблоку ни висеть, а людских зубов не миновать!

– Твоя правда, Степан Тимофеевич, – соглашался Никита Кузнецов, видя переживания атамана из-за принужденной задержки под Синбирском. – Ежели яблоко само не упадет, казаки, озлясь, на дерево влезут и тряхнут ветки как следует. А зубы у нас давно уже наточены, чтоб вгрызться! – Никита видел, что ратные заботы гнетут атамана Разина до головной боли, потому и говорил эти слова в утешение предводителю, а сам с неменьшей тревогой думал о своей печали: «Удастся ли нам живу домой воротиться? Мне – к Паране с детишками, а куму Мише – к княжне Луше… Убиваются теперь, наверное, по нас, истины не зная – живы ли?»

Шли дни, и поначалу несуразное строение под стенами кремля стало приобретать нечто рельефное, а когда воевода Милославский со страхом узрел – да воры строят кусок вала под стать кремлевской стене! – забеспокоился не на шутку. Вот и две башни по бокам строения обозначились – крепчайшие, с бойницами для пушек. А вот поутру и пушки с криками втащили, и из двух башен, расстоянием одна от другой на сорок сажень, в упор по кремлю ударили пушки осаждавших под ликующие крики всего разинского войска.

И тут к атаману Разину пришло тревожное послание из-под Пензы, от Михаила Харитонова: взятые в плен дети боярские в один голос показали, что государь Алексей Михайлович, сам сделав смотр войскам, спешно отправил из Москвы большое войско под командование давнего казацкого недруга Юрия Долгорукого. Тот воевода захватил Арзамас, сделал его своим центром и гоняется теперь за отрядами, которые действуют в ближней округе. Выслана подмога и в Тетюши к воеводе Юрию Борятинскому. Зато воевода Петр Урусов крепко сидит под Казанью, отбиваясь от войска Максима Осипова. Осипову с его пятнадцатитысячным войском, в котором было всего до сотни донских казаков, сдался город Темников, откуда едва успел сбежать тамошний воевода Челищев. В городе Курмыше казаки стояли недолго и выступили на Ядрин, где жители всем миром «одобрили» своего воеводу и ему сохранили жизнь. Затем взяли Васильев, Козьмодемьянск, вступили в Лысков и вышли к Волге – на том берегу стоял притягательный для казаков богатый Макарьевский Желтоводский монастырь. Под угрозой был и Нижний Новгород, что и заставляло воеводу Петра Урусова задерживаться со спешным походом под Синбирск.

Но атаман Разин знал – рано или поздно и Долгорукий, и Урусов с Борятинским пробьются-таки сюда, на помощь осажденному Милославскому, а потому и поторопился начинать третий приступ кремля, хотя не все еще и было готово к таковому.

– Упредили бы нас в нужное время атаманы о движении тех воевод, – беспокоился Степан Тимофеевич, внимательно присматриваясь к окутанному пороховым дымом кремлю – палят стрельцы из пушек и пищалей, не берегут зелье, знать, запасено его вдоволь. А он должен считать едва ли не каждый выстрел!

К вечеру того же дня Никита Кузнецов привел к атаману Разину черного вестника. Донской казак есаул Оброська Кондак примчал с изустным донесением. Проводив Оброську до горницы атамана, Никита хотел было выйти, но Степан Тимофеевич удержал его:

– Подожди здеся, может, сразу сгодишься…. Вижу, Оброська, худые вести привез, – атаман Разин прошел к столу, за которым сидел усердный Алешки Холдеев и сочинял какое-то новое послание. – Садись, сказывай. Алешка, принеси есаулу кружку кваса.

Оброська снял шапку, пригладил длиннющие с сединой усы, перекрестился на образа, прошел к лавке, одним махом выпил квас, поданный Алешкой. Прежде чем начать разговор, помялся в нерешительности, искоса глянул на уставшее лицо атамана, с хрипотой поведал:

– Побили нас, батько. И побил воевода Борятинский. Умножился он изрядной ратной силой, пушками и пехотой. Да и рейтар у него более чем вдвое против прежнего.

– Где ты его встретил? – уточнил атаман Разин, чтобы знать, далеко ли тот Борятинский и сколько времени его ждать под Синбирском?

– В день двадцатого сентября напал он на наш отряд, а в нем мало было наших казаков, все более татаровя, чюваши, черемисы и мордва. Все худо вооруженные, а числом более трех тысяч, конных и пеших. Встали мы на речке Свияге под сельцом Куланчи, дожидаясь того воеводы, он и явился. Перво-наперво начал нас пушками от берега отбивать, пехоту пустил. Мы тех солдат атаковали пеши и конно, а он, перейдя Свиягу выше нас, рейтаров погнал, чтобы нас к реке придавить да всех и перетопить.

– Сумели счастливо уйти? – с беспокойством спросил Степан Тимофеевич, озаботясь, чтобы не было в людях большого урона.

– Отбежали, огрызаясь, как та собака, которой в пасть палкой тычут, – горестно усмехнулся Оброська Кондак. – Стрелец Ефимка Проваторхов со своей сотней прикрыл. Нас прикрыл, а сам в руки Борятинского попал. Да с ним более шестидесяти человек наших, – и умолк, закомкал промокшую под дождем суконную шапку, опустив взгляд к ногам, словно то была его вина, что малой силой не смог одолеть войско воеводы Борятинского.

– Что с ними… с нашими казаками стало? – уточнил атаман Разин, хотя и сам отлично понимал, что ждало его ратников, попадись они в руки воеводы.

– Посек их всех воевода да перевешал, батько! – тихо ответил есаул, – Тут же, на месте, где ухватил… А Ефимку расчетвертовал и на колья рассажал, чтоб все село видело… Люди в страхе в погреба забились: нешто можно такое видеть и не содрогнуться!

Атаман Разин ахнул кулаком по столу так, что Алешка Холдеев подскокнул на лавке и едва ухватил чернильницу, чтобы она не слетела на пол.

– Как в воду глядел Ивашка Чикмаз, говоря, что упьется Борятинский нашей кровью, ежели мы ему в руки дадимся! – Атаман нервно прошелся по горнице, заложив руки за спину, потискал хрустнувшие пальцы в суставах, встал около есаула. Тот хотел было подняться на ноги, но атаман положил на плечо руку. – Сиди. Мишка Ярославец цел остался при войске?

– Бог сберег походного атамана, хотя кафтан пробила солдатская пуля по левому боку, малость кожу ожгла.

– Добрый походный атаман из него будет! Пущай бережет себя, от меня так скажи ему. Да и сам голову свою паси, зря не губите себя. Сколь возможно, окорачивайте того воеводу, чтоб не шибко широко шагал сюда. Ну а мы днями на приступ пойдем, должны взять треклятого Милославского… А опосля всей силой кинемся на Борятинского. Он умножился, да и мы теперь в числе не менее двадцати тысяч! Ну, давай обнимемся, есаул, да езжай к Ярославцеву, ему одному там трудновато приходится, знаю, а теперь вот и Ефимку потерял… Ступай. – И, когда Оброська Кондак был уже у порога, еще раз напутствовал: – Людишек сберегайте, вот так головой не кидайтесь в огонь под пушки, словно пьяный мужик очертя кидается в темный омут. Наскоком, из засады, рубите засеки из деревьев, чтоб побольше хитрости у вас было. Уразумел, есаул?