Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

Однажды, совсем неожиданно, на дачу приехал папа. Я-то не помню, но мама потом рассказывала, что он был бледен и сильно встревожен. По словам отца, наш дом № 11 по 2-му Спасоналивковскому переулку чудом уцелел.

Во время недавнего ночного налета фашистов на Москву две бомбы были сброшены на наш район. Одна из них уничтожила дом № 10, что прямо напротив нашего, вторая разрушила часть здания Москворецкого райсовета на углу переулка и Большой Полянки.

Это была так называемая «вилка» – летчик целил в объект, находившийся посредине.

Мы, мальчишки, еще до войны выходя в переулок, часто слышали доносившиеся как бы из-под земли звуки, похожие на пулеметные очереди. Здание, откуда они раздавались – дом № 6 – вовсе не было похоже на жилое. Всегда наглухо закрытые высокие двери-ворота, отсутствие окон на фасаде, закрытый двор – все говорило о том, что это какой-то секретный объект. Еще до войны ползли слухи: «военный завод подземный, должно быть…» Тем более, что объект время от времени сам выдавал себя доносившимися из-под земли странными звуками. Они напоминали короткие пулеметные очереди.

Слухами хорошо воспользовались немецкие шпионы. По их наводке бомбили прицельно. Но пилот промахнулся. Вместо завода был полностью разрушен двухэтажный жилой дом№ 10 и угловая часть административного здания райисполкома на Большой Полянке (сейчас дом 50/1).

К счастью, жители разрушенного дома (он стоял в 10–12 метрах напротив нашего) не пострадали. Их спасла та самая «щель», которую они вырыли у себя во дворе! Тряхнуло порядочно, оглушило, но обошлось. Жертв не было, оставшихся без крова над головой куда-то расселили. Но от дома ничего не осталось. В 70-х г.г. на его месте построили тоже жилой, но уже панельный дом, что стоит и поныне.

Разбитая часть здания райсовета на Полянке долго стояла в руинах, напоминая о войне. Позже ее восстановили. В девяностых здесь размещался недоброй памяти банк Столичный. Тот самый, что погряз в финансовых аферах в лихих 90-х. По иронии судьбы (опять «спираль времени»!) наша фирма была клиентом этого банка, и мне несколько раз пришлось посещать его, а заодно и свои родные места. Судьбе было угодно привести меня в наш дом накануне его сноса.

Как оказалось, к тому времени дом уже был расселен. Жутко смотрелись выбитые окна и двери. Двор был пуст, Почувствовав неладное, я поднялся по знакомым ступенькам в подъезд. Дверь в квартиру 10 не была заперта, и я вошел. «Господи! Что творят время и люди!», подумал я, увидев полный разгром. Конечно, никаких вещей уже не было, а из моей детской спальни доносились голоса. По содержанию нескольких фраз я догадался, что это строители. Они обсуждали предстоящую «казнь» моего дома. На миг сжалось сердце, будто хоронил близкого человека…Не спросив ни слова, я повернулся и ушел, попрощавшись со своим детством навсегда. Как оказалось позже, какие-то лихие нувориши купили, скорее всего за бесценок, наш дом, чтобы на его месте построить фитнесс-центр.

А тогда, после бомбежки, дом уцелел. Прочные стены добротной кладки в три кирпича выдержали. Однако все его квартиры, оказавшиеся прямо напротив места взрыва 250-кг немецкой бомбы, пострадали. Окна вылетели вместе с рамами и оклеенными крест-накрест стеклами. К счастью, никто из жильцов не пострадал. По рассказу папы, осколки, пролетев все пять метров комнаты родителей, почти насквозь пробили деревянную четырехдюймовой толщины перегородку, глубоко застряв в дубовых досках. Хорошо еще, что папе удалось очень быстро заказать и закрыть пустые оконные проемы железными решетками, и только потом вставить рамы с остеклением. Вернувшись с дачи, я долго рассматривал углубления от осколков в перегородке. Туда целиком влезали пальцы моих рук. Эти дыры позже мы заклеили обоями.

Рассказав о бомбежке, папа сказал: «Пожалуй, не помешает на всякий случай вырыть такое же земляное укрытие, то бишь «щель», и у вас здесь в огороде, а ты мне поможешь».

Вооружившись лопатами, начали копать. Земля была сухая, глинистая, поддавалась с трудом. Возились мы с нашим «укрытием» долго, но дело сделали. Получился небольшой окопчик, который папа наскоро прикрыл попавшими под руку досками. Спускаться туда можно было по земляным ступенькам. И вот что интересно! Казалось бы, мне, девятилетнему мальчишке, изрядно помучившемуся с лопатой, рытье земли должно было бы стать противным надолго. Так нет, наоборот, процесс копки земли мне почему-то так понравился, что я совсем не против, если и сейчас меня просят выкопать какую-нибудь яму!

