Забытый берег

– Мы медленно пойдём в Кусковский парк и там всё обговорим.

На минуту замолчав, Зенков вдруг добавил:

– Нельзя от совести прятаться, Вячеслав Петрович, наоборот – необходимо идти ей навстречу, думать о ней, мучиться, искать совести, потому что все человеческие решения диктуются совестью. И решения эти верны, вот в чём дело!

– Что-что?..

– До встречи.

И Зенков исчез.

Я ошеломленно вышел на балкон, где полчаса назад курил сигарету и пытался найти логичное объяснение происходящему. А теперь всё, о чём я думал, может выплыть наружу, и тогда… Как он прав, должно быть, насчёт совести… Но я пока чувствовал только страх.

Вернувшись в кабинет, я включил ноутбук, чтобы прояснить детали.

Действительно, по соответствующей статье Уголовно-процессуального кодекса возможно возобновление дела по вновь открывшимся обстоятельствам. Эти обстоятельства и откроет Зенков. И что? Будет следствие и суд. Срок давности в современном законодательстве за преступление – пятнадцать лет. Это если суд сочтёт возможным. А если не сочтёт? Тут не в суде, конечно, дело, а в том, что суд скажет про тогдашние события! И он скажет громко, открыто. Я о них уже забыл, но все узнают! Все будут знать про меня всё, в том числе и то, что я сотворил в июле тысяча девятьсот девяносто второго года. Пусть не один, да, но сотворил. Есть ли оправдания? Есть, но они никому не нужны. Ведь сотворил? И действительно, кем я тогда стану? И навсегда!

Не хочу! А как быть?

Продержаться для начала до завтра. Сегодня ни Ирина, ни Оленька не должны ни о чём догадаться! Я весел, влюблён в свою жену, люблю свою дочь, они отправляются в путешествие, а я заботлив и даже занудлив, но это правильно, потому что от любви. Это всё правда, и это моё спасение на сегодня!

Вот уже завтра меня от памяти ничто не спасёт! А чтобы всё вспомнить, придётся самому отправиться в путешествие. Туда, в забытые времена. Я буду пить – да, это будет пьяное путешествие. Именно пьяное, потому что трезвый я не выдержу: два дня впереди.

Или сойду с ума.

5

…Всё получилось так, как и было задумано. Я собрал и проводил Ирину с Оленькой до метро. Вчерашний морозец ушёл, близилась оттепель, пахло влажным снегом. Ирина что-то чувствовала, но я поводов не давал, держался бодро и нарочито завидовал.

Тупое довольство явилось, и я неспешно закупил в магазине продукты, которые посчитал к коньяку подходящими: сосиски, макароны, лимон, сыр, масло. Хлеб. Пару пачек печенья. Ломоть ветчины. Приготовил и к понедельнику всё: одежда, сумка, нужные бумаги для визита в лабораторию.

Вернувшись, я не стал сразу пить, а погулял с Ренатой. Мне нравилось готовиться, поэтому, вернувшись, я подмёл в квартире полы и сделал влажную уборку. Пока я это делал, сварились сосиски и большая кастрюля макарон.

Ещё позвонил вдруг Попов, пожаловался на то, что тонет в бумагах. Я велел ему идти с женой кататься на лыжах. Или просто подышать воздухом. Или ехать в Абрамцево.

Пить я решил в кабинете. Там висели плотные шторы – чтобы не замечать времени суток. В тумбочке выстроились бутылки с коньяком – коллекция подарков. Имелась рюмка стеклянная, на тридцать граммов, с золотым ободком по краю.

Я приготовил закуску на тарелочках – ветчину и сыр. На одно маленькое блюдечко насыпал сахарный песок, на другом уложил тонко порезанный лимон. Нарезал хлеб. Всё это расположил на письменном столе, постелив предварительно разовую скатерть в виде нескольких слоёв старых газет. Пахло приятно. Кастрюли с макаронами и сосисками стояли на полу. Подождал, когда наконец Ирина позвонит и доложит, что всё в порядке, из Москвы выехали, автобус хороший, стёкла прозрачные, публика приличная, экскурсовод – приятная дама, а Оленька передаёт привет.

Вот тогда, пожелав им счастливого пути, удачи, хорошей погоды, я и начал пить!

