Ангина

– То, что я вам сейчас скажу, вы вряд ли где еще почерпнете и от меня тоже больше не услышите. В уличной драке самым важным является не сила и не техника, а смелость и упорство. Самое страшное, когда боишься испытать боль. При этом сам ударить боишься, чтобы не получить в ответ. И этого боятся практически все. Кто первый победит страх, тот победит и в драке. Вы выдели, как я отшил Степанова, когда он унижал меня поджопниками. Одним ударом победил, потому что не испугался его ответки. А он зассал. Вот и вы сделайте так, чтобы зассал Булимин. По его жирной харе же видно, что он ни на что не способен. Только детей пугать. Нагоните на него страха дружным наездом и по пару раз врежьте. Вот увидите, на драку он больше не полезет.

Это была чистой воды теория. И сам то я подобной смелостью ранее не обладал, хотя и признавал правоту всего этого. Но вот на моих одноклассников данная теория подействовала и моего обидчика они проучили. Как же им было потом приятно наперебой рассказывать мне все подробности недавнего поединка, что и как кто говорил, куда бил, как трясся от страха Булимин. Больше меня этот увалень не затрагивал. Но еще важнее было осознавать, что я постепенно учусь использовать других для построения своей новой жизни. Яркой и красочной.

Но что-то я увлекся детскими рассказами. Ну а как иначе? Все-таки пока это была моя среда и из нее я никак не мог вырваться.

А еще в этой новой жизни я решил еще разок убедиться в отсутствии у меня «иллюзии будущего» и еще раз «познакомиться» с моей «будущей» или «прошлой» женой в детском возрасте. Опять нелепая речевая конструкция? Да! Несомненно, но по-другому выразиться не получается.

Со своей супругой Светланой в «прошлой жизни» я прожил почти двадцать пять лет. Она была старше меня на два года, а значит, в этом 1978 должна была учиться в шестом классе. Из ее рассказов о своем детстве я помнил, что раньше их семья жила где-то на Рутченково, там же Светлана и закончила школу. Лишь за года три-четыре до нашего знакомства мои будущие родственники переехали в новую квартиру на Набережной, куда я и стал в последствии часто наведываться. Поэтому разыскать свою девочку-Свету я мог в то время лишь в школе на поселке. Номер школы я помнил смутно. То ли 15, то ли 51. Я взял в руки телефонный справочник и стал просматривать школы Кировского района. Под номерами из моей памяти школ не числилось. Тогда я достал карту-схему Донецка и с ее помощью попытался получить дополнительную информацию, изучая название улиц, проспектов, переулков. Площадь Свободы – что-то знакомое. Возле нее расположена средняя школа №115. Похоже, это она и есть!

На следующий день я нанес визит в эту школу. Шестых классов в ней оказалось аж четыре. Под какой буквой из них училась моя будущая избранница, я не помнил абсолютно. Стоя в коридоре школы под расписанием уроков, я интенсивно размышлял с какого же шестого класса мне начать поиск. Почему-то мне приглянулась буква «В» и я пошел искать кабинет физики. Пока я бродил по неизвестному зданию, прозвенел звонок, и к искомому кабинету я подошел, когда учащиеся уже начинали его покидать. Я все же зашел в быстро пустеющую аудиторию, внимательно всматриваясь в лица выходящих школьниц.

– Ты кого- то ищешь, мальчик? – спросила меня находящаяся у двери девочка.

– Да. Мне нужна Светлана, Светлана Стайнечук, – ответил я.

– Так вот же она, у окна копается, – указала мне девочка и тут же окликнула одноклассницу – Света, тут к тебе какой-то мальчик пришел!

Школьница у окна повернулась в мою сторону. Да, никаких сомнений! На меня смотрела моя будущая жена, в двенадцатилетнем возрасте. Светлые волосы, широкий лоб, голубые глаза с чуть припухшими веками. «Иллюзия будущего» опять не подтвердилась. Все, что я помнил из прошлой жизни явно не плод моего воображения. Вот только от того, что я увидел близкого мне человека, хоть и в детском возрасте, никаких эмоций не вызвало. Ни трепета, ни радости, ни ностальгии. Сердце ничуть не дрогнуло. Увидел, посмотрел в глаза и быстро ретировался.

К началу нового 1979 года моя ситуация все же разрешилась – где-то в середине января нас вызвали в горком партии, заранее предупредив, что это очень важная встреча и на ней будут присутствовать высокие гости из столицы.