Папа уехал. Но, ведь как в воду глядел! Через несколько дней был очередной налет немцев на Москву. Завыли вдалеке сирены воздушной тревоги. Их пронзительные звуки, хоть и приглушенно, были слышны даже у нас, в Белых Столбах. Тревожными всполохами заметались в вечернем московском небе лучи прожекторов. Те самые «рыбы» – аэростаты воздушного заграждения, поднятые на высоту свыше двух километров, мешали опускаться фашистским летчикам для прицельного бомбометания. Их самолеты заходили в воздушное пространство над городом выше, где их ловили яркие лучи прожекторов.

.

В этот раз один из фашистов, чтобы ускользнуть от лучей, резко сманеврировал и отвернул от Москвы в южном направлении. Как потом оказалось, отбомбиться он не успел. Его стал преследовать наш истребитель. Все это мы узнали позже. Пилот уходившего от огня зениток «Юнкерса» заметил погоню. Чтобы оторваться от преследования и прибавить в скорости, он стал беспорядочно избавляться от бомбового груза. Случилось так, что местом, где немец сбросил последние бомбы, оказался наш лесок. Тот самый, на который выходили окна дачи.

Мама имела привычку оставлять коляску с новорожденным под окном. Окно было приоткрыто – жара стояла даже вечером. Свежий воздух с ароматом приближающейся осени легко проникал в комнату. Когда мама услышала надрывный рев самолетных моторов и треск пулеметных очередей нашего истребителя, преследовавшего фашиста, она схватила меня и побежала в огород, к нашей «щели». Ту самую, что вырыли мы с отцом. Сунув меня в окопчик, сама кинулась к коляске.

Все произошло мгновенно. Раздался грохот взрыва. К счастью, немецкая бомба угодила в небольшой овражек. Кроны деревьев и рельеф смягчили удар воздушной волны. Мама успела упасть на пол, толкнув коляску к окну. Осколки стекол из приоткрытой рамы пролетели над ней и поверх коляски с ребенком. Домик хорошенько тряхнуло, у меня в окопчике со стен посыпалась сухая глина, но мы все, слава Богу, остались целы и невредимы!

Гул самолетных моторов уже начал стихать, когда в отдалении раздался еще один тяжелый взрыв. Потом наступила тишина. Убедившись, что со мной тоже все в порядке, мама немного успокоилась. Мы собрали с пола комнаты осколки стекол, прикрыли и завесили окно. Четырехмесячный братик спал, как ни в чем не бывало.

И все же дача получила повреждения, особенно наша комната. Последствия бомбежки сделали наше пребывание там невозможным. Отца отпустили с комбината на полдня, чтобы вывезти нас в Москву. К этому времени ему удалось найти мастера, чтобы остеклить рамы нашего дома, поврежденные взрывом бомбы. Это оказалось очень кстати, поскольку погода стала портиться. Приближалась осень.

По радио передали о подвиге советского летчика Виктора Талалихина – одного из первых в то время пилотов, совершивших воздушный таран. Диктор рассказывал, что, преследуя немецкий бомбардировщик, наш «ястребок» израсходовал весь боезапас, а фашист удирал. Виктор, будучи раненым в руку, догнал «Юнкерс» и решил обрубить ему пропеллером хвост. Чувствуя, что раненная рука не дает выполнить этот маневр, Талалихин просто врезался своим самолетом в машину противника.

Самолет врага камнем рухнул вниз и со взрывом врезался в землю. Наш пилот катапультировался и благополучно раскрыл парашют. Подробности воздушного боя не сообщались, но мы почему-то подумали: «А не в районе ли нашей дачи это случилось?» Теперь достоверно известно, что это произошло в районе Домодедово, а, значит, Виктор Талалихин совершил свой таран, за который получил звание Героя Советского Союза, действительно недалеко от нас. Еще одно любопытное совпадение: Герой-летчик до обучения в летной школе работал на мясокомбинате им. Микояна, там же, где и мой отец!

Советские войска отступали. Откуда тогда мне, пацану, было знать, что немецкие передовые части уже вплотную подходили к Москве. Начиналась эвакуация. Из города вывозили промышленные предприятия, музеи, уезжали театры с актерами и декорациями, крупные НИИ и учреждения. Эшелоны уходили на восток, увозя людей и оборудование. Москва готовилась к обороне. Война была на пороге.

Отец почти не приходил домой, настолько серьезной была обстановка на комбинате.

В конце сентября ему все же удалось на несколько часов вырваться к нам. После того, как родители и бабушка закончили разговор, я увидел заплаканные глаза мамы. «Сынок», – сказала она, «мы решили, что нам нужно уехать.» Обстановка не позволяла долго раздумывать. Папа и бабушка оставались в Москве. Он – на работе, бабушка – сторожить квартиру. А нам предстояло отправиться в эвакуацию.

