Генерал Деникин

Предпочитал же Деникин общество своих сверстников. Здесь он был не очень разговорчив, может быть, потому, что молодежь с маху решала все вопросы. Сомнений и споров не было: «За Веру, Царя и Отечество».

Любопытства к общественным, народным движениям не проявляли, с предубеждением относились клевым, к либеральным партиям.

Деникин любил трунить над своими двумя близкими товарищами, вышедшими одновременно с ним в бригаду. Немало они извели времени, чтобы сделать визиты для представления всем в городе. Подпоручик поглаживал усы, улыбаясь.

– Навестили всех, у кого только был звонок у подъезда.

Молодежь, собираясь другу друга, играла в винт, много пела под гитару и фортепьяно. Пили умеренно, тому следовало учиться. А единодушным хорошим армейским тоном было глотать рюмку залпом, медлить с закусыванием, никогда не морщиться. Это на флоте офицеры-аристократы в своих сияющих кают-компаниях довели приемы употребления водки до изощренности. Даже на разных кораблях пили наособицу: и «ополовинивали» рюмку, и в неком ритуале шевелили после глотков пальцами, и крякали после выпивки для традиции.

Независимо от происхождения и достатка, офицерская молодежь армии горячо верила в свое Отечество. Все они в бельском захолустье были из разночинцев. Исконный дворянский состав уже тогда сохранился лишь в гвардии. На плечи таких армейских подпоручиков ляжет тяжесть русско-японской войны, а потом Первой мировой. В ту войну, последнюю для императорской русской армии, ее поведет корпус офицеров на 60 процентов из разночинцев.

Сказывалась противоречивость российского общества конца XIX – начала XX века. Разночинцы-интеллигенты тогда презирали или ненавидели существовавший государственный строй. А большинство их собратьев в погонах явилось оплотом русской государственности. И не, аристократы, а сыновья рядовых, выслужившихся в офицеры, – генералы Алексеев, Корнилов и Деникин первыми начнут организованную вооруженную борьбу против захватчиков-большевиков.

* * *

Когда подпоручик Деникин начал службу во 2-й артиллерийской, бригадой командовал очень пожилой генерал Сафонов. Старик был из армейских динозавров, слишком мягкий, не очень сведущий, малодеятельный, чтобы соответствовать своему посту. Но между бригадным и офицерами царила сердечность, они старались не уронить честь артиллеристов и не подвести добряка.

Боевой дух Варшавского округа был заложен командовавшим когда-то им генералом Гурко, прозванным в русско-турецких сражениях «генералом Вперед». К тому же, артиллеристы традиционно отличали свою роль, культово служили врученному оружию. Они, как и офицеры флота, военные инженеры, относились к интеллектуальной элите армии.

Киевское юнкерское училище, выпустив Деникина с несколькими однокашниками в артиллерию, не дало им глубокой подготовки по этому роду войск. На первом году службы подпоручику пришлось много трудиться, чтобы овладеть делом. Ему повезло постепенно входить в него, потому что сразу Деникину поручили не артиллерийскую специальность, а батарейную школу. Но к началу первого лагерного сбора он был уже на высоте, а потом Деникина даже назначили преподавателем бригадной учебной команды, готовившей унтер-офицеров.

В бригаде было на кого равняться. Лучшими батареями и в артиллерийском сборе округа командовали два замечательных, талантливых офицера Гомолицкий и Амосов. Лихих командиров всеобще обожали за мастерство в деле и веселость на офицерских пирушках. Молодежь безотказно находила у них совет и заступничество.

На втором году службы Деникина генерал Сафонов умер. С прибытием его замены жизнь бригады резко повернулась.

Новоиспеченный командир, недавно получивший генеральское звание, был так презрителен, что никому из старших офицеров не подавал руки. Природный грубиян, он словно не замечал вокруг себя ни военных, ни штатских. Быт подчиненных генерала не интересовал, а на батареи он заходил лишь в дни бригадных церемоний. Уже на втором году своего командования бригадный однажды заблудился среди казарменного расположения. Вся часть, собранная в конном строю, ожидала его около часа.

Обычно командир сидел в канцелярии и сыпал оттуда предписаниями, запросами, взысканиями и даже арестами офицеров на гауптвахту, чего в бригаде сроду не бывало. В его служебных записках просвечивали отжившие воинские взгляды, да и просто незнание артиллерийского дела.

Удалец Амосов ушел, получив свою бригаду. Гомолицкого командир не выносил, стал преследовать, тот совершенно замкнулся в себе. Начались в гарнизоне дрязги, ссоры, пьянство, безудержный картеж. Многие офицеры будто бы забыли дорогу в казармы.

