Ядро и Окрестность

– Откуда это? – спросил Максим, хотя тут же и догадался, потому что слова были знакомы по школьному учебнику – Хорошо сказано, – поспешил он добавить. – Одно вытекает из другого. Тело, то есть вещество, вместе с силой образует первую пару, покой и движение – вторую. Только где же здесь энергия?

– Сила, она и определяет динамику.

– Но сила есть составная величина.

– Как это составная?

– Ведь сила вектор.

– Ну и что?

– Вектору принадлежит направление, и притом одно-единственное, кроме того, он неотделим от движения. Источником движения служит не сила, а как раз энергия, у нее не может быть направления. Получит его, тогда и превратится в силу, не раньше.

Фай был слегка озадачен.

– Возьмем обыкновенную тачку, ее толкают вперед, она катится, подчиняясь силе, – продолжал Максим.

– Вот видишь, силе!

– Это потому, что человек соединяет свою энергию с целью, которую сам же и выбрал. С повозкой все обстоит сложнее. Лошадь тянет, а правит возничий или кучер, если это экипаж. Здесь сила уже расщеплена на энергию и управляющее начало. Когда дорога хорошо знакома лошади, она не спутает поворот к дому. Но лошадь животное умное. Вообще у живых существ масса и энергия сливаются. Трудность состоит лишь в определении цели – куда и на что следует направить свою волю. Если все три компонента налицо, сбывается самое главное, на чем стоит этот мир.

Фай подался вперед, взглядом вытягивая из Максима конец фразы. Его шапка волос от напряжения съехала на лоб. Скорее всего, он умел шевелить кожей головы. Максим перевел взгляд с черных его глаз на шапку. Она снова подалась назад, видно, кожу отпустило.

– Ты чего? – спросил он.

– Да так, – неопределенно сказал Фай. – Говори, что сбывается?

– Движение.

– И это главное?

– Без него все останавливается.

– Куда ты денешь покой?

– Они меняются местами. Сущее обнаруживает себя в движении. Иначе перестает быть.

– Прячется или перестает? – Фай его испытывал.

Максим вспомнил Грана. Его полная фамилия произносилась Гранин, но все сокращали. Он любил быть незаметным, искусно маскируясь, и не темные углы выбирал, а умел уходить в себя и даже проваливался из глаз, застывая.

Однажды Максим вошел в класс. Никого не было. Его обступил свет из окна, парты сходились в ровный ряд. Он почувствовал себя наедине с собой и постепенно расслабился. Вдруг сквозь завесу света проступил предмет, почти сливавшийся с цветом парт. Он насторожился и разглядел Грана.

– Ты! – не удержался он от восклицания. – Как тебе это удается?

– Прячу лицо в грудь, а кисти – в рукава. Белая кожа на темном выдает. – Гран показал глазами на крышку парты, покрытую смолистой краской.

Максим понял. Гран увлекался спортом и любил подремать, накапливая себя, а так как их жизнь проходила на виду у всех, он придумал способ укрытия.

В тот раз Максиму впервые неподвижность явилась как состояние таинственное, полное необычных свойств, и когда снова ее замечал, останавливался, подолгу наблюдая.

Однажды их привели в зоопарк. Он увидел живого крокодила, еще детеныша. Его глаза пересекали тонкие вертикальные щели зрачков. Они несли так мало мысли, что казались слепыми, но главное было в другом. Пасть стояла открытой, Максим ждал, пока она захлопнется, но откинутая верхняя длинная и узкая челюсть не хотела падать. Он ждал, пересиливая нетерпение. Как можно следить за тем, что отсутствует! Он смотрел на открытые выпуклые белые слепые глаза и разинутую пасть, пытаясь обнаружить хотя бы тень перемены. Наконец челюсть сместилась вниз, но очень медленно, как минутная стрелка часов, и, нисколько не ускоряясь, замкнула длинную пасть. А говорят, что они умеют быстро бегать. Настоящее чудо, подумал он, заключается не в том, чтобы успевать в одном, но и в противоположном ему тоже.

