Горькое молоко-2. Тюремный шлейф

– Слушай Архип, – обратился Лоб полупьяным голосом к Балте, – беги за сапогами, я примерю прямо здесь. Но запомни, беру в долг, как буду в куражах, так сразу рассчитаюсь.

…Архип вылетел из дверей, едва не сбил Беду стоявшего за дверным проёмом. Ему было приятно угодить Лбу, простому, с трудным детством парню, которому своей неприкосновенностью обязаны все дворовые мальчишки.

Серёжка Беда зашёл в сараюшку, дым через щели между досок рассеялся в другие помещения.

– О, вот и Беда появился, – воскликнул Лоб, – а я без тебя им ликбез проводил о жизни современной молодёжи в Российских лагерях.

– Слышал я твою рапсодию. Я за дверью стоял. От дыма ушёл, надышался до тошноты, – сказал Сергей.

– А финала, ты не слышал, его никто не слышал, – Лоб, как маятником размахивал указательным пальцем в воздухе. – Слушайте ребята и запоминайте. Тюрьма не для каждого хороша и не каждый в тех условиях может сохранить человеческое достоинство. У вас у всех есть родители. Вас по воскресениям водили в парки, кино и цирки. На обеденный стол подают разогретую калорийную пищу и белыми простынями устланы ваши кровати. После этого менять обычный образ жизни очень трудно. Нужно привыкать к баланде, от которой поначалу желудок будет болеть. Спать при свете, ходить под охраной, соблюдать тюремный режим и многие другие правила лагерного распорядка, которые вас будут внутренне унижать – это очень тяжело. Вы на меня не смотрите, я не герой. Просто родился раньше вас, когда мамаша моя горькую пила взахлёб. От чего у неё молоко в грудях горчило, и которое я с жадностью впитывал в себя. А вы сейчас пьёте коровье молоко с гречкой и батонами, а там такого не подают, даже по праздникам. Есть там такие слабаки, кто через общепит опускается, теряет все человеческие обличия, собирает куски по столам, за пайку хлеба могут выполнить самую унизительную просьбу. Мне один мудрый вор сказал, что в тюрьму попадают неоднократно, люди с нарушенной психикой, которых лечить надо, но только не в тюрьме. Он мне объяснял, что умный человек делает ходку на зону всего один раз, а очень умный вообще их не делает. Конечно, большинство преступлений совершаются по пьяной лавочке, или после принятия наркотиков, но таким распущенным этот зачёт не идёт. А шкетов, всех поголовно в целях профилактики хотя бы на неделю нужно сажать в тюрьму или водить на экскурсию, чтобы они поняли и ощутили вкус тюремной пайки. Говорил, что Никита Хрущёв в недавние времена заявлял, что покажет последнего вора. Не сросся у него показ. На вечный покой ушёл Никита. И другие правители этого не сделают, – пока все люди не начнут, жить в достатке и справедливости. А про справедливость вор толковал, что она является богиней людских судеб! – Вот так ребята, такие умные люди сидят там и так истолковывают жизненные принципы, хотя сами имеют по семь и больше судимостей. Они насиделись за свой век, и озарение к ним пришло слишком поздно. Этого они не скрывают перед молодыми.

Лоб закурил ещё одну папиросу, и умело, с отработанным шиком, выпустил несколько колец изо рта.

– А для себя я решил, – продолжал Лоб. – Нахожусь на свободе до первого позывного, кланяться никому не буду. Устроюсь на работу столяром – модельщиком. Братишке младшему Луке в первую очередь надо помочь. В рваных обносках ходит в детском доме. Хотя он вроде там и работает, но бесплатно, за пайку. А у меня если покатит масть на производстве, значит ничтяк, а нет, то гори оно, всё синим пламенем.

– Лоб, ну ты только нас сейчас уму разуму учил, и сам себе противоречишь? – задал вопрос ему Дюк.

– Я же вам сказал, что я отрыжка пьяной ночи. Натура моя протравлена противостоянием, если мне что не понравится, терпеть не буду. Вам моей философии не понять, – отмахнулся Лоб от всех.

