Дневник, 1917-1921

– В военно-полевом суде защиты не полагается.

– В таком случае разрешите мне свидание с ним.

– Зачем?

– Может быть, он скажет что-нибудь мне, что послужит в его пользу, я передам вам… Может быть, мне удастся найти свидетелей.

– Этого нельзя, но я обещаю, что вы будете знать.

Было очевидно, что больше от этого странного человека с запорожским «оселедцем» и «капулем», с его аристократически-бесстрастным лицом ничего больше не добьешься. Я поблагодарил его и за это обещание, которое говорило мне, что на сегодня жизнь Машенжинова еще обеспечена, и вышел.

За мной вышел Литвиненко. Это тоже молодой человек с изнеженными тонкими чертами лица. Такие лица бывают у воспитанников привилегированных учебных заведений. Выйдя со мной в коридор, он вздохнул и сказал:

– Да, тяжело!.. – И потом добавил: – Я понимаю вас… Вы – человек не от мира сего. Но с этими людьми нельзя иначе… Вот Чижевская… Она еще наделает дел! Знаете: она с злорадством говорит мне: «Ну, что? Большевики идут?.. Недолго торжествовали?!» Я едва удержался, чтобы тут же не пристрелить ее…

– Послушайте, – сказал я, – значит, сегодня Машенжинова не расстреляют?

– Римский-Корсаков вам обещал и сдержит обещание…

Я пришел домой совершенно разбитый. Потом Костя узнал, что Балбачан, с которым он говорил о моих хлопотах, предписал военному суду допустить меня в качестве защитника.

17 января

Вчера уже говорили, будто Машенжинов расстрелян. Я сначала не верил. Обещания были так категоричны! Вечером к моему дому подъехал автомобиль. Это приехали несколько дружинников гор‹одской› самоохраны. Они сообщили, что из тюрьмы экстренно привезены в Grand HТtel четыре «политических», т. е. подозреваемых в большевизме. Двое Щербовых, Ровенский и еврей Куц. Значение этого привоза в Grand HТtel- очевидно: расстреляют. Молодые люди предложили мне услуги автомобиля. Мы с Костей поехали.

Город имеет необычный вид. Всюду движение петлюровских войск, суетливое и беспорядочное. По некоторым улицам движение прекращено. Петлюровцы спешно эвакуируются на южный вокзал. Мы едем точно по полю битвы. Самоохранники по б‹ольшей› части молодежь, студенты-евреи и рабочие, – стоят на приступках и впереди с ружьями на изготовку. Подъезжаем к Grand HТtel'ю. Тут внизу в коридорах и у лестницы полно казаков с черными верхами шапок. Легко проходим наверх. Римский-Корсаков не принимает, но выходит Литвиненко и молодой (или очень моложавый) офицер; называет себя: Черняев. Фамилия несколько известная: в з‹емскую› больницу привозили порой трупы с пришпиленными на груди визитными карточками: есаул Черняев. Мы объясняем, зачем приехали. Завязывается разговор. Черняев, человек с бледным, нездорового цвета лицом, очень скоро заявляет, что он тот самый, чьи карточки находили на трупах. По большей части это за грабеж. Одного собственноручно застрелил сегодня; он кинул бомбу под ноги казацкой лошади. Тут же показывает и казака: настоящий богатырь с мрачным лицом… Вообще Черняев говорит, что собственноручно застрелил 62 человека… – И знаете почему? Я был, как и все… Но когда я приехал в Ромны повидаться с семьей, то в это время большевики напали на нас, убили отца и мать, а жену… изнасиловали на моих глазах…

– Да, – говорю я. – Это ужасно. Это были не люди, а звери…

– Я и убиваю зверей…

– Да, но вы забываете, что кое-кто из них, может быть, тоже может рассказать что-нибудь подобное. Озверение с обеих сторон, и ваши действия, ваша месть только усиливает рост жестокости…

