О себе, о нас, о жизни. Повести и рассказы

– Нет, я русский! – твердо ответил Григорий, хотя сердце его сжалось в жутком предчувствии, и готово было выскочить из груди. Стоящие в строю пленные, загалдели:

– Он казак! Из казаков! Уральских!

Немец улыбнулся, сузил пальцами рук глаза, как это делают, изображая жизнерадостных японцев.

– Казах, есть вот так! – и засмеялся своей сообразительности.

– Я, казак! – как последнюю надежду прокричал Улыбин, изображая сидящего на коне всадника.

– О, ты есть Пугачёв? – продемонстрировал свою начитанность немец. И тоже изобразил, что держит поводья и качается в такт езды.

Указывая на брюки Григория, приказал:

– Я хотел смотреть! Ошибка не есть правильно!

– Снимай штаны! – загалдела толпа, – пускай полюбуется!

Григорий спустил брюки. Немец посмотрел и поморщился:

– Сколько день назад ты весь «милься»?

– При форсировании Дона! – отчаянно ответил Улыбин.

Немец, кивнув головой, показал, что можно встать в строй.

Не веря в спасение, Григорий, на ватных, дрожащих ногах, вернулся в строй.

Пройдя до конца шеренги, улыбчивый фашист вытащил из стоя ещё несколько человек. В основном это были, как говорят в народе, «чернявые» мужчины. А также люди, своей статью и выправкой, не способные скрыть прежние, солидные, должности и звания.

Немец пошёл к выходу, махнув рукой офицеру охраны. И не повернулся даже на звук автоматных очередей, скосивших всех, стоящих возле стены.

Новый знакомый Улыбина, Валерий вечером, глядя на кучу песка на том месте, где днём расстреляли людей, сказал:

– Те уркаганы, были в моём кителе и сапогах. А ты говоришь, босиком трудно ходить! Зато, в сапогах легко лежать!

Григорию подумалось – наверное, родственники этих, таких разных людей, лежащих под грудой песка, никогда и не узнают, где закончилась жизнь их родных и любимых. И будут ждать до последних дней своей жизни, как числящихся в списках – «Без вести пропавших».

Неудавшийся побег.

Через несколько дней пленных погнали за Дон, откуда они с тяжёлыми боями, теряя друзей, и земляков пришли сюда. На маленькой железнодорожной станции, в ожидании вагонов, пленных разместили за забором некогда существовавших складов. На ночь их загоняли в громадный холодный пакгауз. Где люди спали на бетонном полу, укрываясь, чем придётся. Наступила осень, на дворе было холодно и сыро. Кроме рваной гимнастёрки, лоснящихся от грязи галифе, громадных ботинок и обмоток у Улыбина ничего не было.

Новый знакомый Валерий, с которым они теперь не расставались, где-то добыл приличный кусок пропитанного маслом, старого брезента. И теперь, беззлобно подшучивал над Григорием:

– Как же ты в плен собирался, ничего с собой не захватил? На что надеялся?

– Зато ты в новый френч и сапоги вырядился, как в отпуск ехал! – отвечал другу Улыбин.

На ночь они вместе закутывались в этот брезент и спали, согревая друг друга.

Григорий уже знал, что его новый знакомый был водителем у какого-то большого начальника из политуправления армии. Валера донашивал щёгольскую форму своего франтоватого командира. Возвращаясь из поездки по дивизиям первого эшелона, они заблудились. Попали под огонь прорвавшихся немецких танков, машину разнесло вдребезги, дивизионный комиссар и корреспондент военной газеты погибли на месте. На следующее утро контуженого водителя, немецкая трофейная команда, передала конвою пленных. Вечером того же дня, недавние «зэки», неизвестно как попавшие в армию, по трусости оказавшиеся в плену, и на свою голову позарились на его амуницию.

Однажды под вечер, крикливый солдат конвоя приказал друзьям и ещё нескольким пленникам, выносить ведрами воду из громадного чана, где мылись чистоплотные арийские солдаты. Воду выливали в жёлоб, под забор окружавший территорию. Григорий заметил, что среди травы и кустов под забором есть небольшая дырка, достаточная чтобы пролезть двум худым людям. Когда работа была закончена, пленников отправили в пакгауз. Пользуясь темнотой и не желанием конвоира под холодным дождём сопровождать пленных, друзья прошли мимо места своего ночлега. Исцарапав руки и лицо, пролезли под колючей проволокой и оказались на воле. Всю ночь они шли, стараясь, как можно дальше, отойти от станции. На рассвете друзья неосторожно набрели на пост полевой жандармерии, замаскировавшийся в кустах, на перекрёстке дорог.

