Горькое молоко-2. Тюремный шлейф

– Об этом не мечтают, а ставят цель перед собой, – не дал он ей выразить патетическую нравоучительную мысль.

И вновь он её удивил, своей яркой и логической речью.

В ответ на его слова ей сказать было нечего. Он оделся, поблагодарил её за чай, попрощался и вышел на улицу.

***

Наступила весна, после обильных зимних осадков, под тёплыми лучами солнца снег таял на глазах, создавая бурные потоки луж. Без резиновых сапог по улице пройти невозможно было, но сапоги не каждый мальчишка обувал на себя из форса.

Когда промачивали ноги, они спускались в подвал, снимали с себя мокрые брюки и носки, клали на горячие трубы, на подсушку. Когда процесс сушки заканчивался, они снова выходили на улицу, подразнить своим геройским видом участкового, который нередко наблюдал за ребятами не с улицы, а из окон своей квартиры второго этажа в доме, где жили практически все возмутители спокойствия двора и школы номер шесть. Свои обещания, которые участковый давал прилюдно на педагогическом совете, он не выполнил. Не смог Власоедов поймать ни одного стекольщика, так, как последнее стекло было выбито директору школу в тот день, когда Сергей Беда находился в гостях у своей учительницы.

В весенние каникулы освободили Юру Лба по фамилии Волков. Он пришёл в подвал в тюремном бушлате и в сталинской фуражке. На ногах были яловые сапоги, которые судя по их затрапезному виду, зону топтали не одним хозяином. Лоб по – старому позывному постучал в дверь. Войдя в сарай, при слабом освещении свечки его вначале не узнали, но когда он гаркнул:

– Бей сходняк пацаны. Малину не палите, я пришёл на время, прохорята заменить.

– Лоб, ты что ли? – заорал Дюк.

– Я, собственной персоной, – уже более спокойным голосом ответил Лоб.

Обнявшись, поздоровавшись со всеми, он присел, на дверь заменявшую скамейку и служил так же топчаном, когда кто – то оставался на ночлег. Он начал снимать с себя сапоги и мокрые портянки.

– Промок, как судак, пока дошёл до вас. Я смотрю, мальчишки созрели, и не признаешь сходу. Беда молоток, весь в Захара пошёл. Дюк, как был хлыст, так им и остался, только репа возмужала, – а зубы куда дел? – спросил он у улыбающегося Кольку.

– Молочные выпали. Жду, когда сливочные резцы вырастут, – сострил Дюк.

– А, ну жди, жди, смотри, остальные не потеряй, – ответил ему Лоб.

Он, расстегнул бушлат, достал из грудного кармана пачку папирос и пустил её по кругу для желающих, и только потом, ловко выбив щелчком пальцев папиросу из пачки, закурил сам.

– Ну, что парнишки моё освобождение отметим, мне на вахте дали чуточку за работу.

Лоб протянул Дюку скомканную крупную купюру.

– Сходи, ты солиднее всех выглядишь. Возьми водки три бутылки и похавать, вкусненького купи, да хлеба не забудь прихватить. И обязательно всем по пачке сладких сигарет.

Колька взял деньги, сумку и заспешил в магазин. Он действительно был старше всех с Салепом. В прошлом году окончил школу и собирался поступать в военное училище, но операция на лёгких перекрыла все его планы, и ему пришлось по протекции отца устроиться на работу в военкомат курьером. Но со своей мечтой быть офицером он не расстался.

Когда Дюк закрыл за собой подвальную дверь, Лоб, задрал свои голые ноги на сидение, мальчишки увидали на ступнях ног татуировки.

На одной ноге было выколото «пойдёшь за правдой», а на другой, «протрёшь до жопы».

– Лоб, а ещё какие наколки есть, покажи? – попросил Валерка Салёпа.

– Партачки, с малолетки, вы их раньше видали. На взросляке наколку нужно заслужить, как медаль. Там, за самовольную наколку спросить могут. Конечно, я мог много, что нарисовать себе, но, ни к чему это, – разъяснил Лоб.

– Лоб, а брат твой Колька, где сейчас? – вам же одинаковый срок давали, – не отставал от него Салёпа.

– Братец мой Колька, как вы знаете, ещё на малолетке раскрутился, аж на целую трёху. С добавкой ушёл во взрослую колонию. А там до меня слух дошёл, что ещё выпросил себе приличную цифру.

– А где сидит? – не унимался Валерка.

– Где, где, – чай широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, – продекламировал Лоб фразы Лебедева – Кумача, из песни о Родине.

– В Сибири, где-то лес валит и баланы катает. Писем от него сестра дома не получала. Теперь не знаю, когда придётся свидеться.

– Лоб, а кличка на зоне, у тебя была какая? – спрашивал все тот же Валерин дотошный голос.