Пока говорили, глядя на дачу, подошел хозяин, молодой высокий мужчина в бордовых сапогах с отдачей в легкое отемнение. Бригадир поспешил навстречу.

– Газовый ввод уже закопали? – спросил хозяин.

– Только что.

– Прогудронили?

У бригадира уже срывалось с языка послушное «да». Он открыл рот, соображая, и стал похож на крокодила с открытой пастью.

– Все переделать, – холодно отрезал хозяин.

Работяги, бросив работу, стояли в стороне, ожидая команды. Край одной из плит был уже вывернут из своего ложа. Она стояла на ребре. Старая автомобильная покрышка готовилась принять ее падение на лицевую сторону. Бригадир кивнул Фаю:

– Забирай напарника, делаешь котлован.

– Какой котлован? – тихо спросил Максим.

– Яму под газовый стык.

Минут пять они усердно вынимали еще не слежавшийся грунт – Максим лопатой, Фай пустил в ход кетмень.

На людях он любил зажигать, его кетмень действовал, как ручной экскаватор. Сам он бурно дышал, лицо наливалось румянцем. Бабы на стройке останавливались на его силу.

– У меня за спиной говорят «зверь». – Он произносил это слово, не смягчая на конце: «звер».

Когда же зрителей не было, Фай себя распрягал. Они копали в стороне от других, в точке соединения магистральной трубы с отводом. Кетмень легко выбирал грунт с поверхности. Но уже на небольшой глубине был бесполезен, так как, зачерпнув, не мог сбросить глину на край котлована. У экскаватора намного больше степеней свободы, подумал Максим. Наполненный ковш поднимается высоко вверх своим гидравлическим предплечьем, совершая также и боковое движение к кузову самосвала. На тяжелой операции в качестве землеройного орудия кетмень выигрывал в силе, но не имел маневра. При окучивании большого усилия не требовалось, он легко обходил своим широким лезвием стебель. «Каждый солдат должен знать свой маневр», – вспомнил Максим известные всей России слова.

Это означает применяться к местности. Не идти на врага в лоб, а если надо, то падать и ползти, сближаться с его окопом короткими перебежками, отсекать фланги и тыл. Маневр – это особое движение в ряду других. Чем длиннее этот ряд, шире спектр умений и навыков, прилагаемых к бою, тем меньше потерь. Полководец, говоря свое, имел в виду не отдельное движение, но этот ряд, способность к постоянному маневрированию. Ведь, если наступаешь в лоб, надеешься взять силой. Сила – вектор, поэтому четко ориентирована. Чем она сильнее, тем больше противится отклонению от прямой и остановке, что как раз и есть разные виды маневра. Итак, говорил про себя Максим, с ростом силы снижается гибкость, понимаемая не как скорость или количество движения, то есть произведение массы на эту скорость, но как сумма отдельных движений.

Снаряд, отправленный в полет выстрелом пушки, наделен огромным количеством движения, его немалая масса сливается с бешеной скоростью. Почему сливается? Их нельзя складывать ввиду разности природ: масса есть вещество, а скорость – отношение пространства ко времени. Раз они перемножаются, то итог движения громадный. Итог в пользу массы, которая доносит до цели энергию выстрела. Отсюда следует, что снаряд не имеет права уйти в сторону от цели. Движение, совершаемое им, велико. Но оно единственное из всех, наполняющих мир. В нем одном заключена жизнь этого снаряда, и если все-таки пройдет мимо цели, промахнется, то жизнь не состоялась. Он летел изо всех своих страшных сил, но это не стало движением. Тогда что же такое движение, вопрошал Максим самого себя. Конечно, масса – его твердое тело, оболочка, потом энергия, оживляющая это тело. Но только их мало, нужен третий компонент – знание! Масса и энергия должны знать свою траекторию. Зачем? Чтобы встретить мишень или цель. Опять-таки для чего? Оказать на нее воздействие. Третий компонент – информация, его можно обозначить символом I. В начале классической физики такой категории не было, она и не вошла в формулу силы. По второму закону Ньютона сила равна произведению массы на ускорение. Масса – скалярная величина. Где в таком случае источник векторной природы силы? Только в ускорении. А это что такое? Отношение пройденного пути к квадрату времени. Можно ли считать время вектором? Как будто нет. Развертывается от прошлого к будущему, тесно связано с действием. Однако все начинается с материи. Она и устанавливает ритм, в котором дышит Хронос. Много ее, например, в звездах – дыхание Хроноса едва заметно. Мало материи – грудь его ходит ходуном. Этот последний случай как раз касается земной жизни. Раз время меняет свой характер, то несет информацию. Притом вот что странно – несет не само по себе, но отражая влияние массы. Значит, и она не совсем скаляр. А что сказать о пространстве, без которого нет ни скорости, ни тем более ускорения? Если это линия, никакая информация не нужна. Шар катится по желобу, поезд мчится по рельсам. Правда, он испытывает боковую качку, но бандажи колес прочно удерживают его на пути. Плоскость изобилует направлениями. О трехмерном пространстве нечего и говорить, его информационная емкость предельно велика. Итак, на первый взгляд действие есть единство трех мировых величин – массы, энергии и информации. Впрочем, в нашем мире мы часто отождествляем массу с энергией, через ее родство с материей. Вероятно, действие можно определить и проще, как взаимное наложение полюсов массы и информации.

Масса с трудом маневрирует, поэтому вынуждена высверливать в преодолеваемом пространстве тоннель. Все многообразие мерности сводит к линии. Точка означает покой, линия – единичная мерность. Это свойство массы означает отрицание информации. Они смотрят друг на друга как два противоположных полюса. Чем больше одного, тем меньше другого. Энергия их разделяет. Смотрят через газовое прозрачное облако посредине, стремясь разглядеть вожделеющими очами образ второй половины.

Какими чертами наделена масса? Во-первых, она родоначальница всего сущего, во-вторых, – пассивна. Информация должна занимать противоположную сторону и черпать свои свойства оттуда. Какие? Легкость и, значит, быстроту перемещения и действия. Скрытность и тайну, уходящую в глубину бытия. Все малое наделено особой ловкостью. Взять, например, белку, прыгающую по ветвям сосны. Вдоль забора, сложенного из блоков, стояли в ряд тяжелые сосны. Они хорошо смотрелись на фоне камня. Вся усадьба с искусственным озером посередине, розовым домом над водой, имела вид дворянского поместья на переходе из средних веков в новые. Тогдашние дворяне жили открыто, им уже некого было опасаться – внешние стены пали. А эти, напротив, поднялись, свысока посматривая на соседние штакетники и дощатые крашеные ограды.

Белка шла по стене, Максим поднял голову, их глаза встретились. Он замер, постеснявшись своих размеров рядом с ней. Она легко прыгнула на ближайшую ветку. Тонкий конец прогнулся на самую малость. Максим почувствовал, насколько ладным и почти избавленным от земной тяги было это существо. Она побежала к стволу, поднялась выше и так зигзагами и прыжками добралась до безопасного верха, оглядываясь на Максима любопытно и одновременно испуганно. Из невесомого тела выглядывала детская душа.

Максим ждал, пока Фай выполнит свою часть работы. Подошла его очередь, он спустился в неглубокий котлован и слегка подкопал стенку. Отступая от нее, лопата забирала все глубже. Дело пошло быстрей, когда весь штык погрузился в глину до железных плеч. Фай стоял на краю, свесив к нему голову. Он смотрел не на озеро и сосны, а на то, что делал Максим, хотя смотреть было не на что – дно медленно понижалось, глина ложилась ломтями в ряд, не прилипая к листу. Озеро пребывало во сне. Сосны стояли неподвижно, а здесь жила пусть простенькая, но динамика. Максим понимал его. Люди всегда тянутся к тому, что происходит на их глазах, тишину долго не слушают, если стоит не шевелясь. Спешат к звукам.

– Назови составные части действия, – заговорил Фай.

– Речь шла о движении.

– Это одно и то же. Каждое движение есть действие.