В конце концов они согласились сначала отправить назад в тюрьму двух, потом, после некоторых переговоров, – всех. Я попросил, чтобы меня допустили в номер, где они содержатся. Меня провели туда. Я объявил заключенным, что их сейчас переведут в тюрьму. Они стали просить, чтобы им гарантировали, что их не расстреляют дорогой и не изобьют. Один из них – еврей Куц, страшно избит и производил ужасное впечатление. Мы опять вышли, и я взял с Черняева слово, что он даст надежную охрану для препровождения. Он дал слово. Литвиненко опять меланхолично вздыхал… На мой вопрос о Машенжинове повторил опять, что меня известят о суде… Я успокоился и поблагодарил Литвиненко довольно искренно. В это время Машенжинов уже был расстрелян… Я понял, почему Римский-Корсаков не захотел меня видеть.

В эту же ночь произошло нападение на город повстанческих отрядов. Петлюровцы отступили к южному вокзалу. Слово относительно 4-х арестованных исполнили: было уже некогда препровождать в тюрьму. Они их просто оставили в том же номере, и повстанцы их освободили.

При этом 4 казака с офицером были застигнуты в Grand HТtel'e. Они скрылись в погреб и… все были убиты… Этого офицера я, кажется, видел в этот вечер. Молодой брюнет с незначительным лицом…

13 марта

Большой перерыв в записках. Было так много событий и так много хлопот, что записывать было невозможно.

Теперь мы под большевиками с половины января. В их отношении ко мне заметно изменение, может быть, потому, что «начальство» (глава большевистского правительства на Украине) Раковский. Не возвращаясь пока назад, стану отмечать наиболее заметные события изо дня в день.

Сегодня в «Известиях Полт‹авского› Совета рабочих и солдатских депутатов» напечатана заметка «Расстрел контрреволюционеров».

«По постановлению уездной Кременчугской Чрезвычайной Комиссии в ночь на 7 марта во дворе тюрьмы расстрелян бывший начальник карательного отряда Волков и служивший в охранном отделении трамвайный кондуктор Батушин».

Кременчугская чрезвычайка, по-видимому, торопится проявить себя. Полтавская еще не расстреливала да, кажется, и не будет расстреливать без суда. А здесь просто «по постановлению Чрезвычайной Комиссии».

В том же номере по поводу заседания «Лиги спасения детей»

несколько комплиментов мне и несколько шаблонно возбуждающих выпадов против «мещан». Интересно, что в «мещане» (буржуи) попал и один оратор-большевик, делавший замечания на устав Лиги, в том смысле, что и местные дети нуждаются в попечении. Григорию Петрову

в том же номере делается вызов: «…объяснить в печати или устно, как идейно честный человек может связывать отношение к войне, разоблаченное в ст‹атье› „Гол‹ос› коммуниста“, с той евангельской христианской проповедью, которую вы ведете теперь в ваших лекциях». Следуют подписи.

Григорий Спиридонович Петров действительно писал в качестве военного корреспондента порой пошловато и странно. Но вести полемику под угрозой ареста чрезвычайкой за контрреволюционность – очень неудобно. Странные оппоненты, делающие такие вызовы при таких условиях.

Была у меня г-жа Дейтрих – жена бывшего члена Госуд‹арственного› совета и помощника Бобрикова

. Сам Дейтрих – фигура не яркая в смысле прежнего злопыхательства – теперь арестован, как полтавский помещик, и теперь жена встревожена: его будто бы хотят везти в Константиноград. А там какие-нибудь уездные Робеспьеры, чего доброго, расправятся над больным стариком.

Арестован чрезвычайкой также и Бразоль

, бывший губ‹ернский› предводитель дворянства. Тоже сам по себе не яркая фигура, но «дворянин» настоящий. Обвиняют его в содействии или организации карательных отрядов и взыскании при гетмане неумеренных «контрибуций» с населения. Г.г. дворяне долго ездили на шее мужиков. Теперь мужички в короткое время постарались наверстать. Потом опять короткое торжество и месть: карательные отряды и «контрибуции» (так называются взыскания за захваты комитетами дворянской земли и имущества). Теперь опять «месть беднейшего крестьянства и пролетариата»… Нет конца мести.

