Страна детей

Все взоры обратились ко мне. Я не выдержал их пристальных глаз. Мне показалось, что десятки ружейных стволов направлены мне в лицо, и я часто-часто заморгал глазами. Мне совсем не хотелось на ночь оставаться в каком-то там сверхсекретном арсенале. Но в момент общего напряжения, охватившего всех, я не мог им так просто сказать: «Ребята, оставьте меня в покое».

– Но стоит ли посвящать постороннего в наши секреты? – возразил Козлов, продолжая сурово глядеть мне в глаза.

В душе от радости я закричал: «Не стоит! Не стоит!» Но мой брат вдруг обиделся:

– Какой он посторонний? Он – мой старший брат. Этими словами он оказывал мне не только доверие, но и взваливал мне на плечи тяжелый груз ответственности.

Козлов больше не стал спорить с братом. На том и порешили. Затем бойцы разработали план охраны Дома дружбы, где должна была в шесть часов вечера состояться встреча членов клуба «Кэнрокуэн» с членами общества «Ангара-кай», и все разошлись. Брат объяснил мне, как добраться до арсенала, расположенного в старом пакгаузе за городом, и вручил ключ.

– Ты уж меня не подведи, – были его последние напутственные слова.

И мы на некоторое время расстались.

8. Час птицы (с 17 до 19 часов вечера)

В агентстве я застал Карима, который уже успел съездить на японское кладбище и отснять все четыреста шесть могильных плит. В его лаборатории кипела работа, рулоны проявленной пленки сушились на веревке, как выстиранное белье, но уже сейчас было понятно, что ни на одном из кадров больше не проявлялось фото-аномалий. Даже прежние могилы вышли четко, без теней. И я подумал, что, вероятно, мои ночные посетители отправились в город, и вспомнил, что в девять часов вечера назначил им встречу у кафе «Снежинка». Однако Карим не унывал, так как был по натуре исследователем. На следующее утро он опять собирался отправиться на кладбище для поиска теней.

Я заехал домой, наскоро перекусил, сгрузил тарелки и чашки в мойку, которая и так уже была завалена грязной посудой, и отправился на встречу с членами общества «Ангара-кай».

Вокруг Дома дружбы расставленные нашим славным кондотьером часовые спрашивали у всех незнакомых, прибывающих на встречу, пригласительные билеты, как при наступлении комендантского часа в старые добрые времена. В атмосфере приготовлений к дружескому вечеру чувствовалась некоторая напряженность, свойственная осажденным крепостям. Все были начеку. Но эти предосторожности нисколько не отразились на активности членов клуба, развернувших бурную деятельность. В библиотеке Дома дружбы хор репетировал только что полученные слова и ноты гимна членов общества «Ангара-кай» и любимой песни иркутских военнопленных «Андзу-но хана» («Абрикосовые цветы»). Когда я вошел в фойе Дома дружбы, то мелодичная песня разносилась по всему первому и второму этажам:

Андзу-но Ки-ни, Андзу-но саку ёо-ни,

Коно Куни-ни, акаруку Хана-о сакасэтай,

Гогацу-но Тайёо-га, Тайти-о аттакамэру ёо-ни

Минна-но Атама-кара, Аси-но Саки-мадэ

Аттакай Хикари-о абисэтай.

Хотим, чтоб нас всех с головы до пят

Согрело солнце живительным теплом,

Когда земля меняет свой наряд,

И абрикосы расцветают под окном.

Хотим, чтоб в этой дальней и чуждой строне

Снег растопил быстрей горячий майский луч,

Чтоб абрикосов цвет не только был во сне,

Чтоб солнце чаще выходило из-за туч.