В просторном кабинете первого секретаря кроме меня с мамой находилось еще пятнадцать-двадцать гостей. «Целая коллегия, – подумал я.– Такое множество деятелей уж должно что-то решить». В основном «деятели» были мне уже знакомы— работники системы образования, комсомольские и партийные боссы, представители еще каких-то ведомств, названия которых я не знал, но с самими представителями уже ранее общался. Несколько человек были мне не знакомы. Одного из них представил нам секретарь горкома, при этом, не назвав точно ни его должность, ни места работы:

– Рыбаков Петр Алексеевич приехал к нам специально из Москвы разобраться и оказать всякое содействие в судьбе нашего вундеркинда. Он как раз занимается одаренными детьми и обладает всеми необходимыми знаниями и полномочиями.

Петр Алексеевич, высокий тучный мужчина лет пятидесяти сразу же взял слово, давая понять, что в этом кабинете главным является именно он:

– Ну, с ситуацией я уже разобрался, хоть и заочно, и могу смело утверждать, что обсуждаемый нами юноша обладает действительно огромными талантами, – голос московского гостя был негромкий, но в интонации чувствовался опыт частых публичных выступлений. – В их источниках мы еще попробуем разобраться, – продолжал Рыбаков, – еще специалистов для этого привлечем. Заглянем в глубины сознания, так сказать. Но это в процессе. А пока предоставим юноше возможность дальше развиваться в соответствии с его способностями. Хочет в институт экстерном поступить? Пусть пробует. Начинание похвальное. Ну а я с моими коллегами буду этот вопрос курировать и помогать, где надо.

Дальше последовал вопрос, решил ли я в каком вузе я хочу продолжить учебу. Мой ответ вызвал у куратора сильное удивление:

– Учиться в Москве? Согласен. Там тебе и место. В МГУ? Не возражаю. Это самый престижный ВУЗ нашей страны. Но почему на экономический факультет? Ты отлично ориентируешься в естественных науках. Из тебя может вырасти выдающийся ученый-физик, математик или биолог, отличный врач, может быть, талантливый инженер, в конце концов. Но экономист? Не понимаю

Это и естественно, ведь логику моих планов он даже представить себе не мог. Сами эти планы дались мне очень непросто, через множество часов раздумий, анализа и копании в себе самом.

Чего я хочу добиться в новой жизни? Материального благополучия, полной свободы действий, славы, власти, может быть. И как же всего этого достичь? Сейчас я добился огромной форы, так сказать, демонстрируя у десятилетнего мальчика знания и опыт взрослого мужчины. Но эта фора с каждым годом будет уменьшаться. Достаточно много пятнадцатилетних подростков легко справляются с задачами по высшей математике, и мало кого удивишь в наличии жизненного опыта у двадцатилетнего юноши.

Я еще, конечно, обладаю целым списком конкретных событий, которые должны произойти в будущем. Этими познаниями я, возможно, воспользуюсь в дальнейшем, но пока время моей форы весьма ограниченно. И чтобы успешно построить свою новую жизнь я должен оказаться в нужное время в нужном месте. Освоить нужные навыки, получить необходимый статус и встретиться с полезными людьми.

Впереди – Перестройка. Будет зарождаться новое гражданское общество, строиться новые экономические отношения. Кто расторопнее вольется в струю зарождающегося капитализма, тот и станет будущим хозяином жизни. Впереди – бурлящая Москва. Новые политики, реформаторы, журналисты. Всевозможные Собчаки, Чубайсы, Листьевы. Они -будущие постсоветские капиталисты и держатели славы. В их среду надо стремиться. Вот почему для дальнейшей жизни я выбрал Москву. Но чтобы приблизиться к ним, нужен соответствующий статус. Выпускник МГУ – самое то. Ну а специализация в экономике, думаю, будет самая востребованная в то время. Чем я не будущий экономист-реформатор?

И откуда нашему уважаемому куратору было знать, что уже лет через десять ни выдающийся ученый, ни хороший врач, ни талантливый инженер уже не будут в нашей стране пользоваться даже сколь значительной популярностью. Да и далеко не факт, чтобы я вообще стал кем-то выдающимся. В прошлой жизни я всегда был способным во многих начинаниях, но талантом и тем более гением уж вряд ли.

Кстати, предпочтение в получении экономического образования отдал я не сразу. Одновременно я обдумывал перспективу предаться стезе компьютерных технологий или журналистике. Поясняю.

Кто считался в моей «прошлой» жизни самым богатым человеком в мире? Бил Гейтс. Разработчик Виндос и Верда. Может на него следует равняться? Да и весь мир скоро перевернется на программировании, компьютерной технике и интернете, и ай- ти технологи станут самыми востребованными и высокооплачиваемыми специалистами. Вот только уровень специалиста меня не устраивал. Я хочу стать капиталистом, хозяином. И пусть на меня работают все эти гениальные технологи. Да и больших способностей я никогда к данной отрасли не проявлял. Я – закоренелый лузер. Правда в 78-м это слово еще никто не слышал. Его еще, наверное, тогда даже не придумали.

