Забытый берег

* * *

Я читал и восхищался: мне бы так научиться делать дело! Десять лет, упорно, последовательно, шаг за шагом! Богданов, конечно, был другого времени человек и по-другому думал. Но после 1987 года он стал совсем немощным – вот нас и выбрал.

Однако чего-то я всё же не понимал. Не понимал, и всё! Эта история завершилась летом 1992 года, с тех пор прошло страшно сказать сколько лет, она забылась навсегда! Её нет, а она выплыла из небытия! И вернулся страх – дикий, чёрный, изнутри.

Но там было что-то ещё! Что-то такое, о чём я с безысходной мукой думал тогда, на Волге, изнемогал, но так и не додумался. Было! А что?

При чём здесь Зенков?

Глава 3

Разъяснение

1

Утром меня не беспокоили – всё сделала Ирина: и с Ренатой погуляла, и Оленьку в школу собрала. Спал я долго и просыпаться не хотел, да Рената разбудила.

И вот она грелась у батареи, а я сидел за столом. На плите медленно закипал чайник. Зелёная папка лежала на холодильнике. За окном начинался серый день, пятница, февраль.

Весной девяносто третьего года после сумасшедшего романа я женился на учительнице биологии Ирине Васильевне – женщине роскошной, внимательной и по-детски верной. Повезло: она оказалась во всём со мной заодно. Для жизни у нас имелась её двухкомнатная квартирка, которая, после соединения с моей комнатой, оставшейся от развода, превратилась в трёхкомнатную. Пришлось делать ремонт. Вдруг на нашем факультете вспомнили про садовые участки, и мне достались шесть соток. Был сумасшедший год перемен, в середине 1994 года я защитил диссертацию, перешёл на работу из нищего вуза в тонущий научно-исследовательский институт, затих и стал погружаться в никому не нужную науку. Понадобились деньги, и я стал ездить в Грецию за шубами. Увлёкся, но хватило ума остановиться. Я менял жизнь и безмолвно хоронил в закоулках памяти бешеный июль 1992 года. Мысленно я представлял себе глубокое, пронизанное стволами шахт, лестницами и переходами подземелье под тяжёлым зданием бывшего райкома партии на Семёновской площади. Уровней в подземелье казалось бесконечно много, и, спускаясь ниже, я вдруг оказывался на верхнем, но уже ином, всё приходилось начинать заново. В стороны расходились штреки с глубокими мерзкими нишами. Вот туда, в этот тёмный лабиринт, я долго хоронил: Волгу, плоско сверкающую в утреннем солнце, острова, толстых лещей, костёр, палатку… Там же, но уже в другом углу, размещал овраги, корявые дубки, душный зной, пьянящий запах земли. И уже совсем в дальнее подземелье, чтобы навсегда забыть, – ночь на День рыбака.

И удалось! Даже сам лабиринт под зданием на Семёновской площади забылся, да и здание давно стало другим… И вот оттуда, из мрака времени, инженером Зенковым явлено то, чего в природе не существовало почти четверть века, – отчёт Богданова!

Это была ксерокопия второго машинописного экземпляра, который сгорел в костре на острове. И нам с Латалиным даже не пришла в голову простенькая мысль: а где же первый экземпляр? В закладку обычно помещалось пять листов, пятый экземпляр нечитабельный. Так где же был первый? Господи, да как же мы были глупы в девяносто втором году! Мы были глупы даже не по уши, а абсолютно! На фоне утонувшей в глупости страны мы жили, как идиоты, наивные и доверчивые! Ну да, Павел догадался и сказал нам, но мы-то, мы, почему думать не стали?

Завершив чаепитие, я отнёс папку в кабинет и спрятал её в стол. Сердце стучало сильно, толчки отдавались в плечо каким-то покалыванием. Хотелось вздохнуть полной грудью, но что-то удерживало, и дышал я неглубоко, через нос, шумно и резко выдыхая. Было жарко лицу. Я накинул дублёнку и отправился на балкон.

Во дворе замерла тишина. Серый снег, тонкие чёрные кусты. Я позвонил по мобильнику Попову. Ответила жена:

– Как виновник торжества?

– Полночи колобродил. Слава, он ВАКа очень боится! Тебя вспоминал. Аксёнов, говорил, такой занятой, что даже на банкет к нему аспиранты ходят.

– Да просто статью инженер принёс. Не сидится. А что тут ВАК? Главное-то Лёня сделал. Он у тебя молодец, передавай привет, когда проснётся!

Я потёр лицо снегом, вернулся в тепло кухни и стал думать. Думать мне было можно, а говорить нельзя!

А ещё была бумага!

Я мигом вернулся на балкон за стремянкой, затащил её в коридор и приставил к антресолям. Там в самом дальнем углу стояла древняя картонная коробка из-под немецкого сливочного масла. В ней хранились преподавательские дневники, рефераты студентов, папки с чертежами, черновики диссертаций и прочая приятная макулатура.

Возле батареи грелась Рената, внимательно наблюдала.