…Слушая Лба Беда, и всё больше находил удивительную схожесть характеров, он тоже считал себя бунтарём по жизни, но идти по стопам Волкова, у него никакого желания не возникало. Это он твёрдо усвоил из книг, хотя люди подобные ему, его притягивали, как магнит.

Лба Сергей уважал, как и все мальчишки. Хотя многие родители запрещали водиться с ним своим детям, но уличные проблемы и законы были сильнее родительских запретов. И сейчас, когда Лоб отбыл наказание в колонии второй срок, не отталкивало Беду от этого хлебнувшего трудной жизненной участи взрослого парня. Большая разница в возрасте, тоже не являлась преградой. Лоб одинаково относился ко всем, но если ему что – то не понравится, то можно затыкать уши, или немедленно уходить с места события.

…За дверью послышались шаги. С сапогами, спрятанными под телогрейку, вошёл Балта. Протягивая Лбу почти новые хромовые сапоги, – он проговорил:

– Пользуйся, носи, отец разрешил, он их в карты всё равно у дяди Миши Окуня выиграл. А дяде Мише они уже ни к чему. У него вены на ногах вздулись.

– Ого, вот это да! Ну, Балта, ты молодец! Это же настоящие офицерские кони, я в них как законник щеголять буду, – воскликнул Лоб, и поцеловал с радости голенище сапога.

Обувь, пришлась по ноге ему и удовлетворённый подарком Балты, притаптывая сапоги на бетонном полу, Лоб сказал:

– А, я сегодня в этих прохорях город потопчу, нужно ещё кое с кем встретиться.

Попрощавшись со всеми, он тут же покинул подвал. Свечка догорала, еле тлея, почти не освещая помещение. В запасе не осталось ни одной. Мальчишкам взгрустнулось:

– Ну что по домам пойдём или в темноте посидим, пока алкоголь не выветрится? – спросил Дюк.

– Что, очко играет? – задел его Салёпа.

– А зачем по пустякам на рожон родителям лезть, я же не Лёшка Говорок, который браги напился и в школу пошёл. Мне отец обещал скоро, на День рождения магнитофон купить, – похвастался Дюк, – а за запах он не только что – то купит, а голову отшибёт напрочь, без всяких объяснений.

– Вы, как хотите, а я пойду домой, книгу почитаю, я не пил, мне бояться нечего, – сказал Беда, – мне завтра на тренировку с утра. У кого желание возникнет, приходите.

Потихоньку все стали расходиться по домам, решив назавтра сделать коллективную вылазку в спортзал.

…На следующий день, после тренировки они все постриглись наголо и с сырыми ногами, пошли по домам пообедать и заодно подсушиться, договорившись встретиться в два часа дня.

Сергей на пороге сходу стянул с себя мокрую обувь и носки. Засунул всё под свою кровать, чтобы мать не видала. Она ежедневно не по одному разу проверяла состояние его ног, опасаясь простуды и возможного рецидива заболевания сердца. В этот раз матери дома не было, на кухонном столе лежала записка:

«Картошка горячая, окутана в пальто, достань с балкона грибы и обедай. Суп обязательно разогрей». Мама.