Мама написала письмо своему дальнему родственнику в город Чкалов, так тогда назывался Оренбург. Дядя Боря, так его называла мама, полный тезка известного в те годы актера Бориса Щукина, тоже был драматическим артистом. Вместе с женой он служил в труппе областного драмтеатра в Чкалове. Маме ответили: «Приезжайте, поможем». Отъезд папа наметил на конец сентября. Обстановка на фронтах складывалась не в нашу пользу. Немцы рвались к Москве.

Все коренные москвичи знают дату 16 октября 1941 года. Никогда так близко фашисты не приближались к городской черте. С колоколен сел ближнего Подмосковья они пытались в бинокли разглядывать Кремль, смакую свой парад на Красной площади. В эти два дня – 16 и 17 – в Москве действительно началась паника. Я не хочу здесь описывать то, чему не мог быть свидетелем, И потому, что в эти дни был в Чкалове, и по причине малого возраста. Долгие годы многие материалы о московских событиях тех нескольких жутких дней были засекречены. Сейчас кое-что можно найти в свободном доступе. Работая над своими воспоминаниями, я наткнулся на любопытную информацию. Она имеет самое непосредственное отношение к папе – главному инженеру московского мясокомбината имени А. И.Микояна.

В № 9 (180) журнала «Спецназ России», вышедшем в сентябре 2011 года, автор Андрей Кудряшов опубликовал статью «Паника в Москве». Подробно и объективно он описывает примеры многих, скажем прямо неприятных, если не позорных, случаев поведения людей и отдельных руководителей предприятий и учреждений 16 и 17 октября в Москве. Я не буду пересказывать содержание статьи, кроме одного абзаца.

«16 октября в 7 часов утра», – пишет А.Кудряшов, – «рабочие колбасного завода Московского мясокомбината имени А. И.Микояна, уходя из цехов в отпуск, растащили до 5 тонн изделий. Беспорядки были прекращены С ПОМОЩЬЮ ПАРТАКТИВА (выделено мною, В. Ф.), сторожевой охраны комбината и бойцов истребительного батальона. Директор холодильника Левин арестован, руководитель комбината с работы снят».

Никогда папа не рассказывал мне об этом случае. Судя по тому, что он продолжал исполнять свои обязанности, а впоследствии за отличную работу был награжден орденом Трудового Красного Знамени, я не сомневаюсь, что он непосредственно входил в состав того самого партактива. Вот так, много лет спустя после его ухода из жизни, я получил возможность еще раз гордиться своим отцом.

А тогда, в октябре 41-го, партийному и советскому руководству Москвы и СССР, опираясь на коммунистов и просто честных советских людей, удалось очень быстро и решительно взять под контроль ситуацию в городе. И хотя немцы продолжали свои попытки прорваться к Москве, они были остановлены. Выступление по радио маршала Жукова окончательно успокоило москвичей. Ход дальнейших событий хорошо известен.

Немецкие войска были отброшены от столицы.

В память о защитниках Москвы в разных местах города сохранены сооруженные в эти трагические дни ДОТы и другие оборонительные сооружения. Одно из них стоит у нас, на Новоясеневском проспекте, другое на улице Обручева, недалеко от станции метро «Калужская». На Ленинградском шоссе в Химках сооружен монумент в виде противотанковых «ежей» – сваренных из стальных швеллеров конструкций. Много памятных объектов обороне Москвы сохранены и в других районах. В День Победы к ним возлагают венки, чествуя погибших защитников столицы и ветеранов войны. Память о войне священна. А Москва заслуженно носит имя города-героя.

Мы не застали самые тяжелые дни обороны Москвы. Папа посадил нас в поезд 30 сентября 1941 года. На вагоне была табличка «Москва-Чкалов».

Глава четвертая. Эвакуация (сентябрь 1941 – август 1942)

Дорогу в Чкалов (так тогда назывался город Оренбург) я помню смутно. Вагоны поезда были переполнены женщинами с детьми и стариками. Состав тащился, останавливаясь, чтобы пропускать воинские эшелоны. Только через трое суток, к вечеру, на перрон вокзала в Чкалове вышла мама, неся на одной руке моего новорожденного. Другой она тащила здоровенный чемодан. Какой-то узел с трудом волочил сзади и я.

Дорогая мама! Как же тебе было трудно и страшно оказаться в твои едва 31 год, с двумя детьми, в далеком незнакомом городе. Только сейчас я могу лишь попытаться представить себе твое состояние…

Все, что было потом, а прожили мы в Чкалове почти год, вспоминается, конечно, лишь частично. Какие-то эпизоды впоследствии рассказывала мне мама, но кое-что прочно врезалось в мою детскую память. Об этом я и хочу рассказать.