В журналистике у меня также был круг «кумиров», кто в перестроечные времена сделал себе стремительный взлет. Невзоров, Молчанов, Листьев. Последнего правда убили в 95-м, но в «лихие девяностые» жизнь успешных людей не много стоила. Но какая красочная жизнь у известных журналистов! Искрометные репортажи, обширные знакомства, красочные путешествия. Слава, известность, и, конечно же, завидные гонорары. Вот только с «музой» я никогда хорошо не дружил, да и самый значимый гонорар – практически ничто в сравнении с прибылями владельцев «заводов, портов, пароходов». Абромовович, Ходорковский или Безеревский – вот «саме то». Только, чтобы не последовать судьбе последних двух, с властями ни в коем случае нельзя ссориться. Зарываться, так сказать.

Итак, я выбрал экономику. И свое желание посвятить себя именно этому профилю я все-таки отстоял, хотя и использовал для этого совсем другие аргументы. В моем распоряжении осталось полгода, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам в ВУЗе.

– Поблажек никаких не будет, – сразу предупредил меня куратор.– Не поступил – тут же вернулся за школьную парту. Только этого мы позволить себе не можем. Нам этого не простят. Для подготовки тебе назначим самых лучших преподавателей. Создадим все условия. Все в твоих руках, в общем.

Действительно на ближайшие полгода мне были созданы беспрецедентные условия – в общем, то к чему и стремился. Выдали талоны на питание в хорошей столовой, обеспечили всю семью дополнительными специфическими продуктами питания, типа шоколада, сгущенного молока и фруктов, матери установили специальную надбавку к должностному окладу. Репетиторов мне подобрали действительно первоклассных. С ними я совершенствовал свои навыки в математике, физике, истории и русском языке. Кроме того, по моей просьбе, мне организовали интенсивные занятия по английскому и французскому, а также закрепили инструктора по общей физической подготовке. В здоровом теле – здоровый дух!

В июле я в сопровождении Петра Алексеевича был доставлен в Московский государственный университет имени Ломоносова, поселен в отдельную комнату студенческого общежития и вместе с другими абитуриентами приступил к сдаче вступительных экзаменов. В итоге, сдал и поступил. Вот теперь уже я стал звездой. Посыпались сенсационные статьи, искрометные репортажи. «Комсомольская правда», «Московские новости», телевидение. Я в центре внимания, но никто и не догадывается, что я запланировано строю свою новую жизнь.

23 августа 1980г

Ровно через неделю заканчиваются мои каникулы, и я приступлю к занятиям на втором курсе. Думаю, стоит, пока есть свободное время, зафиксировать основные проблемы и достижения, которые я пережил, будучи на первом.

Первая проблема, которая возникла, как только я получил статус студента, отразилась в острой дискуссии по вопросу, какой у меня предполагается дальнейшая личная жизнь, и какими свободами я могу пользоваться.

– Я стал студентом, и поэтому вправе строить свою жизнь самостоятельно, как и другие студенты, – настаивал я.

– Студентом то ты стал, но тебе только одиннадцать, – парировали родители – ты должен находиться под постоянным присмотром взрослых.

Педагоги и прочие «официальные лица» пока держали паузу. В итоге окончательное решение, которое меня вполне удовлетворило, озвучил мой куратор Рыбаков:

– Свобода – это осознанная необходимость. Раз у нашего вундеркинда хватило способностей стать студентом московского вуза, то его же способности помогут наладить самостоятельную жизнь. Москва не Чикаго. Здесь опасностей нет. Пусть живет как все студенты. Мы же будем регулярно присматривать и проверять.

Меня поселили в студенческом общежитии, предоставив, правда, отдельную комнату, и сурово предупредили о правилах внутреннего распорядка и поведения, которые все обязаны выполнять: что и когда можно делать, а что никогда нельзя. Свободу передвижений пообещали не ограничивать, бюджет формировать самостоятельно, ну а запреты типа «не пить» и «не курить» меня касались, естественно, в первую очередь. В общем, кроме обязательных еженедельных встреч с куратором моя личная жизнь практически не должна была отличаться от жизни прочих студентов.. Но вот тут то мой куратор слегка слукавил. Оказывается, он поручил наблюдать за мной коменданту нашего общежития Светлане Афанасьевна – полненькой женщине лет сорока пяти. Не знаю, какие конкретно обязанности относительно моей персоны ей были внемлены, но это «присмотреть» вылилось в полную опеку надо мной. Прямо как за малолетним ребенком.

