Искусство жить и жизни смысл. Сборник II. Сквозная линия

«…жалость огромного размера, превышающая Михину голову, и сердце, и все тело, накрыла его, и это была жалость ко всем людям, и плохим, и хорошим…»

Цит. по: http://www.dolit.net/author/12584/ebook/100219…

Метаморфоза Творения? Не посылает ли Творец в наш безумный мир особи, нравственно взрослые при своем рождении, т.е. «дефинитивные имаго»? И не делает ли Он это в обход эволюции, неспособной эффективно выработать столь необходимый для сохранения и совершенствования Его творения инстинкт «социальной справедливости»? Согласитесь, дорогие друзья, что не так просто ответить на эти вопросы. Из текста главы ясно одно, что Михина «всемирная жалость» приводит его в ряды борцов за возвращение Крымских татар на их историческую родину. Эту борьбу Миха ведет, подчиняя свой ум, «здравый смысл», инстинкт сохранения себя и близких своей «всемирной жалости». Его нравственно взрослая душа не нуждается в инициации воспитанием, не поддается она и инициации страхом, на что рассчитывают органы ГБ. С этой целью они не оставляют Михе «никакого выхода». Вспомним «бредень» Чибикова, сентенции профессора Винберга и слезы «бедного кролика» – доктора Дулина…

Миха не плачет. Просто приходит момент, когда самодостаточная Михина душа готова оставить кокон его тела. Вот как описывает автор этот момент в подаче самого героя.

«…Какой простой и верный выход. Почему это никогда раньше не приходило в голову? Как хорошо, что тридцати четырех еще не исполнилось. Ведь именно в тридцать три года Иисус совершил поступок, подтвердивший его абсолютную взрослость: он добровольно отдал свою жизнь за идею, которая вообще-то не вызывала у Михи большого сочувствия, – за чужие грехи.

Распоряжаться собой – это и значит быть взрослым. А эгоизм – качество подростковое. Нет, нет, не хочу больше быть подростком…

Он пошел в ванную, принял душ. Надел чистую рубашку. Подошел к окну. Рамы были ветхие, стекла грязные, но подоконник чистый. Он раскрыл окно – дождь, сумрак, слабый и бедный городской свет. Фонари еще не зажглись, но какое нежное мерцание.

Снял ботинки, чтобы не оставлять грязных отпечатков подошв, вспрыгнул на подоконник, едва на него опершись. Пробормотал: «Имаго, имаго!» и легко спрыгнул вниз.

…Улетает крылатое существо, оставляя на земле хитиновую скорлупку, пустой гроб летящего, и новый воздух наполняет его новые легкие, и новая музыка звучит в его новом, совершенном органе слуха.»