Эта песнь о цветах абрикосового дерева звучала несколько странно, тем более что японские военнопленные, по словам песни, желали, чтобы они цвели в Сибири. Девушки, никогда раньше не видевшие абрикосовых цветов, все же вырезали их из цветной бумаги и украшали приветственное обращение, написанное по-японски и вывешенное в фойе. Песня создавала светлое, воодушевляющее настроение веселья, заставившее на некоторое время забыть всех об объявленной войне. Здесь же, в фойе, были устроены выставки оригами и икебана. В углу стояли в горшочках два-три деревца бонсай, выращенные членами клуба. На видном месте красовались афиши одного из приглашенных – ответственно¬го секретаря общества «Ангара-кай» художника Оцука Исаму, написанные им к постановке режиссером Сэнда Корэя на сцене токийского театра «Дзэнсиндза» пьесы иркутского драматурга Александра Вампилова «Прощание в июне».

Все это фиксировал мой цепкий наметанный глаз журналиста, чтобы потом изложить в репортаже. Я поднялся по лестнице на второй этаж и заглянул в кинозал. Кинозал был набит народом, люди ждали прибытия гостей, весело переговаривались. Среди приглашенных я увидел Светлану, которая посмотрела на меня как-то странно. Рядом с ней все места были заняты, я кивнул ей, соображая, как бы ее выманить из зала для объяснения, но в это время мой брат привел бывших военнопленных, и весь зал захлопал в ладоши, приветствуя гостей. Я примостился на стул, принесенный мной из приемной, и стал слушать приветственные речи. После официальной части члены клуба устроили тут же перед зрителями самодеятельный концерт, составленный из номеров классической японской музыки Гагаку с игрой на флейте и сямисэн, а также небольших сцен театра «Но». Признаюсь, эта музыка и театр «Но» наводили всегда на меня скуку. Один раз я даже уснул на одном представлении театра «Но» в Японии. Поэтому, чтобы не подвергаться вторично эксперименту после бессонной ночи, я потихоньку вместе со стулом удалился из кинозала. В приемной никого не оказалось, но за это время был накрыт шикарный стол с тортами и конфетами, фруктами и печеньем. Я не удержался, чтобы не налить из серебряного самовара чашку душистого чая и не стащить самый лакомый кусок торта. Как только я набил рот сладостями, в дверях появился мой брат. Он недовольным взглядом посмотрел на мою трапезу, так как я несколько нарушил торжественную чинность стола, и сказал:

– Не забудь, пожалуйста, в одиннадцать часов вечера заступить на пост. Не подведи меня.

Прожевав кусок торта, я пообещал ему, что буду по указанному адресу в назначенное время, и посмотрел на часы. Оставалось пять минут до условленной встречи с моими ночными посетителями у кафе «Снежинка». Я вскочил и засуетился, вытирая губы салфеткой.

– У меня встреча, – объявил я брату, – опаздываю.

– Будь осторожен, – предупредил он меня, – нам стало известно, что они собираются сорвать вечер, поэтому подтянули своих боевиков к Дому дружбы.

Я кивнул ему на прощание, поспешно спустился по лестнице в фойе и вышел на улицу.

9. Час собаки (с 19 до 21 часа вечера)

То, что я увидел на улице, поразило меня настолько, что я некоторое время стоял, словно парализованный, как мокрая курица с опущенными крыльями. Вокруг Дома дружбы шел настоящий кулачный бой. В то время, как там, в кинозале, торжественно произносили речи о мире и дружбе, здесь, на улице, трещали скулы, ломались ребра, ноги и руки в жаркой рукопашной схватке. «Тигры» Баранова, словно кошки, прыгали в воздух с криками «Мяу», выставив вперед руки и ноги, и, словно мячики, отлетали от железных кулаков стойких бойцов школы «Кекусинкай». Милиция попыталась было навести порядок, разнять бойцов клуба и боевиков школы «Вадарю», но это было все равно, что сунуться в огонь с голыми руками. Бедным милиционерам не оставалось ничего другого, как, имитируя бой, помахивать своими дубинками и держаться подальше от общей свары, дожидаясь конца сражения. Тут же стояло несколько машин скорой помощи, подбирающих павших с поля битвы. В этот вечер в больницу было доставлено около четырехсот боевиков школы Баранова с переломанными носами и костями и семь членов клуба с легкими вывихами и ушибами. Слава Богу, что никого не убили в драке.