Не утомлённые боями и лишениями «Цепные псы», «отмолотили» измождённых пленных до потери сознания. А затем, на мотоциклах гнали несколько километров перед собой, до ближайшего лагеря пленных. На счастье беглецов, их возвратили в другой фильтрационный лагерь. И неминуемый расстрел за побег они, чудом, избежали.

При оформлении, Улыбину, вновь пришлось пройти унизительную процедуру доказательства, что он не еврей.

В новом лагере царили несколько другие порядки. Все пленники были учтены, взамен трудно произносимых немцами русских фамилий, каждый имел порядковый номер, нанесённый хлоркой на одежде, с левой стороны груди. Пленников плохо, но кормили, раз, или два раза в день. В лагере были собраны лица, имеющие рабочие, или горняцкие специальности. Улыбин числился как кузнец. Прибывшие в лагерь через пару недель чины СС, и какие-то гражданские чиновники, провели углубленную проверку контингента. Улыбин попал в команду на отправку, Валерия отправили в другой лагерь. Больше они не виделись.

Ночью отобранных к отправке, пинками, ударами прикладов, погрузили в товарные вагоны и захлопнули двери. Паровоз негромко просигналил, состав, гремя буферами, тронулся. Ехали долго, изредка на остановках, в приоткрытую дверь засовывали два ведра отвратительно пахнувшего варева, и помятое ведро с водой. В углу вагона специально было вырвано две узеньких доски, куда пассажиры справляли нужду. Однажды вечером, обессилевших, еле передвигающихся пленных, выгрузили из вагонов, под усиленной охраной с собаками, улицами спящего неизвестного города, по мосту, перевели через неширокую реку. И погрузили в другие, уже не советские вагоны, более чистые с двухэтажными нарами. Ехали ещё два дня, еды не давали и двери вагона не открывали. Выгрузили на окраине небольшого городка, судя по терриконам, шахтёрского.

Лагерь Аушвиц три.

Разместили в двух бараках, огороженных колючей проволокой, с пулемётными вышками по углам.

Подъём в пять часов, завтрак – превращённая в клейстер картошка, жидкий чай. Перед выходом на работу пленников тщательно пересчитывали. Люди заранее строились по командам. Работали на двух шахтах и в ремонтных мастерских. Улыбин был определён в кузнечный цех. Там стояло три кузнечных горна и столько же механических молотов. На этом оборудовании работали гражданские кузнецы, из местных поляков. Григорий был назначен помощником к старому поляку Юзефу, они работали в отдельной пристройке. На древнем, как в колхозе, горне раздуваемом вручную, с привычной наковальней, набором всевозможных молотов и молоточков. Работа была несложная – различные дверные навесы, задвижки, щеколды, скобы. Вечером, перед возвращением в лагерь, всех, вновь пересчитывали и тщательно обыскивали. Затем следовал ужин, из пары картофелин «в мундире», которые высыпали на пол посредине барака. Построение, оглашение норм, задач на следующий день и отбой. Выход из бараков в ночное время был запрещён. «По нужде» ходили в вонючие вёдра у входа в барак.

В этом лагере без особых причин пленных не расстреливали – берегли рабочие руки. Особо провинившихся, больных и обессиливших отправляли в другой лагерь, как правило, группами по пятьдесят человек

Юзеф когда-то жил в России и сносно изъяснялся по-русски. Несколько дней старик присматривался к своему новому подмастерью, прежде чем решился заговорить:

– Григорий, я вижу, ты рабочий человек. Старайся работать без замечаний. Тебе повезло, ты попал в лагерь Аушвиц-3, здесь пленные работают на местных шахтах и фабриках. Живут трудно, голодно, много и тяжело работают, но остаются живы. Всех провинившихся, пытающихся убежать и саботирующих работу, отправляют в Аушвиц-2. Этот лагерь – фабрика смерти, оттуда не возвращаются. Парень, работающий до тебя, в мой обеденный перерыв, пытался выковать себе нож. За этим занятием его поймал немец-инженер, начальник цеха. Несчастного забрали прямо от наковальни и до самых ворот, эсесовцы из охраны били его. Потом я узнал, что его отправили в Аушвиц-2. Хотя я не видел его замысла, начальник охраны, гер Гюнтер ударил меня в лицо, и выбил два зуба.

