Синдром веселья Плуготаренко

– А как говорить? Если ты хочешь создать с ним семью? Жить с ним, иметь от него детей?

Наталья молчала, не смея взглянуть на подругу. Сказала, наконец, что не знает. Да и вообще, Таня, не надо об этом.

Татьяна смотрела на свою неудачливую подругу.

– Ты просто проверь его, Наташа. Будешь жить у Алексея Сергеевича – сразу проверь. Замани его в конце концов к себе. И всё станет ясно. В квартиру на первом этаже, я думаю, он со своей коляской залезет. – И со смехом закончила: – Раз такой упорный и настырный оказался!

Наталье вроде бы тоже смеялась, отворачивалась, кусала губы.

В час ночи, когда они наговорились всласть, Таня, приостановилась у двери спальни:

– Мишу своего с его еврейской мамой – забудь. Раз и навсегда. Ничего там у тебя не выйдет. Мадам не отдаст. Горой за сына встанет. А вот с Юрием Плуготаренко – попробуй. Если что получится, с его мамой мы справимся.

Получив такой категоричный совет, Наталья Ивашова почему-то досадовала на подругу. Cтелила себе на диване. Ворчала как старуха: поможет она, видите ли. «Мы справимся!»

Прожила с супругами ещё три дня, пока Алексей Сергеевич, как человек ответственный, приводил своё жильё в полный порядок: мыл, белил, красил. И категорически один. Без всякой помощи от двух женщин.

3

Бутафор Кнутов пил с афганцем и его матерью чай. Он уже отдал контрамарки. В телевизоре вышагивали пингвины. Кнутов смотрел. «Пингвин – птица гордая». Ещё посмотрел, осклабился: – «Пока не пнёшь – не полетит». Это у него, Кнутова, юмор такой. Пусть знают.

Перед уходом не забыл почётно постоять. Держась за коляску с афганцем. Опять вроде как за свой талисман. За свой громоздкий оберег. Пусть тоже видят. (Кто? Из театра? Так где они? Неважно.) Сивые волосы его крылато свисали. Тоже пусть все видят. Пошёл, наконец, к двери. Опустив голову. Молчком. Да. Прикрыл за собой дверь, как занавес задёрнул.

– Что это с ним сегодня? – будто впервые увидев такое, повернулась к сыну Вера Николаевна.

– А ты у него спроси! – захохотал Плуготаренко.

Продолжил клеить коробки. Мать всё не выходила из-за стола. С забытой чашкой в руке теперь смотрела на полностью неведомое ей действо в телевизоре – громадная круглая шайба скользила по гладкому льду, а рядом бежали два спортсмена и шустро тёрли лёд впереди неё длинными щётками.

– Что это ещё за полотёры такие? – опять повернулась к сыну.

– Это кёрлинг, мама. Название. Новый вид спорта.

– Чёрт знает что! То пингвины вышагивают, то полотёры какие-то бегут!

Сын отложил склеенную коробку в сторону. Посоветовал маме переключиться на боевичок. На канал РенТВ. На мужскую, так сказать, рукопашную свалочку. Или на НТВ, где наверняка уже кого-нибудь убили, а следаки ломают репы – кто убивец.

Вера Николаевна нахмурилась. И ведь серьёзен. И даже не хихикнул. Потому что нет сегодня бурощёкой свёклы рядом. Толстого мощного стимулятора для веселья. Не перед кем сегодня смеяться, гонять на коляске. Вполне серьезный вменяемый человек сидит. Работает. Эх, всегда бы так было. Вера Николаевна в прихожей уже надевала плащ.

Опаздывая, по улице шла широко. Впереди переваливалась на отёкших ногах полная старуха. Смирившаяся, давно закостенелая в тяжеловесной своей старости. Однако муж ее, тоже старик, был, по-видимому, ещё крепок. Во всяком случае, легко нёс большую сумку продуктов. Всё время сердито оборачивался к переваливающейся жене, узнать, идёт она там или уже упала.

Вера Николаевна, стараясь не задеть, обошла мужа и жену. Почти сразу увидела, что навстречу идут два молодых бездельника с сектантской литературой в обнимку. Да чёрт бы вас побрал! И куда теперь?

Несмотря на осеннюю свежесть, парни шли без плащей. Зато в добротных чёрных костюмах, белых рубашках и галстуках. Хорошо причёсанные и вымытые. Точно банковские служащие. От рутины и скуки выскочившие на улицу. Пройтись немножко. Освежиться.

Конечно же, остановили насупленную тётку:

– Здравствуйте! Почему вы не улыбаетесь? Вокруг столько солнца! У вас что-то случилось?