Впрочем, кажется, Бразоль далеко не взыскал всей суммы, ему присужденной при гетмане. Дочь утверждает, что отношения у него с крестьянами были хорошие.

Вчера я отправил с нарочно присланным из Одессы Тимоф. Феоф. Родионовым, наборщиком, рукопись «История Моего Современника» для «Русского богатства», которое предполагается издавать в Одессе. Петербургское разгромлено. Мы пережили много кризисов при царской власти, но кое-как жили. Теперь не только закрыли журнал, но реквизировали бумагу для «коммунистической газеты» и квартиру, которую и принялись отапливать нашими книгами из склада. Такого кризиса еще не бывало. Большевики вообще считают свободу печати «либеральным предрассудком». Вся независимая печать закрыта сплошь. Положение такое, как если бы были закрыты все газеты при прежнем режиме, кроме «Правительственного вестника», губернских ведомостей да еще «Московских ведомостей» и «Русского знамени»… Да еще в пользу «Русского знамени» или газеты Глинки

произведены были бы реквизиции либеральной бумаги и типографий.

О, судьбы русской свободы!

15 марта

В харьковской (меньшевистской) газете «Наш голос» (от 12 марта № 55) сообщают о страшном еврейском погроме (Подольc‹кая› губ‹ерния›). 15 февраля произошло местное восстание большевиков и при его подавлении произошел погром. От 3 – до 6 час. вечера убивали всех евреев, живших в еврейских кварталах. Половина евреев, жителей этих улиц, вырезана. Много раненых.

«Эта резня превосходит все кошмары и ужасы, какие знает до сих пор история еврейских погромов и кровавых армянских бань. В итоге пока зарегистрировано около 3 тыс. убитых и столько же раненых…», «С третьего часа дня началась резня мужчин, женщин и детей. Целые улицы были превращены в кладбища. Многие семьи вырезаны целиком…», «Пострадала преимущественно беднота. Поголовно вырезаны все члены еврейских рабочих организаций и около 50 рабочих-христиан…».

Это напоминает действительно времена гайдамаков на Украине. «Патриоты» могут гордиться. Это уже не одна историческая бутафория. Воскресают времена самого неподдельного варварства!

Рассказывал А. Д. С. Банковские служащие получили опросные листки. Среди вопросов есть и такой: к какой партии принадлежит опрашиваемый. Если беспартийный, то какой партии больше всего сочувствует (?!).

Настоящее, не прикрытое ничем, наивнейшее чтение в сердцах. Отказ отвечать на эти вопросы влечет за собой… предание суду революционного трибунала. Любопытный был бы суд!

16 марта

Много посетителей. Звонок за звонком. Между прочим, жена священника Черемховича и два крестьянина в солдатских шинелях. Священник Черемхович арестован уже недели три-четыре. За что? Был священником при арестантских ротах. По отзывам – человек хороший. Я хлопотал.

– Да, хороший человек! – пренебрежительно сказал тогдашний председатель чрезвычайки. – Только взыскал с крестьян 180 тыс. контрибуции!

– Священник арестантских рот и 180 тыс. контрибуции. Простите, но это какая-то явная несообразность!

Впоследствии выяснилось, что у священника Черемховича есть землица в пределах Браговского сельского общества. В свое время мужички забрали у него сено. Когда гетманцы «восстановляли порядок», то Черемховичу (вернее, его попадье) было присуждено 2500 р., но по соглашению произошла сбавка и взыскали 1800 р. Это и есть 180-тысячная контрибуция.

Потом приехал новый председатель Барсуков. Больного священника обещали мне «скоро выпустить». От Браговского общества поступил приговор, что они против священника ничего не имеют. После этого приехали два красноармейца, которые сказали: