Синдром веселья Плуготаренко

Выйдя в коридор, Громышев и Проков состукнулись ладошками: есть!

На улице сразу увидели брата Громышева, Фёдора.

Прокову диковато было смотреть на ещё одно красивое бульдожье страшилище, спокойно идущее к ним по тротуару. Как две капли похожее на первое. Только не хромающее, абсолютно излечившееся.

Выслушав просьбу, уже несколько постаревший бульдог начал недовольно отсчитывать деньги молодому бульдогу, салаге.

– На. Но смотри не нажрись опять. Тащить не буду.

– Да что ты, Федя! – засовывал деньгами в карман салага. – В меру мы. В меру. Сам же знаешь.

– Ага – знаю.

А дальше – сценарий пошёл уже избитый, банальный. Пивная. Предварительно. По кружке с прицепом. Для бодрости. Серьёзные две бутылки водки в гастрономе. Поехавшая бойко таратайка. Заехать сперва к Никитникову. Обрадовать, поздравить. Затем опять таратайка. Наконец, квартира Юры Плуга. Точнее – его кухня. Всё, прибыли. Бутылки на стол!

2

Плуготаренко подставлял рюмку, когда торопливо чокались с ним, смотрел на незваных гостей и никак не мог взять в толк, почему они с бутылками идут сюда, к нему, непьющему. Ладно, у Славы Никитникова пить они не могли: маленькие дети там, жена, теснота. Но почему сюда прут? Здесь что, «Голубой Дунай», притон?

Вон, один уже солидно пыжиться начал, надуваться. Протез свой капризно поднял над столом, требуя внимания. Сейчас начнёт учить. А потом, как всегда, разоблачать, тыча протезом во все стороны. Правда, второй, более крепкий на водку, понял намерения друга, сразу начал сдёргивать его со стула. Недвусмысленно намекая на выход. Рассовал по бездонным штанинам бутылки и потащил друга к двери. Хозяину пришлось провожать, подстраховывать, если вдруг повалятся, упадут. Раскрывать и удерживать дверь, пока друзья не вывалятся из квартиры. И окончательно не скатятся к раскрытой двери подъезда.

Вернувшись на кухню, услышал, как затарахтел, наконец, за тёмным окном мотор. Закатились песней, поехали. Наверняка к Громышеву. Как и на водку, более стойкому на жену, чем Проков на свою Валентину.

Да-а, дали мужики слабину, опять напились.

Теперь дома оба разом слетят с пьедесталов. Дня два будут от жен только отбиваться.

Потом, протрезвев, верховенство над жёнами снова вернут. Но только до следующей пьянки. Стоит афганцу выпить, расслабиться – всё: власть в семье меняется. Афганец, как говорится – в выхлопной трубе. Удивительная роковая закономерность!

Почему-то думалось, что Ивашова бы так не поступала. Случись ей быть за афганцем. Жалела бы мужа, понимала его боль, не гнобила бы даже пьяного. Себя почему-то мужем-афганцем Ивашовой уже и не представлял.

Однако на другой день утром, перед приходом Натальи с деньгами, опять чувствовал истеричный подъём, взвинченность. Только спокойно, спокойно встретить. Не метаться и не заливаться смехом. Держать себя в руках. В комнате лихорадочно прибирал на столе. Это сюда, это туда, это убрать вообще, чайник уже кипит, плетёнку с печеньем на середину стола. Так.

Прошло уже три месяца с того памятного разговора по телефону, когда всё вроде бы стало понятно и ей, и ему. Однако нелепые отношения по-прежнему продолжались, по-прежнему напоминали игру в поддавки. Или в кошки-мышки. Причём кошки и мышки всё время менялись ролями. То кошки бежали за мышками, то мышки за кошками.

Наталья, ударенная письмом Готлифа, с неделю ходила как помешенная. Ночами не спала. Никак не могла решить, писать ответное письмо или не надо. И в то же время мысленно писала его. Писала далёкому любимому Мише.

Работу на почте теперь воспринимала как некое недвижимое облако, туман, в котором плавают посетители, не очень узнаваемые товарки, Вахрушева. «Что с вами, Ивашова!» Наталья близко видела всё те же пронзающие глаза цвета пережжённого йода. «Вы больны, Ивашова?» Наталья передёргивалась. Будто бы от озноба. Достав платок, шумно сморкалась. Её, как заболевшую гриппом, отправляли домой.

Оборвал весь бред неожиданный приезд Тани Зуевой. Из Африки

В то утро Наталья, выйдя во двор, чуть не упала – из багажника такси Таня и Алексей Сергеевич вытаскивали чемоданы и сумки. Шофёр суетился, помогал.

Таню Наталья обнимала как спасительницу. Упавшую вдруг с неба. Которая защитит теперь от всего, освободит от тяжкого, невыносимого, что навалилось в последний год.

Прижав к себе дорогую Таню, смотрела поверх неё, поскуливая, плача.

Маленькая женщина в колоколистом плаще чуть ли не висела на толстухе:

– Ну-ну, Наташа. Хватит, хватит. Успокойся.

