Каникулы

– Да-а-а, – протянул брат, – что-то Нюра у тебя мало похожа. Особенно бакенбарды не её!

Действительно, на портрете у четвёртого механика были бакенбарды, которыми он пытался компенсировать свой молодой возраст и почти девичий румянец своих щёк.

– Какая Нюра?! – удивлённо возмутился я. – Не было никакой Нюры!

– Брось пургу гнать, – сказал брат. – На судне не спрячешься. Весь экипаж знает, а ты дурак, один ничего не знаешь. Ну что, свадьбу – то будем играть?

– Какую свадьбу?! Мне ещё восемнадцать не исполнилось!

– Ну, пока до Кейптауна сходим да назад вернёмся – как раз тебе восемнадцать и случится.

От такой неожиданно свалившейся перспективы у меня мысли стали путаться. А как же я буду учиться? А если дети пойдут? А где жить с семьёй? Не с родителями же! И так с большим трудом от них оторвался. Слава Богу – в общаге живу. А тут – жениться! Нет! Ни за что! Это в мои планы пока что не входит.

Тут брат, очевидно, каким-то внутренним чутьём, ощутил всю степень моего смятения.

– Ладно. Не сцы. Вопрос с женитьбой как-нибудь уладим. Нюра – девка хорошая: подберём ей кого-нибудь. А ты смотри больше никуда не вляпайся. А то вернёшься домой с кучей детей, хорошо если своих.

«Да-а-а, вот она, взрослая жизнь, – подумал я. – Только расслабишься – и ты уже влип! Как в тайге. На каждом шагу – опасность! Впредь надо быть осторожным».

С этими горестными мыслями я и уснул. Но не тут-то было! Мне снилась Нюра в каких-то мехах, но с голым торсом и почему-то в комнате нашего общежития. И я опять с ней, а в комнате полно людей. И они входят и выходят, а мы с Нюрой как будто никого не замечаем, и нас никто не замечает. И я опять вопреки нереальности происходящего ощутил то же блаженство, какое и в кубрике у Нюры.

Проснулся я утром с полным убеждением, что мне, пожалуй, стоит жениться на Нюре – и будь что будет. А с детьми как-нибудь разберёмся.

Снова захватив свою папку и коробку пастели, я направился к каюте Нюры в несмелой надежде, что под предлогом продолжения «натюрсессии» мне опять обломится то великое счастье, которое так неожиданно и ошеломляюще обрушилось на меня вчера. Заодно я намеревался обсудить с Нюрой вопрос о нашей женитьбе. Меня, правда, смущало моё несовершеннолетие – захочет ли Нюра ждать целых два месяца.

У трапа на нижнюю палубу, где была каюта Нюры, стоял, прислонясь спиной к переборке и скрестив руки на груди, здоровенный матрос из швартовой команды.

– Куда курс держим? – спросил он ласковым и дружелюбным голосом.

– Да вот – Нюра просила… – почему-то пролепетал я.

– Мой тебе совет: будь поосторожней! Ходишь где попало. До берега далеко. Море глубокое. Выпадешь случайно за борт – нихто и не хватится. А Нюра занята… Просила её не тревожить. ПОНЯЛ, ПАРЕНЬ?!

Последние слова были произнесены вдруг таким совсем не ласковым голосом, что у меня как-то послабело в ногах, и расхотелось идти к Нюре, а захотелось, наоборот, поскорее вернуться в каюту брата.

– Ну вот и хорошо, – опять ласковым голосом замурлыкал детина. – Ты, парень не меньжуйся. В гости заскакивай, портреты порисуем, в картишки перекинемся.

Я на своих ставших ватными ногах побрёл назад.

«Да… – думал я. – А с виду ребята такие хорошие да задушевные. Наверное, этот громила сам на Нюре жениться хочет. Ну что ж. Не буду мешать чужому счастью. Конечно, что я такое в глазах Нюры перед этим мастодонтом. Он вон какой мужик, а у мне ещё школьный пиджак не тесен сорок четвёртого размера.

К тому же в глубине души шевельнулось лёгкое облегчение: проблема с женитьбой как-то сама собой и разрешается. Нюра, конечно, предпочтёт «мастодонта», как только узнает, что он её полюбил, а я – снова свободен! Рановато мне ещё в петлю-то лезть. Ещё институт надо закончить, да и вообще – жизни не видел…

Мои философские размышления о сложных перипетиях судьбы были прерваны весьма ощутимым шлепком по плечу сзади.

– Привет, маэстро! Куда влечёт вас рок событий? А я как раз с вахты, пошли ко мне в кубрик. Поболтаем.

Честно говоря, розовый румянец, окаймлённый, по тогдашней моде, жиденькими бакенбардами четвёртого механика, несмотря на толчок в плечо в качестве приветствия, меня обрадовал.

Мне был приятен этот парень. С ним можно было разговаривать о вещах, выходящих за рамки обычных среди моряков тем выпивки, баб, «бабок» и, конечно, драк в портах во всём многообразии случаев и событий. Общаясь наедине со многими из позировавших мне членов команды, я таких разговоров наслушался не на одну приключенческую повесть. А с Женькой – так звали моего нового приятеля – мы могли поговорить и о книгах, и о музыке, и о живописи, и о новых фильмах. Видно было по всему, что и он испытывал потребность такого общения, кроме обычных на судне выпивки да игры в карты. Особенно я зауважал Евгения за то, что он, как и я, совсем недавно полностью осилил книгу Станислава Лема «Сумма технологий». Этот полученный нами посыл к размышлениям и трансформации мироощущения сильно подпитывал интерес друг к другу.