Грибы стояли в дубовой кадушке, на балконе, и доставать их мог только Сергей. На зиму двери балкона заклеивались, чтобы сохранялось тепло в квартире. Форточку оставляли свободной, как единственный лаз к продуктам. Через неё и приходилось Беде залезать зимой на балкон и отбивать столярной стамеской грибы. С приходом оттепели стамеской пользоваться необходимости не было. Сергей взял блюдо и проворно пролез в форточку, забыв при этом надеть на ноги домашние тапочки. Сняв сверху гнёт, которым служили несколько бутовых камней, он обе руки по локоть запустил в кадку. Пошарив в слизистом рассоле, он кое – как набрал половину блюда. Грибы были на исходе, и он начал совершать обратный манёвр через форточку. Опираясь ногами о бочку, он просунул голову в окно, пытаясь с державшим в одной руке блюдом оттолкнуться от неё. Но слизистый рассол, который Сергей расплескал по краям, не дал ему это сделать. Босая нога поскользнулась и сорвалась с опоры, опрокидывая одновременно дубовую кадушку. Блюдо с грибами выпало из рук, и чтобы не улететь за пределы балкона, Сергей крепко вцепился двумя руками в раму окна. Сердце бешено застучало, до него дошло, что секунду спустя он мог бы быть последователем Икара без крыльев, но с летающим блюдом. Он сиюминутно оказался на полу квартиры, мысленно просчитывая и анализируя свою ошибку. Так он лежал, не двигаясь несколько минут, пока не услышал дотошный звук дверного звонка. Сергей поднялся с пола и пошёл открывать дверь. На площадке стоял директор школы и член родительского комитета Вербицкая Анна Павловна. В руках у директора была шляпа, которую он носил зимой и летом. Она была вся улеплена зонтиками от укропа и обломанными грибными кусочками. Его светлое габардиновое пальто, частично залитое рассолом, имело жалкий вид. Досталось и гардеробу Вербицкой, но значительно меньше. На её правом плече, как погон прилип лавровый лист. На фоне её светловатого цвета пальто виднелись остатки лесных даров природы. Они стояли с гневными лицами, веявшими аппетитным запахом грибов.

– Ты, что Беда удумал, хулиган этакий, отвечай сейчас же паршивец, – орала на весь подъезд Вербицкая. – Нет, ну ты посмотри, во что ты превратил дорогое пальто Михаила Ивановича.

Директор, протянул шляпу к лицу Сергея. Лишённый дара речи, он смотрел, и только тряс головой, пытаясь выдавить из себя слово, но от возмущения у него ничего не получалось.

– Т – т – ты почему это сотворил? – заикаясь, произнёс он.

Беда стоял бледный, как мел и смотрел на непрошеных гостей, омерзительно извергающих от гнева слюной.

– А, это я не нарочно, – показывал на шляпу пальцем Сергей, – проходите в квартиру, посмотрите? – пригласил он их.

Они прошли в зал, и увидали у балкона разбросанные грибы на полу. Беда объяснил, как получилось опрокидывание бочки, и показал записку матери. Директор посмотрел внимательно на не отошедшего от шока юношу. Положил ему свою ладонь на бритую голову и вымолвил:

– А побрился ты напрасно, тепло ещё не скоро наступит. Пойдёмте, Анна Павловна? Тряпки – это ерунда против жизни человека.

Вербицкая, уже спокойным голосом проворчала:

– Дом этот необходимо стороной обходить, а под балконом Беды стоять – это сплошное смертоубийство. Безобразие! Пускай и ненамеренное, но себе будет дороже.

Сергей закрыл за ними дверь. На душе у него стало спокойней от слов директора и его прикосновения руки. Было ясно, что директор поверил ему и отнёсся с пониманием к произошедшему случаю. Он, собрал грибы с пола, промыл их в воде и поставил на стол, но обедать не стал. Аппетит пропал. Выпив стакан горячего чая, он натянул сухие носки и мокрые, не успевшие высохнуть замшевые туфли. В кладовке взял запасную парафиновую свечу и спустился в подвал. Преодолев один марш подвального помещения, он ощутил запах плавленого парафина и чьи – то голоса. Когда он открыл дверь бункера, «так иногда называли мальчишки этот сарай», то перед его взором представилась неожиданная картина, которую он воспринял без признаков радости. Это помещение он считал своим личным убежищем, и приходили туда только свои ребята, те, кто знал, где лежит ключ от замка. В особых случаях, когда кому – то из мальчишек нужно было спрятаться от гнева родителей, он позволял бывать там с ночёвкой. И мальчишек с другого двора, тоже не редко запускал в этот бункер, но с обязательной клятвой, о неразглашении места обитания. Сегодня все мальчишки были взрослые и по этой причине никого уже не пороли, поэтому в подвале практически никто не спал.