Разор бригадной жизни особенно подавлял молодежь, какая во многом прислушивалась к Деникину. Молодые офицеры демонстративно отказывались от приглашений бригадного на пасхальные разговения или на его домашние торжества. А трое из них застрелились. Совершили самоубийства, вроде бы, по своим личным причинам, но ведь главное для офицера – его военная семья.

Честь бригады меркла, и артиллеристы 2-й полевой, переживая, держались среди офицеров других частей едва ли не вызывающе. И так традиционно была рознь среди родов войск. Гвардия, в которой соперничали кавалергарды и конногвардейцы, свысока относилась к армии. Кавалеристы небрежно смотрели на иные виды оружия. Полевая артиллерия недолюбливала кавалерию и конную артиллерию, снисходительно глядела на пехоту. Конная артиллерия сторонилась полевой и искала дружбы с кавалерией. Пехотинцы терпели от всех.

2-я полевая артиллерийская бригада отлично общалась с пехотой своей дивизии, но избегала отношений с конной артиллерией и конницей ее корпуса. И вот сослуживец Деникина, храбрец и превосходный пистолетный стрелок, штабс-капитан Славинский сидел во время лагерных сборов в ресторане Брест-Литовска, когда туда пожаловали два конно-артиллерийских поручика.

Штабс-капитан, оказавшийся вне бригады с ее сыр-бором, в одиночестве расслабился, но сразу насторожился, когда присевшие за его стол поручики начали шутить о различии их и полевых артиллерийских частей. Славинскому показалось, что метят не вообще в полевых, а в его несчастную бригаду. Он вспылил. Постояли за себя и конно-артиллеристы.

Отходчивый Славинский остыл, когда понял, что поручики взялись не за его бригаду, а попросту зубоскалили. Чтобы предотвратить дуэль, штабс-капитан извинился. Разойтись миром решили и конноартиллерийские офицеры.

Так бы и осталось, если б не нрав командира конной батареи поручиков подполковника Церпицкого. Узнав о происшествии в ресторане, он потребовал от обоих этих офицеров послать вызовы Славинскому. Не уступили и во 2-й полевой, на бригадном суде чести обязали Славинского принять дуэли. Драться штабс-капитану предстояло с двумя противниками по очереди.

Как раз в те времена (20 мая 1894 года) вышел долгожданный ревнителями офицерской чести закон о дуэлях. На его основании правила о разборе ссор в офицерской среде гласили:

«I) Командир полка о всяком оскорблении, роняющем достоинство офицерского звания, нанесенном офицером своему товарищу, а равно нанесенным офицеру посторонним лицом или офицером другой части, передает на рассмотрение суда общества офицеров;

2) суд общества офицеров принимает меры к примирению в том случае, если признает примирение согласным с достоинством офицера и с традициями части; в противном же случае постановляет, что поединок является единственным приличным средством удовлетворения оскорбленной чести офицера;

3) когда поссорившиеся согласно определению суда решат окончить ссору поединком, суд общества офицеров употребляет свое влияние на секундантов в том смысле, чтобы условия дуэли наиболее соответствовали обстоятельствам данного случая;

4) если в течение двух недель по объявлении решения суда общества офицеров поединок не состоится и отказавшийся от поединка офицер не подаст просьбы об увольнении со службы, то командир полка входит по команде с представлением об его увольнении без прошения;

5) обязанности суда общества офицеров, указанные в предыдущих параграфах, возлагаются непосредственно на командиров частей в таких случаях, когда названного суда в части не имеется или когда самый случай, не касаясь обер-офицеров, превышает пределы его ведомства».

Накануне поединков вечером в бригадном лагере около адъютантского барака офицеры взволнованно обменивались мнениями. Пришли поддержать Славинского и офицеры из других полевых артиллерийских бригад. Все были возмущены, что двоих против одного выставил Церпицкий. Один из ветеранов резюмировал:

– Какова же честь его батареи, ежели ее надо защищать вдвое превосходящими силами?

Этой ночью Деникин, как и все молодые офицеры бригады, не сомкнул глаз. Не спали и солдаты, с которыми служил штабс-капитан.

Дрались на опушке леса возле бригадного лагеря. В назначенные четыре утра у прибывших конных артиллеристов случилась заминка. С ними не приехала лазаретная линейка, посланный за ней фейрверкер вернулся ни с чем. К возможным услугам стоявшей здесь бригадной линейки они прибегать не желали. Было очевидно, что конно-артиллеристы никаких компромиссов в поединках не хотели.

Дуэль установили на пистолетах, 25 шагов дистанция, по одному выстрелу, огонь по команде. Первым вышел против Славинского поручик Квашнин-Самарин. Отлично стреляющий штабс-капитан сразу после секундантской команды нажал на курок. Попал Квашнину-Самарину в живот, и тот рухнул.

Это была тяжелая рана, но конно-артиллеристы от помощи присутствовавшего бригадного врача отказались наотрез. Увезли своим ходом поручика в госпиталь.