– У меня – то? – переспросил Юра, – так и звали Лоб, а когда дам, кому по рогам Лукичём кричали.

– Это из уважения, наверное, – определил Салёпа.

– Уважение, обязательно! Но Лукич к твоему сведению по-блатному обзывают лом, – пояснил Лоб.

– Металлический лом? – переспросил Салёпа.

– Нет тряпочный, – раздражённо отрезал Юра.

– Это никак утиль сырьё? – не унимался Салёпа.

Юра был готов выйти из себя и выдавив из себя воздух, гаркнул на весь подвал:

– Лом, – это чем лёд колупают. И что ты ко мне присосался, как пиявка. Если сильно интересно, сходи в гости к хозяину. Узнаешь почём фунт лиха!

– Я пока туда не собираюсь, но чем чёрт не шутит, всякое в жизни может произойти. Вот, с нашего города, много с тобой сидело в тюряге?

– Достаточно, – отмахнулся от него Лоб. – Ты лучше стаканы приготовь?

– Их готовить нечего, вон они на полке стоят чистые, – показал Валерка на стопу стаканов, – мы недавно пили из них.

…Дюк появился с набитой сумкой водки и закуски. На снятой с петель двери быстро соорудили импровизированный столик, куда вывалили всю закуску. Пили все по маленькой дозе, кроме Беды. Ему предложили, но он скромно отказался, сославшись на болезнь сердца. Лоб не знал, что Беда лежал в больнице, но, когда ему парни рассказали, настаивать не стал.

– Грызни хоть колбаски трошки, чего на сухую сидеть, – Лоб протянул Беде здоровую котелку колбасы и ломоть хлеба.

…После выпитого спиртного, завязался оживлённый разговор. Лоб, был в центре внимания. Его рассказы о тюремной жизни, приковали внимание несовершеннолетних подростков.

Блатная романтика из уст старших, у мальчишек всегда пользовалась популярностью, но для некоторых это был кусочек фольклора, а для других курс молодого бойца. Беда, слушал явно рисовавшего перед мальчишками Юру Лба. Он понимал, что Волков привирает, но не обращал внимания. Ему было с кем сделать сравнение. Мужики у сараев тоже иногда во время распития предавались лагерным воспоминаниям в присутствии его. Но там люди собирались, нечета Лбу. Это были настоящие урки, имевшие не одну судимость. Зря языком не молотили, их жизненный принцип; жить в тени – и обкрадывать солнечную сторону, был у них в моде. Лоб знал этих мужиков хорошо и не однажды заглядывал им в рот. Он постигал с их языка науку зоны. И сейчас, скрестив свои ноги словно султан, делился в подвале с дворовыми мальчишками опытом, который успел получить в местах заключения.

Лоб был значительно старше всех находившихся пацанов в подвале и пользовался уважением во дворе. Он, всегда мог за любого своего паренька заступиться. Среди знакомых не отличался наглостью и последним куском мог поделиться даже с недругом. Себя он в шутку называл, отрыжкой пьяной ночи. И всем говорил, что для него мягче нар постели в жизни не приготовлено.

– На зоне жить можно, – говорил он, – шулёвку в достатке дают. Общак греет неплохо. Если бы чуху хотя бы раз в месяц предоставляли, то на свободу я приходил, как в отпуск, чтобы своим обидчикам рыло начистить.

…В сарае от накуренного табака, дым стоял столбом. Беда не мог уже выносить тяжёлый запах табака, перемешанный со спиртными парами. Он вышел подышать за дверь, на свежий воздух и слышал, как Лоб не умолкая, объяснял мальчишкам законы лагерной жизни.

– Что еще пацаны, важно знать, когда подымаешься на зону, – раздавался за дверью голос Лба, – если ты переступил ворота, знай, что перед тобой открывается иной мир, где уклад жизни будет зависеть от самого себя. Больше надо слушать, меньше говорить, а понадобиться кому, – тебя спросят. Если покажешь себя хорошо, будешь жить в справедливом мире, где тебя в обиду никому не дадут, ну а если закосорезишь, то и на свободе за свои грехи придётся расплачиваться. Много, конечно, зависеть будет от зоны.

– Лоб, а что ты лопари себе не мог там справить приличные, эти у тебя худые, хоть и начищенные кремом? – сменил тему разговора Архип Балта. – У нас в сарае в ящике лежат хромовые сапоги и размер вроде твой. Отцу они малы, а мне велики. Хочешь, я сгоняю, принесу, – предложил он.

– От такого подарка я не откажусь, – обрадовался Юра, – они мне необходимы, особенно сейчас. А старые сапоги я буду хранить, как память о большом человеке Ромбе. Мне он их задарил, когда уходил на другую зону.