Наши разговоры, бывало, продолжались всю ночь.

Как-то мы не без участия Лема дорассуждались до философского обобщения, что всё в мире взаимосвязано и не случайно. Всё вытекает одно из другого. Это правило работает и в биологии, и в космосе, и в отношениях между людьми, и, естественно, мы заговорили и об искусстве.

Женька с лёгкой завистью сказал:

– Тебе хорошо, ты художник. Ты рисовать умеешь. А я вот в детстве рисовать любил, да художником не стал. Наверное, я неспособный.

– Женька, – сказал я. – Рисование – это такая же грамота, как и писание букв. Если бы тебя учили в школе рисовать столько же, сколько писать буквы, ты был бы такой же грамотный и в рисовании. Только буквы передают словесную информацию, а рисование – информацию визуальную, о том, как выглядят предметы. Так что дело вовсе не в способностях. При его желании и медведя можно научить рисовать. Но так же, как умеющий писать буквы – ещё не писатель, так и умеющий рисовать – ещё не художник. Художником, как и писателем, может быть только тот, кому есть с чем обратиться к человечеству – либо через писание букв, либо через рисование. А умение рисовать так же относится к искусству, как умение писать буквы к литературному творчеству. Чтобы делать искусство, надо быть ЛИЧНОСТЬЮ!

– Вон как ты это здорово объяснил! Откуда ты такой умный?

– Да это не я сам додумался. Это у нас на факультете есть преподаватель такой. Он сам из Москвы, по распределению приехал. Продвинутый – жуть! Вот он нам и объясняет, что да как.

Тут мы с Жекой и задумались: а что же такое личность? Чем личность отличается от не личности? И кто мы такие – личности или не личности? Каждому из нас, конечно, хотелось бы быть скорее личностью, чем не личностью, но, с другой стороны, мы вроде ещё и не писатели! Но опять же у нас всё впереди. Максим Горький вообще толком нигде не учился, окончил там какие-то свои университеты, а поди ж ты – великим писателем стал.

– Как ты думаешь? – спросил меня Женька. – Я уже личность или ещё не личность?

– Я даже и не знаю… – ответил я. – Я ещё и с собой не определился. Наверное, это смотря с кем сравнивать. Вот если писатель – личность, то с остальными как же? Может быть, дело не в том – писатель ты или не писатель, с ним-то всё понятно! Обращайся себе к человечеству – и дело в шляпе. А вот если ты не писатель и не настоящий художник – личность ты или не личность?

– Вот взять, к примеру, наш экипаж, – сказал Женька. – Многим не то что к человечеству обратиться, а и между собой-то поговорить толком не о чем. Одни разговоры – о бабах да о мордобое, да в карты всё свободное от вахты время режутся. Конечно, если взять нашего капитана – он с человечеством общается постоянно. В каждом порту документы оформляет, на английском говорит. Мореходку опять же закончил. Дело своё знает.

– Опа! – сказал я. – Наверное, дело как раз в деле? Если человек знает какое-то дело, нужное не только ему самому, но и другим людям – это, наверное, уже личность?

– Даже не знаю, что и сказать… – ответил Женька. – Вон у нас в посёлке сосед картошку выращивает, по сто пятьдесят кулей выкапывает и продаёт. Тоже вроде для людей старается – дело делает, а поговорить с ним не о чем. Он кто? Личность или не личность?

– А, вопрос? Если с ним поговорить не о чем – чем его голова занята? Наверное, только одной картошкой? С этим к человечеству обращаться проблематично. Разве только к соседу по огороду?

– Так получается что? Личность – тот, кто может что-то сказать или сделать важное не только для себя или своей семьи, а и для многих других людей. И тогда получается, что, чем ты более интересен другим людям, тем ты и большая личность? – изумился Женька.

– Выходит, что так. Видишь, ты какой умный, как ловко сформулировал, – похвалил я его. – Получается, с личностью мы определились, а как быть с не личностью? Где граница? Как мы можем определить: этот – уже личность, а этот ещё нет. И как называется этот, кто ещё нет?

– А давай посмотрим – кто у нас на судне личность, а кто нет? Вот с капитаном всё понятно – личность. А вот матрос Серёга – быдло быдлом. Разговоры только о бабах, драках и как напиться…

– Слушай, Жень, – сказал я, – интересно, а Серёга обидится, если узнает, что мы его в быдло определили?

– А и пусть обидится. Его даже следует обидеть, чтобы он хоть немного задумался. А то вести себя не умеет: матерится на каждом шагу, даже при женщинах. Зарабатывает вроде не хуже других, а одевается как босяк. Все деньги пропивает, на большее ума нет.

– Так, может, он и не виноват. Может быть, у него детство было трудное, родители дураки – учиться не заставляли.

– Так-то оно и так. Да только вон Димке тоже с родителями не повезло: отец – запойный пьяница, а мать в зоне срок отбывала. Так он, наоборот, на плохом примере себя в руки взял, книжки читал, на штурмана выучился. Теперь человек человеком.

– Вот ты говоришь «человек человеком». А что такое человек? Как ты думаешь, чем таким люди отличаются от животных?

– Ну, умом, наверное, – немного подумав, ответил Женька. – Хотя, если разобраться, и у животных ум бывает. Вон, у меня дома собака – такая хитрющая тварь! А дельфины? У них мозг, говорят, побольше человечьего.

– Так, может, люди отличаются тем, что они, к примеру, дома строят?