Дядя Боря, плотный, небольшого роста, с участливым лицом, привез нас к себе домой. Добротный кирпичный дом стоял на одной из главных улиц города, Советской, недалеко от здания драмтеатра им. Горького. На четвертом этаже (лифта, кажется, не было) находилась их двухкомнатная квартира. Нам отвели проходную комнату, за нами, «уплотнившись», остались хозяева. Только сейчас я могу представить, насколько наше появление нарушило мирок их привычной довоенной жизни. Но, надо отметить с благодарностью, и дядя Боря и его жена тетя Вера, как могли старались помогать моей маме.

В годы войны семьи, эвакуированные из мест боевых действий, как правило, подселялись к родственникам, а чаще и к вовсе незнакомым людям, жившим в тыловых городах. Называлось это «уплотнение». Многим доставалось еще сложнее, чем нам.

Из удобств в квартире были водопровод, канализация и центральное отопление – по меркам военного времени роскошь неслыханная. Хотя с наступлением зимы оказалось, что уголь в котельной сильно экономили. В доме было здорово прохладно. Одевали на себя все, что смогли захватить из Москвы, Кое-какие вещи дали нам родственники.

Привыкшим к жизни в коммунальных квартирах многолюдие было не в диковинку, но при «уплотнении» условия жизни, конечно, становились еще более тяжелыми. Однако, ни у нас, ни у дяди с женой выбора не было. В войну поменялось многое. А такие качества русского народа, как сердечность и сострадание проявлялись гораздо ярче.

Вообще сейчас, спустя почти восемьдесят лет после той зимы, трудно представить себе, каково доставалось бедной моей маме. Как она ухитрялась готовить еду, стирать наши пожитки и белье, мыть посуду и убираться? Горячую воду грели на примусах, сильно экономя керосин. Мыла было в обрез, его, как и продукты, выдавали по карточкам.

У меня перед глазами картина: мама подмывает братика, просто подставляя его попку под струю холодной воды из крана на кухне. Младенец кричал в голос, однако, как ни удивительно, ни разу не простудился!

Меня определили в третий класс школы, и я начал ходить пешком на уроки, туда и обратно, и не очень близко, один. Маме с грудничком было не до меня. Делать уроки приходилось на кухоньке. В проходной комнате места хватало лишь на диван да раскладушку. Оформили нам продуктовые карточки, которые, как говорили тогда, надо было «отоваривать».

За хлебом мама часто посылала меня. Булочная была в доме напротив, там же на Советской. Что такое «карточки»? Лист плотной бумаги, на котором напечатаны клеточки с числами и нормой выдачи продукта, в данном случае хлеба. Полагалось 400 грамм на иждивенца в день. На нашу семью эвакуированных – чуть больше килограмма черного, не очень хорошего качества, хлеба.

Наступила зима. Закутанный во все теплое мамой, сжимая в кулачке хлебные карточки (потерять их – трагедия!), иду в булочную. Плотная очередь принимает меня в свое ворчливое тело, сжимает, двигает к продавщице.

«Давай, пацан, твоя очередь»! Тетка нарезает наши порции, протягивает мне: «Держи крепче!»

Несу хлеб домой, там мама уже приготовила скудный обед. Нам было бы совсем голодно, если бы папа не сумел «прикрепить» нас (еще одно выражение военных лет) к столовой городского мясокомбината. О. это было что-то!

Тут я должен сделать небольшое отступление. С тех пор прошло много лет, целая жизнь. Чтобы восстановить в памяти наши с мамой походы за едой на мясокомбинат, мне пришлось воспользоваться интернетом и открыть план Оренбурга (историческое название было возвращено городу в 1957 году). Ба! Вот они, знакомые улицы, театр, наш дом, река Урал, вокзал… Внимательно, и теперь уже профессионально, вглядываюсь в план центра города. Наверное, в наши дни многое здесь изменилось, но это сейчас, а тогда, зимой 41-го…

Морозный ветер прихватывает уши. Улицы темные, фонари не горят, лишь белеют сугробы в свете полной луны. Мы идем по Советской мимо драмтеатра, сворачиваем возле памятника Ленину в сторону вокзала. Вот силуэт караван-сарая, темнеет башня мечети. Путь неблизкий. Мне немного страшно, но город пуст, никого. Мама крепко держит меня за руку. Какой-никакой, а защитник. Мне 10 лет. Оставляя вокзал справа, осторожно оглядываясь, но не отпуская меня, мама перебирается через рельсы. Вот и мясокомбинат.

Крикливая тетка в столовой наливает в нашу кастрюлю несколько половников жидкой пшенной каши на воде. Больше нам не положено, но и на этом спасибо, будет не так голодно! Мама тщательно укутывает кастрюлю в принесенную с собой старую шубейку, и мы пускаемся в обратный путь. Маме тяжело, я это вижу.