Требовалось продолжать. Побледневший Славинский мрачно курил одну папиросу за другой. Спустя несколько минут он через своих секундантов предложил принести извинение второму конноартиллерийскому дуэлянту. Поручик отказался это принять.

Славинский хорошо знал и такие слова из дуэльных правил:

«Подлежит изгнанию из полка, когда обнаружится, что офицер, защищая свою честь или давая удовлетворение оскорбленному, не проявил при этом истинного чувства чести и личного достоинства, а обнаружил старание соблюсти лишь одну форму».

Штабс-капитан стал перед вторым противником. После команды он не стрелял. Поручик же дал по Славинскому промах. Тогда штабс-капитан выстрелил в воздух.

Самарин-Квашнин спустя два дня умер в госпитале. В следствии по этим дуэлям поведение штабс-капитана Славинского признали джентльменским. На подполковника Церпицкого наложили взыскания.

В другой заварушке Деникину самому пришлось горячо участвовать. Его бригада шла походом через Седлец, где стоял Нарвский гусарский полк. Артиллеристы расположились здесь отдохнуть до утра. И тут их подпоручик Катанский связался с гусарским корнетом. Катанского уважали в бригаде за его порядочность и хорошую образованность, но имел он и буйную натуру.

Катанский заспорил с корнетом на почве все той же корпоративной розни, за которой сослуживцам Деникина все чудился подвох их родной бригаде с горе-командиром. Подпоручик, как когда-то и Славинский, тягавшийся с конно-артиллеристами, без заминки оскорбил корнета.

Выделялся Катанский своим норовом среди сдержанных артиллеристов, а корнет с его исторически беззаветным гусарством вмиг воспламенился. К тому ж был корнет Карницкий поляком со всеми комплексами своего национального самолюбия. Гусар немедленно вызвал Катанского на дуэль и моментально прислал секундантов.

Гусарские и артиллерийские секунданты заседали всю ночь. Пригласили на совещание и Деникина, как старшего среди подпоручиков. Улаживать дело приходилось артиллеристам. Деникин трудился со всей осмотрительностью и красноречием. Гусары же фыркали и демонстрировали, что и сами готовы стать на барьер.

Не с этой ли дискуссии Антон Деникин начал осваивать азы труднейших переговоров, искусство чего так пригодится ему в роли Главнокомандующего Белой армии? Только к утру стало удаваться оставить ссору без последствий. И лишь на рассвете, когда бригадные трубачи заиграли «Поход», артиллеристы помирились с гусарами.

Последствия все-таки оказались. В Нарвском гусарском полку, как когда-то и у конно-артиллеристов, задним числом вдруг сочли, что оскорбление корнета Карницкого все же перевешивает примирение. Собрание гусар решило, что не стрелявшийся по такому поводу Карницкий не может оставаться в их полку.

Для окончательного выяснения происшедшего уже в Белу приехала делегация гусарского суда чести. Снова заседал Деникин со своими офицерами, бывшими секундантами в Седлеце. Теперь им требовалось проработать позицию, с которой корнет Карницкий выглядел бы в благоприятном свете. Артиллеристам удалось убедить высокую депутацию гусар, что поведение Карницкого было безупречным. Благодаря этому и многим усилиям лично Деникина, корнета Карницкого суд общества офицеров его полка оправдал и оставил на службе.

Знал бы тогда подпоручик Деникин, как аукнется его доброе дело. Через четверть века к Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России генералу Деникину прибудет посланник Польши, бывший гусарский корнет, ставший генералом Карницким. Им надо будет договориться о взаимодействии добровольцев и польской армии на противобольшевистском фронте.

В Таганроге в 1919 году генерал Карницкий сразу же сделает вид, что никогда Деникина не встречал. А в донесениях своему правительству приложит все силы, чтобы Белая армия выглядела в самых черных красках. Он исказит политику белогвардейцев и их отношение к Польскому государству. Такой вклад генерала Карницкого уместно послужит Пилсудскому в предательстве Белого движения. Тот тайно от белых и их союзников заключит соглашение с большевиками…

Так шли два первых года службы Антона Деникина во 2-й артиллерийской. А на третий он с головой ушел в работу, которая только и могла вознаградить его беспощадную целеустремленность. Отец Антона грустил, что не увидит на плечах сына офицерские погоны, теперь сам подпоручик грезил, чтобы продеть под погон «ученый», серебряно-витой аксельбант офицера Генерального штаба.

Он замкнул себя в батареи учебников, решившись поступить в Николаевскую академию Генерального штаба. С этих пор, кроме служебных обязанностей и занятий, мир для Деникина не существовал. Требовалось проработать уйму материала, повторив весь научный курс военного училища. А также по расширенной программе – изучить иностранные языки, математику, историю, географию, ряд других общеобразовательных предметов.