Я старался бочком протиснуться между дерущимися, но внезапно получил такой сильный удар от облезлой кошки, что из глаз у меня посыпались искры. Двое бойцов из школы Козлова заметили меня и, предложив свои услуги, пробили брешь и вывели меня из окружения «тигров». Как только мы оказались за фронтом военных действий, я, забыв поблагодарить моих провожатых, пустился во всю прыть подальше от опасного места, массируя по дороге ушибленную скулу.

Когда я, немного успокоившись, вышел на центральную улицу и оглянулся, то увидел четверых незнакомых мне молодых парней, следующих за мною по пятам. Недремлющее око Баранова, наверняка, засекло мой прорыв из Дома Дружбы и направило вслед карателей. Я беспомощно огляделся по сторонам. Подмоги мне было ждать не от кого. Парни, заметив, что я смотрю в их сторону, остановились и стали рассматривать афишу. Тоже мне, сыщики-шерлок-холмсы. Костоломы проклятые! Я решил: «А, будь, что будет». И делая вид, что их не замечаю, отправился в кафе «Снежинка». Туда я шел так просто, для очистки совести. Во встречу с моими ночными посетителями я мало верил. Более того их странный визит я уже относил к области моего психического расстройства после тяжелого переутомления и почти был уверен, что все мне или приснилось, или галлюцинировалось в моем воображении. Если бы не фотография Карима с могильными плитами, то я даже бы и не вспомнил об этом. А так все же где-то в глубине моего сознания еще теплилась маленькая надежда: «А вдруг они придут».

Ушибленный глаз болел, я достал из кармана медный пятак и приложил его к веку. За закрытым веком часто пульсировала кровь, сходились и расходились разноцветные круги. Я подумал, что стоит вот так закрыть глаза и можно сразу попасть в другой мир. Так, вероятно, и делает страус, пряча свою голову в песок во время опасности. Ни четырех мальчиков с пудовыми кулаками, никакого страха. Я опять оглянулся, парни не отставали.

Возле кафе «Снежинка» я сразу же увидел своих ночных знакомых и почему-то нисколько не удивился. Возможно, в моменты опасности человек перестает чему-либо удивляться. Я сразу же затащил их в кафе, усадил за столик и заказал четыре порции мороженого. Они были все в той же полевой форме императорской Квантунской армии.

– Спасибо за цветы, – сказал унтер-офицер.

Я вначале не понял, но затем вспомнил, что положил полевые цветы на их могилы, махнул рукой:

– А-а, не стоит благодарности. Угощайтесь, – и я кивнул им на мороженое, поставленное официантом перед ними.

– Извините, – замялся унтер-офицер, – мы не любим мороженое.

– А-а, понимаю, тогда я закажу вам кофе.

– Ничего не нужно, – жестом остановил меня унтер-офицер.

Я не стал ни возражать, ни уговаривать, потому что не знал правил, существующих в их мире. К тому же лишней назойливостью я мог поставить их только в неловкое положение. Мороженое в стаканчиках так и осталось стоять перед ними и таять.

В это время в кафе заглянул один из парней. Он пристально посмотрел на меня и стаканчики с мороженым на столе, потоптался на месте в нерешительности и вышел.

т досады я закусил губу, подумав, что они так просто не оставят меня в покое. Заметив мое расстройство, унтер-офицер спросил:

– У вас неприятности?

– Еще какие! – словно накипевшая боль, вырвались у меня из груди слова отчаяния. – Видели, сейчас в кафе входил детина? Так вот их еще трое поджидают меня на улице, от самого Дома дружбы преследуют. Фингал под глаз поставили. Боюсь, что все ребра мне пересчитают, когда я выйду отсюда.

Унтер-офицер повернул голову к коренастому, с короткой стрижкой солдату и сказал:

– Синдзи, иди, разведай обстановку.