– И в моём архиве кое-что имеется! – сообщил я ей. – Пустячок, но есть!

Хотя страх сжимал сердце, я старался бодриться и хорохориться, как будто речь шла о давней интрижке, а не о том, что мы там натворили.

2

Нужная бумага лежала в старом ежедневнике. Я листал его, злился, выхватывал взглядом нелепые сейчас записи: «Каждый день кафедры у меня консультация в 14.00», «Зубной. Фотоплёнка. Петрушина», «Заказать прибор», «10.00 у пам. Ленину Яросл. вкз.». Что за Петрушина? Какая-нибудь дура-двоечница… Что за прибор?

Это оказались два листка, вырванные из блокнота.

На Ползуновском острове отчёт Богданова представлял собой хронику событий, мы с Латалиным читали его не отрываясь. А рукописное разъяснение на двух страницах, сложенных пополам, лежало между страницами отчёта. Аккуратный почерк, чётко выделенные абзацы – такими текстами любуются. Так и называлось – «Разъяснение». На Виноградова и Латалина оно впечатления не произвело. А я его прочёл дважды и вечером, по памяти, сидя на низком обрыве острова со стороны Волги, записал кое-что в блокнот. Писал подряд, моё изложение и слова Богданова теперь не отличить. Сидя на полу, возле молчаливой Ренаты, я читал ей вслух:

Не будучи до конца уверенным в правоте своего поступка, я тем не менее его совершаю.

Разумеется, Б. ездил в Гремячево между делом и получал удовольствие.

Всё расшифровал. Всё определил.

Подлое время.

Конец войны Б. встретил под Прагой. Полк расформировали, солдат отправили эшелоном домой. Офицеров на грузовиках отвезли в Южную Польшу, в лагерь для советских военнопленных. Из пленных составили полк, и офицеры повели его в Союз пешим ходом.

Б. получил взвод, 40 чел. Орава. Б. – график движения, маршрут, приём пищи, ночлег. Командовала группа пленных во главе с бывшим подполковником. Толстыми палками они били пленных прямо по головам, другого языка те не понимали.

На хуторе у поляка пили самогон. Хутор богатый. Мне вшистко едно, кому налог платить, чи Сталину, чи Гитлеру.

Б. развезло. Заснул на скамейке. Разбудил пленный и сказал, что его хотят убить. Запомни, лейтенант. Пригодится. Несколько раз повторил, где и как лежит клад.

Безумные глаза.

Утром перекличка. Умер во сне. Похоронная команда. Записал на обороте фотографии, которую сделал в Берлине, в районе замка Шпандау. Хранил.

В 70-е у всех было хобби.

Сомневался. Тайна многослойная, опасная.

Готовы ли вы их пережить?

В разъяснении Богданова была безразличная правда, я верил. Пленные как орава меня тогда поразили, откровения польского хуторянина – не очень. Первая фраза «Не будучи до конца уверенным в правоте своего поступка, я тем не менее его совершаю» просто понравилась. Я записал её дословно, но сейчас, вчитываясь в предложение многолетней давности, чувствовал, что за ним есть что-то ещё, очень тревожное. Тревога была связана и с последней строкой: «Готовы ли вы их пережить?» Кого – их? Богданов был аккуратным человеком, начала и концы у него сходились всегда.

Укладывая обратно вещи, я хотел только одного – обсудить, обговорить с кем-нибудь свалившийся на голову отчёт. Очень хотел, неистово! А ни с кем, вот оно в чём дело, ни с кем! Пустота кругом. Вакуум!

Откуда у Зенкова отчёт Богданова? Простой чернявый парень в свитере… Как он меня нашёл? Зачем разыграл спектакль? Как понимать представление «инженер»?

В курсе событий только двое – я и Латалин. С памятного июльского утра девяносто второго года, когда мы расстались на Казанском вокзале, Латалина я не видел. Он, по слухам, занялся торговлей автомобилями, ото всех отдалился – где он сейчас, неизвестно. В старой телефонной книжке старый номер телефона в квартире, где он давно не живёт.

Неделю обмирать от ужаса: как ловко купил меня Зенков. «Вячеслав Петрович, вы в этой области ведущий специалист!» И я, самодовольный павлин, растаял. Это, конечно, не рядового ума инженер. Если инженер.

И опять я стоял на балконе, а в голове роились вопросы. Он кто? Журналист? Нашёл компромат и – бегом продать его владельцу? Или это следователь? Следователь-интеллектуал. Или наоборот – следователь-колун. У таких ребят приёмы топорные против докторов наук, с глупой простотой принимающих лесть за искренность, безотказные.

Что ему надо? Денег? Наверное…

Вокруг высились серые многоэтажки. В них живут люди, и у каждого свой мир как бесконечный космос. Каждый чего-то хочет, добивается, а то и мечтает, а о чём – не скажет…

Слава богу, из школы вернулась Оленька, довольная, розовощёкая, сразу пошла гулять с Ренатой, ну и я отправился в лабораторию.