Юзеф оглянулся по сторонам и добавил:

– Отсюда не убежать. Жди, придёт время, они получат за всё! – улыбнулся, показав щербатый рот, – я старый человек, не лишай меня последних зубов!

Для выполнения технических работ, Улыбин и Юзеф однажды спускались в шахту. Надо было починить вагонетку. Увиденное в шахте произвело на Григория тяжкое впечатление

Пленные добывали остатки угля в выработанных штреках. Все более-менее исправные средства механизации, были давно демонтированы. Поэтому весь процесс добычи осуществлялся вручную. В узких забоях, кирками, ломами и лопатами добывали уголь, при свете лампочки прикреплённых на каске. По узкоколейной железной дороге, проложенной под землёй, люди, впрягшись по несколько человек, тащили куда-то вагонетки с углём. Было душно, с потолка капала вода, под ногами, обильными потоками бежали ручейки. В некоторых местах потолок штолен был укреплён подставленными брёвнами. Зная, на какую глубину, они спустились, представив висящие над головой десятки метров породы и сотни тонн грунта, установленные подпорки из хилых жердей показались Улыбину насмешкой.

Когда они поднялись наверх, Григорий с облегчением вздохнул. Юзеф рассказал, что каждая бригада имеет задание на смену. Если, по каким-то причинам, пленные не выдают «норму нагора», их просто не поднимают наверх. До тех пор пока они эту норму не выполнят. Под землёй нет охраны, надсмотрщиков и немецкого персонала.

Были случаи, когда пленные отказывались выходить наверх. Эсэсовцы просто пускали в вентиляцию газ. На место погибших присылали новых пленников.

Восстание.

В начале зимы сорок третьего года эсесовская охрана заметно погрустнела, между пленными пошли разговоры о неудачах немцев на восточном фронте и возможной отправке свирепых охранников в действующую армию. Однажды Юзеф, с трудом скрывая радость, под большим секретом сообщил Григорию, что фашисты потерпели сокрушительное поражение под Сталинградом. Как сказал ему сосед, работающий в немецкой комендатуре, в плен попало около ста тысяч немецких солдат и их союзников. Вроде бы, в плену, очутился даже фельдмаршал Паулюс. В Германии объявлен трёхдневный траур.

Действительно, у эсэсовцев на рукавах появились траурные повязки. И свирепость, несколько, поубавилась.

Как Улыбину хотелось быть там, – на фронте, среди своих друзей, на заснеженных полях, в междуречье Волги и Дона. В наступательном порыве, с боями, пройти по местам трудного отступления летом и осенью сорок второго. Отплатить проклятому врагу за все жертвы, лишения, унижения и муки. Но вокруг была порабощённая немцами, запуганная террором, неприветливая Польша. Выбраться почти из центра Европы, к своим, не зная языка, местности, не имея одежды, было нереально.

Пленников подземных выработок меняли, в среднем, каждые полтора – два месяца. Эсэсовцы не обходили своим вниманием и рабочих мастерских. За малейшую провинность, отправляли в лагерь смерти, как пленников, так и рабочих-поляков. Недели и месяцы тянулись в жутком ожидании.

Летом сорок четвёртого года, обстановка на восточном фронте для германской армии изменилась в худшую сторону. Всё говорило о скором наступлении Советских войск. В небе всё чаще появлялись самолёты с красными звёздами на крыльях. Они бомбили пригороды Кракова и промышленные районы вокруг него, вызывая бурную радость у пленников, долгие годы ждавших освобождения. Низкосортный уголь из заброшенных шахт, стал не нужен. На восток шли поезда с танками, автомобилями, артиллерией, эшелоны с грустной пехотой, прекрасно осознающей свою участь в предстоящей бойне. В победу «германского оружия» уже никто не верил!

Весь лагерь, из трёх шахт, перебросили, как между собой говорили пленные, на «старую границу. Они рыли окопы и оборудовали огневые точки. За малейшую провинность, эсесовский часовой мог застрелить любого пленного. Трупы закапывали тут же, за бруствером окопов, будущей обороны. Готовые позиции, сразу же занимали прибывающие гитлеровские подразделения.