Пошли, наконец, к подъезду. Наталья на радостях попёрла два тяжёлых чемодана, отняв их у Алексея Сергеевича. Отвыкнув от смурной Натальи, муж и жена подмигивали друг дружке, несли следом сумки и сетки.

Когда Таня сняла плащ, Наталья опять ахнула: перед ней стоял этакий пузатенький китёнок в платье кулёчком!

– Таня, милая, когда же? Как? Сколько времени?

– Шестой месяц, – с гордостью сказала беременная и начала расчёсывать волосы.

– Поздравляю, поздравляю! – опять взялась целовать подругу Наталья.

Муж, разбирая вещи, прятал улыбку. Он, получалось, был ни при чём.

Его поцеловать Наталья не решилась. Не посмела.

Торопливо шла на работу. Опять мучилась: что теперь будет? С ней, Натальей?

Днём, когда вместе обедали, ей казалось, что супруги думают о том же, где теперь она будет жить. Куда ей пойти.

Однако Таня и Алексей Сергеевич загадочно переглядывались. Пожалуй, пора преподнести Наталье подарок. Сюрприз:

– Наталья Фёдоровна, не хотите ли пожить в моей квартире? – спросил у заплаканной свёклы хирург с большими, как у лётчика, очками. – У меня квартира на Льва Толстого, на первом этаже. Недалеко от вашей работы. Как вы на это смотрите?

Наталья сразу начала сопеть, вновь наливаться слезами. Да что же это такое! – смеялись муж и жена. Наперебой успокаивали. Ну же, Наталья Фёдоровна! Ну же, Натка, перестань! Жизнь продолжается! Веселей!

Наталья, как девчонка, затирала кулачками слёзы, виновато улыбалась, посматривая на подругу.

Беременность Татьяну сильно изменила, состарила. Грустное серое личико у неё свисло. Вроде осенней последней грушки с деревца. И от этого ещё сильнее хотелось плакать. Ну-ну, Наташа! Перестань!..

Отопление в дом ещё не дали, в квартире было холодновато – вечером подруги сидели в разных концах дивана, укутанные одеялами. Для Алексея Сергеевича перетащили в спальню маленький стол, и он сидел за ним в уютном свете лампы – на новом месте уже работал. «Не теряет ни минуты своего времени, – кивнула в сторону спальни Таня. Пояснила: – Диссертацию пишет». Потом, вслушавшись в стрекотню пишущей машинки, добавила: – «Одержимый». То ли осуждая мужа, то ли восхищаясь им.

Дальше из рассказа подруги Наталья узнала, что это он настоял на отъезде домой в Россию. Не хотел, чтобы Таня рожала в Африке. Даже не стал ждать окончания контракта. Названивая по телефону, всполошил всех своих друзей-однокашников в России и замену себе быстро нашёл. «Он ведь всё может, если упрётся», – сказала Таня. – Боялся не за меня или себя – за будущего ребёнка. Африка ведь это пороховая бочка, Наташа, во?йны там не прекратятся никогда. Племена будут бегать, воевать между собой, пока не перебьют друг друга окончательно. И ладно, если бы длинноногий воин с мелкой головёнкой оставался бы со своей стрелой или там копьём, так он же теперь с автоматом, с гранатомётом бежит, бьёт врага. Такого же длинноногого и мелкоголового. Что стрелы там, луки, копья! – это в прошлом: он косит теперь таких же, как сам, десятками. И всех везут к нам, в наш госпиталь. С оторванными руками, ногами, с пулевыми, слепых. И самое страшное, что по статистике каждый раненый тащит за собой пять-шесть мелкоголовых мирных. Словно бы своих племенных детей, своих женщин, своих стариков. (Скота, правда, с собой не прихватывает.) И тоже – всех с оторванными руками, ногами, с пулевыми. И все – у нас. А мы не успеваем. Просто не можем успеть. Госпиталь забит, на всех мест не хватает, поэтому лежат-умирают многие прямо на земле. Как говорится, под пальмой… Что я насмотрелась там, Натка, не приведи Господи никому!..»

Таня, когда звонила из Нигерии, не могла кричать о своей жизни там. По известным причинам. Так только, в общих чертах, без подробностей. И сейчас после рассказа хирургической сестры о нелёгкой её, опасной работе в российском полевом госпитале – Наталье было стыдно рассказывать о своих ничтожных, как ей теперь казалось, пустых переживаниях, связанных с двумя мужчинами, из которых она никак не может выбрать одного.

Но Зуева не была бы женщиной, если бы не начала приставать к подруге, чтобы та поскорее начала рассказывать про своё, про личное. Устроилась даже поудобней на диване в предвкушении захватывающего рассказа.

Наталья трудно, сминая подробности, коротко рассказала сначала о Готлифе, потом сразу о Юрии Плуготаренко. Что он инвалид ну и так далее.

– Постой, постой! Так он способен или нет? – сразу захотела выяснить Зуева главное.

– Что «способен»?

– Ну, это самое. Ты понимаешь, о чём я.

Наталья покраснела.

– Зачем ты так говоришь, Таня?