Атеистка Плуготаренко тут же выдала:

– Всё время улыбаются только идиоты. Ненормальные. Понимаете? Да ещё сектанты-хитрованы. Которые не хотят работать. Которые ходят по улицам и впаривают людям всякую чушь. И хорошо, надо сказать, с этого имеют. Вы не встречали таких?

Парни молча пошли дальше. С вытянувшимися похудевшими спинами.

Однако взяли себя в руки и остановили старую пару:

– Почему вы не улыбаетесь, бабушка? И вы, дедушка?

– Чи-во-о? – растянул рот старик. Наверное, на полверсты.

Парни пошли, закидывая головы к небу.

– В горячий цех, вас, паразиты! На стройки всех! – кричал им вслед старик.

Вера Николаевна оборачивалась, злорадно смеялась. Неожиданно увидела Баннову. Баннова шла быстрой метущей походкой, какой ходили манекенщицы Советского Союза в 50-60х годах. То есть – кружась, останавливаясь. И снова прибавляя ходу… Сегодня Вера Николаевна видеть манекенщицу и балерину не хотела никак. Тут же свернула в переулок. И опять – как из огня да в полымя. (Да что же это за напасти такие сегодня!)

Навстречу шёл Уставщиков, тайный давний грех Веры Николаевны, о котором не знал никто, даже Галя Зимина. Верная подруга.

Поздоровались. Остановились. Оба испытывали неудобство. Смотрели в разные стороны. Уставщиков спросил, почему перестал приходить в редакцию со своими снимками Юрий. Вера Николаевна ответила, что не знает. Вдруг сказала:

– Не до того. Влюбился в женщину. – Густо покраснела.

– Ну что ж, хорошее дело. Передайте ему привет от меня. Рад был вас увидеть.

– И я тоже.

Разошлись, наконец. Каждый пошёл своей дорогой. И ведь больше десяти лет прошло, а стыдно было до сих пор. Во всяком случае, Вере Николаевне. Как будто всё случилось с ней вчера…

Это произошло тоже осенью. В городском парке, через который они проходили в два часа ночи. Шёл дождь, было холодно, но на ней уже были тёплые чулки и китайские панталоны с начёсом. Оба под зонтами, они всё время хохотали, вспоминая вечеринку. Потом началось какое-то безумие. Он вдруг принялся её целовать. Зонты кружились, взяв их в осаду, точно не давали им упасть. Потом они оказались в дырявой беседке. Дождь по-прежнему хлестал. Лежащая Вера Николаевна видела его сверкающую пляску на высвеченных поручнях беседки…

Через неделю они столкнулись в коридоре… кожно-венерологического диспансера. И покраснели оба страшно.

– Ты чего здесь, Вера, – спросил он, оглядываясь.

Она сказала, что проходит медосмотр. Что устраивается в столовую на работу.

– А я вот опять с сезонной аллергией. – Он показал запястья в красных цветках. Будто исхлёстанные крапивой. Как в наказание. Не надо было лапать меня в парке, пронеслось у Веры Николаевны. В то время – ещё просто Веры.

– …Осень. Да. Обострение… Ну, всего тебе!

И они разошлись, наконец. И не знали, куда теперь. В какой кабинет.

Жили они в разных районах Города. Но какой-то рок по-прежнему сводил их, сталкивал нос к носу. И почему-то в самых неожиданных местах. На городском съезде в перестройку, куда были выбраны оба делегатами, они вдруг оказались в тесном президиуме рядом. Плечо к плечу! Однажды они столкнулись в бане на Холмах: он с веником, она без веника, но со своим эмалированным тазом. Один раз они ехали в переполненном трамвае, причем он, гораздо выше ростом, прижатый к ней, точно запрятывал её у себя на груди, мотаясь вверху подобно мучающемуся жирафу. Такая же история случилась однажды в утреннем автобусе. Только в нём – уже она упиралась ему руками в грудь. Никак не могла его от себя отдавить.

А ведь вообще-то их звали даже идеально для мужа и жены – Вера и Гера. Но у него была семья, росли два сына, а ей нужно было заботиться о сыне-инвалиде. С годами из Веры и Геры они превращались в Веру Николаевну и Германа Ивановича, однако по-прежнему при редких, всегда неожиданных для них встречах чувствовали себя нехорошо, не знали, о чем говорить. А пройти мимо и просто кивнуть – духу не хватало ни ему, ни ей. Почему-то нужно было всегда останавливаться. Что-то говорить, мямлить. Отводя глаза друг от друга. И уж потом только разойтись…

Правда, один раз она сама пришла к нему в редакцию. Пришла вынужденно, с сердитым лицом. Попросить, чтобы он посмотрел снимки Юрия. Стоящие они или нет.