Светлана Афанасьевна была, если можно так выразиться, классической лимитчицей или в простонародье «лимитой». Кстати, я только сейчас выяснил для себя что же означают эти термины, столь часто звучащие ранее. Лимит прописки – это форма привлечение неквалифицированной рабочей силы на промышленные предприятия крупных городов и, прежде всего, Москвы. С помощью этого института власти пытались решить кадровые проблемы многих предприятий в недостатке неквалифицированной и малооплачиваемой рабочей силы и при этом избежать демографического взрыва. Перенаселения крупных городов, другими словами. При этом основным стимулом приезжих из глубинки «лимитчиков» выступала не зарплата, а возможность жить в городах с лучшими условиями снабжения, ну и перспектива постоянной прописки, естественно.

Но возвращаюсь опять к нашему коменданту и моих взаимоотношений с ней. Так вот, Светлана Афанасьевна приехала в Москву по этому самому лимиту прописки лет десять назад. Много лет за копейки работала разнорабочей на заводе бытовой химии. Обещали более престижную должность, обещали прописку, но ничего этого не выполнили. Так бы уже не молодая женщина и вернулась бы в свой Мухосранск, но подвернулась работа в студенческом общежитии. Здесь же ей выделили отдельную комнату и поручили управлять всем студенческим хозяйством. Светлана Афанасьевна была скурпулезным и очень ответственным работником, да и как человек вроде бы ничего, но вот ее опека мне была абсолютно ни к чему. Я с большим трудом отстранился от забот своей собственной «вновь воскресшей» матери, а тут еще подчиняться постороннему человеку.

Несколько раз я пытался убедить Рыбакова в нецелесообразности дополнительного попечительства за моей важной персоной, но тот все переводил разговор в шутку, убеждая, что это временная мера. Но нет ничего более постоянного, чем временное, уж эту аксиому я прекрасно знал. Не поддавалась на мои уговоры, оставить меня в покое, и сама моя новая опекунша. Значит надо было решать проблему иным способом. И я ее решил, воспользовавшись так кстати подвернувшимся случаем.

Я сидел в комнате комендантши и лопал ее щи (женщина ко всему прочему приноровилась подкармливать меня домашней пищей собственного приготовления, и надо отдать ей должное очень вкусной). Сама Светлана Афанасьевна в это время моталась в хозяйственных заботах где-то по этажам. Вдруг за столом под ковриком я заметил уголок почтового конверта. Я отодвинул стол и приподнял коврик. Под ним оказалась целая переписка. Внимательно изучив ее, я понял, что кажется нашел способ, чем повлиять на свою опекуншу. Светлана Афанасьевна переписывалась с зеком, мотающим срок где-то в бескрайних просторах Сибири. У них явно завязывался роман, периодически встречались нежные фразы и строились планы на будущую совместную жизнь. Конечно, я не был уверен, но уж вряд ли такого рода связи поощрялись бы для московских лимитчиц, а тем более работающих при главном вузе страны.

Я дождался хозяйку, сообщил ей о своей находке и поинтересовался, а знает ли о ее переписке с рецидивистом администрация университета.

– Да, что за вопросы? Да как ты смел рыться в чужих вещах? Ты ведешь себя как последний негодяй – негодованию Светланы Афанасьевны не было предела, но в то же время в голосе ощущались признаки стыда и страха.

– Светлана Афанасьевна, я прежде всего советский студент, – спокойно ответил я – и нас учат распознавать хорошее и плохое для социалистического образа жизни.

– Но я ведь не сделала ничего плохого. Это ведь моя личная жизнь, и никто не должен вмешиваться в нее, – стала оправдываться женщина едва сдерживая слезы.

– Да, Вы абсолютно правы. Точно так же, как и в мою. Поэтому давайте заключим соглашение. Вы прекращаете свою навязчивую опеку, а я умалчиваю о Вашей переписке. Идет?

– Но, что же я буду докладывать Петру Алексеевичу? – сдалась комендантша.

– Ну об этом мы будем с Вами договариваться перед каждой Вашей встречей с моим куратором. Уж поверьте, я придумаю, чтобы Ваш доклад выглядел правдоподобно.

Я победил. И в течение двух последующих недель все происходило по моему сценарию. Но Рыбаков оказался очень прозорливым человеком и довольно быстро заметил, что в процедуре присматривания за мной что-то не так.

– Так чем же ты взял верх над Светланой Афанасьевной? – как-то с усмешкой поинтересовался он, заканчивая нашу очередную, не относящуюся к этой теме, беседу.