…В этот раз в бункере были совсем взрослые мужики, у которых помимо подвала много было разных хат, где они могли скоротать время. Здесь находились Беляк, Фрол, Гарик, Лоб и Юрка Балашов, Серёжкин друг и одноклассник из детского дома. По углам и на столе горели свечи. Вместо тарных ящиков, которые ещё вчера служили стульями, стояли табуретки. Рядом с топчаном обосновался обшарпанный круглый стол, небольших размеров, который создавал в помещении тесноту. Стол был уставлен батареей бутылок красного вина, пива и томатного сока. Хлеб был аккуратно нарезан и лежал на газете вперемешку с закуской, около которой стопкой возвышались несколько пачек дорогих сигарет. По Юркиному виду можно было сразу определить, что ему тоже перепало угощений с обильного стола. Он сидел без обуви и носков на топчане с красным, как свёкла лицом и глупой улыбкой. Винные пары, исходившие от него, за метр неприятно били в нос Сергею и делали Юрку, каким – то чужим и далёким, отчего Беда брезгливым взглядом посмотрел на своего одноклассника. Давая понять, что он не одобряет его поведения. Они были дружны, и последние два года сидели за одной партой.

– О, вот и хозяин штаб – квартиры пришёл, – невнятно, подвыпившим голосом произнёс Беляк. – Присядь, лимонаду налей себе, а хочешь пивка испей с воблой.

Беда сел на топчан рядом с Юркой, снял с себя обувь и поставив её на трубу досыхать, заявил: – Пиво я не буду, а соку томатного с колбаской отведаю. «А откуда такой натюрморт?» – поинтересовался Беда.

– Ты прямо интеллигент, какой – то, будь проще, и народ к тебе потянется, – еле ворочая языком, – проговорил Беляк. – Не забывай, ты же наш дворовый мужик.

– Кончай тарахтеть не по делу, – встрял в разговор Лоб, – Беда парень правильный, знает себе цену. А разговор у него умный от книг. Я до сидки книг вообще не читал, а там приучился, читал запоем. Особенно понравилась книга «Наследник из Калькутты», я её перечитывал несколько раз.

– Ну и что хочешь сказать, шибко грамотный стал, – явно грубил Беляк, – а я вот Теремок в детстве прочитал и про говорящую щуку, и с меня хватит, чтобы жизнь понять. А читать всё подряд, мозги только себе засорять.

– Ты Беляк, узколобо мыслишь, сел с батоном, с батоном и вышел, поэтому не понял жизни. А если бы тебе попались, такие же кореша, как и мне, тогда обогатил бы свой кругозор. Прочитал бы поэму Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Я ведь тебя Беляк лет на пять младше, но жизненного опыта у меня не меньше твоего.

Фрол и Гарик внимательно слушали диалог Лба и Беляка.

Юрку Балашова приморило выпитое вино, и он посапывал на топчане, пристроив свою голову на бушлате Лба. Беда молча, жевал сухую колбасу с плавленым сыром, запивая всё это соком.

«Раньше бы Беляк не позволил так с собой разговаривать, никому, тем более Лбу, который до судимости питался из его рук – заметил про себя Сергей. – Значит, Лоб оброс весомым авторитетом на зоне», – догадался он.

Беляк, закурил сигарету и обиженно уставился в хладнокровное лицо Лба, учащённо хлопая своими пшеничными ресницами.

– Мне твой Маяковский до фонаря, но ты Юра говоришь, как будто червонец на зоне масло бил. Ты вот мне базаришь за батон. Думаешь, я не знаю, что это обозначает. Так применимо говорить тем, у кого срок за год не перевалил. Я отмотал два раза по году, но вышел без косяков и таким, как ты, могу смело в глаза смотреть. Наслышаны мы и о тебе. Хорошо толкуют. Молодец! Ты нам спасибо должен сказать. Кто тебя воспитал такого правильного? Примерами нашими жил, такой и получился. А дружи ты с Кривым или Валькой Куркулём, кто бы из тебя вырос? Я уверен, что с их педагогикой, тебя бы не приметили такие авторитеты, как Ромб и Сонет. Кто они такие мы знаем. И если я сижу и пью с тобой вино, значит, я тебя уважаю. Но прошу тебя, не заносись перед нами никогда?

Выслушав Беляка, Лоб налил во все стаканы вина и, подав каждому в руки, сказал: