Апробация

– Может, я смогу что-то посоветовать? – Автандил старался выглядеть изысканно-учтивым.

– Вы! – воскликнул вдруг хиппи, направив на продавца грязный указательный палец.

Автандил осторожно отступил назад. Посетитель явно был психом, возможно, сбежавшим из лечебницы. Пожалуй, стоило вызвать охрану. И тут хиппи произнёс три слова – название нового фильма, который лишь вчера получил пальмовую ветвь. Знать об этом могли лишь культурные люди, которые всерьёз интересовались кино.

Кудлатый, вероятно почувствовав растерянность собеседника, усмехнулся, но как-то странно, одной стороной лица:

– Вы понимаете, о чём я?

– Конечно, – Автандил, наконец, взял себя в руки. – К нам этот фильм ещё не поступал, возможно, на следующей неделе, но это будет стоить дорого.

– Дешёвый сыр малосъедобен, – пробормотал странный посетитель, выудил из глубины кармана клочок бумаги, расправил его, быстро записал что-то огрызком карандаша и протянул Автандилу.

– Позвоните, – повернулся и исчез. Только парящий звук колокольчика свидетельствовал, что чудак не растворился в воздухе, а покинул магазинчик как и положено материальному объекту – через дверь.

– Определённо, я его где-то видел… Но где? – Автандил развернул бумажку. На измятом тетрадном листке печатными буквами было выведено:

«Борматреш Отшиб…»

4.04.04

Завентил Облом окинул пейзаж обводящим взглядом, что позволяло ему заглядывать за барханы и не раз спасало жизнь. Затем он послюнявил палец, поднял его и измерил скорость ветра с неизъяснимой точностью. Умудрённый естествоиспытатель извлёк из полученного числа квадратный корень, а то, что осталось на дне, возвёл в сто шестьдесят седьмую степень. Полученный ответ не умещался в голове, потому Облом выбросил все цифры, кроме последней, случайно зацепившейся за обшлаг рукава рубашки. Но уловка, которую он с успехом применял во времена Карибско-Южноафриканского кризиса, на этот раз оказалась бессильна. Пришлось положиться на интуицию, где болтались лишь самые ценные вещи – трубка и пачка заморского табака. Приложив манипуляторы к земле, он ощутил всепроникающий гул, который убийственными нитями заструился по сочленениям механизма. Завентил успел отпустить рычаги, прежде чем металл заискрился и рассыпался в бессмысленный прах. Облом выудил из памяти серебряную иглу, вонзил её в кучу пепла и ещё раз поблагодарил интуицию, схоронившую иголку в кисете. Он никогда не доверял этим новомодным комбайнам и подозревал, что Подземка тоже недолюбливает их. Пройдя семьдесят два шага по ветру и семьдесят три против, Облом засунул руку в песок. Расчёт оказался верен и отозвался резкой болью в безымянном пальце. Это Подземка возвращала потревожившую её иголку, тем самым заключая ничейное перемирие. Спрятав бесценный прибор в подвернувшемся стоге сена, Завентил начал лихорадочно копать траншею. Спасательная операция преступно затягивалась. Где-то там, в Древней Индии, потерпел незапланированную аварию воздушный корабль. Измученные скрутившимся в спираль временем, смелые пионеры брели по сельскохозяйственным трущобам, и мальчишки метали в них резиновые мобильные телефоны. Песок заструился, превращаясь в воду, и ринулся вниз потоками грозового ливня. Завентил понял, что уловка захлопнулась, и он угодил в закоулок, ведущий в недра преисподней, идиллический район вожделенных сельскохозяйственных трущоб. Облом скатился по верхней плоскости шарообразного здания, стянутого изнутри по всем двенадцати диагоналям углепластиковыми канатами, приземлился в услужливо подставленный Подземкой стожок сена и ощутил пятой точкой чувствительный укол. Подземка захохотала, обнажая своё ничем не прикрытое чувство юмора.

Двадцать третье февраля…

Сон отлетел, будто сдутый утренним ветром. Автандил поёжился, ощущая прохладное дыхание пространства, встал и подошёл к окну. Молодое апельсиновое солнце насквозь прожигало душу. Где-то там, на просторах Древней Индии страдали неспасённые жертвы крушения воздушного самолёта. Четвёртое апреля навсегда останется чёрной меткой в его памяти…

За окошком неспешно парил невесомый февральский снег.

Автандил остервенело помотал головой. Наваждение не истончилось. Снег по-прежнему летел вверх, гонимый прихотливыми воздушными потоками. Ни апрельских ручьёв, ни ранней зелёной травы, ни птичьего гомона… Так посмотришь на улицу – и не скажешь, что уже апрель на дворе…

Бедняга сжал голову ладонями:

– Стоп! Спокойно! Главное – понять, где ты! Где сон, а где не сон. Где явь, а где наваждение.

Он опустился на кровать, опёрся рукой о подушку – и вскрикнул от острой боли. На ладони быстро наливалась бусинка крови. Слизнув её, Автандил стал осторожно ощупывать подушку, вновь укололся, но все-таки выудил оттуда иголку со вдетой в ушко длинной белой ниткой. Ну конечно, с облегчением вспомнил пострадавший, я же сам вдел её, чтобы легче было потом искать в стогу сена… Господи! Вразуми неразумного!

Он вскочил, бросился в коридор, достал плоскогубцы, ухватил ими иголку, огляделся.

– А-а-а-ах!

Метнулся к окну и остервенело надавил иголкой о подоконник.

– Кряк! – хрустнула иголка и переломилась. Автандил схватил обломок и попробовал на зуб – углеродистая сталь, вне всяких сомнений. И на вкус, и на запах…

Логика, которой Автандил доверял более всего, подсказывала: существует лишь одна реальность. Тот, кто ощущает себя сразу в двух – несомненно, шизофреник.

Ставить себе такой диагноз – всё равно, что выступать против себя в суде. Буду сопротивляться до последнего. Думаешь, трусливо выброшу белый флаг? Фиг-на! Настоящая, кондовая реальность не выдаст! Он подошёл к окну, с опаской покосился на обломки иглы – должно же и для неё найтись рациональное объяснение – и цепко ухватился глазами за картинку утреннего города. На первый взгляд, за стеклом всё было в порядке. Двадцать третье февраля. Вчера было двадцать второе – это Автандил, вроде бы, помнил точно. Значит, сегодня должно быть двадцать третье. Эту же дату окаймлял чёрный пластмассовый квадратик на календаре. Двадцать третье февраля, как и было сказано. Правда, в какое-то мгновение ему показалось, что над городом разрастается отвратительное шарообразное здание. Но здание заколыхалось, очертания размылись и оформились в шальное, ползущее куда-то облако. Вот так и жизнь – размышлял Автандил, ожидая лифт, блуждающий между этажами, – выращиваешь её, строишь, пестуешь, но вдруг потянет ветром, иголка из подушки вылезет, вынырнет сушёный пингвин на перекрёстке и – рыдай над осколками…

Лифт раскрылся, будто шкатулка с сокровищами. Правда, из сокровищ наличествовало лишь одно – сладковатый тошнотворный запах. Опять Петя с бомжом связался, – проворчал про себя Автандил.

Петя, точнее, Пётр Алексеевич, в прошлом был преуспевающим оператором на телевидении. Потом он не вписался в очередной жизненный вираж. То ли с режиссёром не поладил, то ли канал закрыли, но запил, потерял квалификацию, подрабатывал где-то по случаю и неожиданно воспылал любовью к бомжам. Подбирал бедолагу на улице, приводил к себе, отмывал, кормил, оставлял на ночь. Когда бомж плескался в ванной, аромат расплывался через вентиляцию по всем девяти этажам. Самый густой собирался в квартире, где обитал Автандил, аккурат под Петиной. В такие часы он открывал все форточки и уходил побродить по Тверским, поразмышлять о жизни. К тому же, эти прогулки помогали не потерять квалификацию, полученную на заочном философском факультете Университета.

Втянув аромат пару раз, Автандил решил, что с него довольно, затаил дыхание, зажал пальцами нос, дождался первого этажа, медленно выдохнул, и вдохнул, только выйдя во двор. Но и здесь не надо было быть псиной, чтобы взять свежий бомжовый след. На улице решительно повернул к музею. Светофора у перекрёстка не было, не было и сушёного пингвина. Зато на ступеньках сидели Пётр с новым знакомцем и наслаждались пивом, по очереди потягивая из бутылки.

– Не простудитесь? – подойдя, участливо поинтересовался Автандил.

– Не-е-е, – протянул бомж. – Мы картонки подложили. Толстые… Хочешь? – и протянул полуполную бутылку.

– Да я уж принял с утра, – соврал Автандил.

– Ну-у-у, – с уважением кивнул бомж, отхлебнул и передал бутылку Петру.

Разговор завязался. Автандил решился задать главный вопрос.

– Тут, вроде, птица на столбе торчала, вроде пингвина?

– Торчала, – согласно кивнул бомж, – только сушёная.

– И где же она? – оживился Автандил, почувствовал, как почва под ногами обретает устойчивость.

– Как где? Улетела.

– Что ты человеку голову морочишь, – Петя, наконец, ввязался в дискуссию. – Что ты можешь помнить? Ты же вчера в стельку был, – и, подняв голову к соседу, пожаловался: – Он мне, гад, всю квартиру облевал.

– А пингвин-то? Крутился? – с дрожью в голосе прошептал Автандил, вновь ощущая лёгкое покачивание асфальта.

– Что ж ему ещё делать-то?

– Девался-то куда? – Автандил сорвался на крик.

Петя аж испугался, уставился на соседа и прошептал:

– Пацаны из пятого дома уволокли. Ночью спилили и уволокли.

– Ну и слава Богу, – выдохнул Автандил и заспешил к метро.

* * *

Из-за утренних событий он опять задержался, потому решил пройти проходными дворами, «пингвиньим путём» – вчера он неожиданно быстро оказался у метро. Нырнул во двор, свернул направо, в арку, налево… Стоп! Вчера здесь была ещё одна арка, в неё легковушки протискивались, а теперь – облупленная дверь подъезда с почтовыми ящиками… Может быть, дальше? Тут щель какая-то, «Мерседес» даже на боку не пролезет… Неужели, двором ошибся? Не может быть! Посмотреть соседний?.. Глянул на часы. Да… Ведёт же эта дорожка куда-то… Автандил направился к проходу между домами. Мусора нет, значит, не тупик…

Дорожка напоминала глухое ущелье. Глянул вверх и увидел узенькую полоску неба. Такие высокие дома? Ему казалось, здесь сплошь двух- да трёхэтажки… Коридор сузился, так что плечами Автандил шкрябал по тёмному кирпичу. А потом он остановился, потому что щель закончилась глухой стенкой, а вниз уходили высокие, поросшие мохом ступени.

«Бред, бред», – стучало в мозгу, а ноги сами стали отсчитывать: одна, две, три… Лестница погружалась во тьму. Стоит ли идти дальше? Наверняка, там запертая дверь в подвал. А ноги сами отсчитывали: тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять… Глубоковато для подвала. «Закоулок, ведущий в недра преисподней…» Откуда это? Автандил шикнул на свою рациональную половину, та скукожилась в уголке, и зашагал дальше. Сводчатый потолок опустился, так что пришлось пригнуть голову. Закончится когда-нибудь эта чёртова лестница? Ход резко свернул вправо, и впереди проявилось светлое оконце. По мере спуска оконце росло и превратилось в око пещеры. Автандил стоял перед крутым, поросшим сочной травой спуском, за ним поднималась отвесная скальная стена, а внизу простиралась равнина с клубящимися рощами и яркими пятнышками крыш, напоминающих разбегающихся божьих коровок. Вот вспорхнут сейчас и улетят за высокие горы, за бурные реки. «…Закоулок, ведущий в недра преисподней, идиллический район сельскохозяйственных трущоб…»

А что такое «сельскохозяйственные трущобы»?..

* * *