Я пил коньяк, проклинал Зенкова, любил жену и дочь, жалел молодые годы, вспоминал забытые мелодии и сам пел песни, гулял с Ренатой, весело раскланивался с соседями, отдыхал на диване, ходил в приятный душ, умно о чём-то рассуждал, радовался, что жить мне осталось хотя и меньше, чем я уже прожил, но ещё долго, и в эти годы уместится много интересного, – и так я погружался вниз, в мрачный многоэтажный подземный лабиринт под тяжёлым кубическим зданием на Семёновской площади. Я ел руками из кастрюли макароны, отвечал на радостные звонки Ирины, спал, попыхивал ароматной сигареткой на балконе, бормотал стихи и рюмочку за рюмочкой пил тёплый коньяк, закусывая когда лимоном, когда сыром, а когда и толстеньким кусочком ветчины. И почему-то становилось светлее на душе, вспомнились забытые звуки, открылись просторы, и я будто уже пересыпал горячий волжский песок в руках или брёл по илистой тёплой отмели… Оживали знакомые лица, и, наконец, услышал я запахи: воды, пыли, иного времени жизни. И вот – стал я на четверть века моложе: уверенный, наивный, совсем не ведающий того, что меня ждёт впереди…

Глава 4

Тающие острова

1

Мы собирались рыбачить и ехали в Казань скорым поездом «Татарстан». В купе ловко разложили вещи, снасти и сумку с лодкой. Брали минимум, но тяжести хватало. Ещё Павел принёс длинный свёрток – на ощупь в нём пряталось что-то похожее на сиденья. Мы удивились, но помалкивали: он руководил, и никто с этим не спорил.

Достопамятное лето девяносто второго года… Приятное тепло установилось в Москве, и в каждом из нас поселилось радостное ощущение приключения. А от приключений мы отвыкли: Латалин работал в КБ, тосковал, да так, что его белые кудри поникли. Виноградов мечтал о дирижаблях, но занимался трубогибочными аппаратами, а я в своём вузе никак не мог понять, почему преподаватель – это никто. Вперёд, вперёд – так отстукивали колёса километры железной дороги, и ночь длинно растянулась по земле, и что-то важное, замечательное ожидало нас. Постельное бельё с запахом чистоты, чай в фаянсовых чашках, лёгкие занавески – мы мчались на восток, на Волгу!

Четвёртой в купе оказалась чудная дама лет тридцати. Русоволосая, круглолицая, глазастая, в голубом платье. Она была одновременно вытянутой вверх и вся в округлостях. Звали её Лида, и она ехала в Казань на встречу с возлюбленным!

– Мой Харламов готовится к шабашке, а пока сидит в Казани, – сообщила она. – Позавчера он мне звонил. Мы встречаемся с ним на конспиративной квартире на улице Баумана.

У неё оказалось множество свёрточков и баночек: с разными вареньями, смородиновым желе, с тёртыми грецкими орехами, перемешанными с мёдом, с цукатами, щербетом, и она нас потчевала! Мы пробовали и восхищались. Лида сияла!

– Вы знаете, – сообщала она, – мой Харламов в армии служил! Представляете – он стоял в карауле! Виктор, вот вы, вы стояли в карауле?

– Н-нет, – ошарашенно удивлялся Латалин, хмурил белые брови и смущённо крякал своим фирменным смешком. – Хе!

– А Харламов стоял! Он связистом был! Связь – это глаза и нервы армии! А на учениях радиостанцию утопил, и с него потом по десять рублей в месяц вычитали! Представляете?

Своими округлостями и милым щебетаньем Лида заполнила купе полностью.

– А вы курите? Я хочу закурить.

– Курит у нас вот… – показал Павел. – Вячеслав Петрович. Да и то – в строго отведённом для этого месте.

– А я весной была во Франции, в круизе по замкам Луары: Блуа, Бежанси… Французы галантные: только достанешь сигарету – сразу несколько зажигалок. – Лида надула губки и исподлобья посмотрела на Павла.

– Лида, кто ж тебя с Луары-то да сюда?

– Харламов…

Она вздохнула, погрустнела и задумалась.

– Ну, Лидочка, пойдём, – пригласил я, и мы отправились в прохладный чистый тамбур.

Лида встала к двери, закурила и заговорила:

– Замки потрясающие! Французы самодовольные, а сами лягушек едят. Вернулись домой, появляется Харламов! Ничего не боится! Он же волосатый, представляете? У него рубашка на плечах не лежит, на волосах поднимается! Он пригласил меня в ресторан, красиво ухаживал, накормил, и я почувствовала себя женщиной. А вы где собираетесь рыбу ловить?

– Где-то в Гремячево.

– Гремячево? Не знаю. А в Волге водятся лещи. Когда их завялить, мужики с ними пьют пиво. Точно? А сомы в Волге водятся?

– Водятся.

– А сазаны? Сазаны бывают большие.

– Это, Лида, как повезёт.

– Ну да, рыбная ловля – дело тёмное. А вы на что будете ловить?

– На хлеб и на горох. Мочёный.