Грубые хроники. Роман из цикла «Пространство холода»

К зиме Малыш заматерел и превратился из маленького щенка в приличного сеголетка, но, увы, неспособного добыть себе пропитание. Сердобольные посетители их, конечно, подкармливали, особенно в праздники, годовщины. А если случалось новое захоронение – тут уж слеталась вся свора.

В первый год я не поехал в отпуск – ставили памятник, нужно было присутствовать, снова убирать территорию, потом наступила осень, и листья стали облетать. Погода ухудшилась, но меня это не останавливало – я по-прежнему ежедневно, или почти – приходил на кладбище, уже подготовленный, с неизменной бутылкой пива.

Что думал я, о чем, как переживал – это к делу не относится. Я не погрузился в другую реальность, но и в существующую не допускал никого. Не сетовал и не вел бесед с потусторонним миром – будучи прагматиком, я не надеялся ни получить никакого знака, ни пообщаться даже в будущем, пусть и отдаленным. Мне уже не нужны были советы, я не впадал в отчаяние. Но нечто необъяснимое притягивало меня.

Прошло года полтора, или чуть больше, и как-то раз, вернувшись с работы, я не застал жены дома. То есть, застать-то застал, но, почувствовал – она присутствует лишь физически, как материальное тело. А душа? Странно, меня этот факт даже не расстроил. Мы даже не ссорились – не было предмета, никаких укоров и взаимных упрёков. Небольших сбережений хватило, чтобы разменять квартиру на две, а дочка отправилась к бабушке в другой город.

Я стал независим и мог заниматься своим делом. Даже на пару остановок ближе. Супруга моя бывшая как-то устроила свою жизнь, и хорошо. Малыш вымахал в огромного пса, однако по-прежнему приходил в условленное место. Понятно, никто с ним, конечно, не уславливался, это я так, образно, он просто делал круг по территории в надежде поживиться. Он не требовал пищи, а стоял и терпеливо ждал. Бутерброд он проглатывал мгновенно, нужно было что-то посущественнее. Теперь ему стало под силу разгрызать крупные мослы, и мне пришлось наладить контакт на рынке. Мы ужинали вместе и молча – я потягивал пиво, а он грыз кость. Полная гармония.

Прошло ещё несколько лет. Я уже стал своим. Со мною здоровались рабочие, посетители. Деревья становились все выше, некоторые, с кем я общался и беседовал – уже переселились сюда, под сень. И мне оставалось только сказать – ну что ж вы так, милейший. Но никто не мог ответить. Приходили новые родственники, молодые, наспех что-то делали. А я захаживал и к старым знакомым, и стал как бы смотрителем.

В какой-то момент территория пришла в упадок, мне приходилось пробираться сквозь лужи и колдобины. А потом – я даже и не заметил – появились новые, опрятные и непьющие работники, стали вырубать переросшие и больные деревья, проредили кусты. Узкие дорожки вымостили рустикой, на широкие проезды начали укладывать новый асфальт, памятники стали ещё массивней и внушительней. Цивилизация. Я же старался не выделяться. Костюм висел у меня в шкафу на работе, сюда я приходил в джинсах и толстых ботинках. Все равно от неизбежного присутствия грязи не сбежать. Особенно непросто приходилось осенью – листья непрерывно падали. Сегодня уберёшь, назавтра – новый слой. Я сгребал их не только у себя, но и у некоторых знакомых и, если можно так выразиться, соседей, складывал в полиэтиленовые мешки и относил в контейнер, уминая, чтобы поместилось побольше. А потом можно было прости посидеть, отрешившись от окружающего мира, и думать…

Собственно, никаких мыслей у меня особенно не было. Работа – так она и так занимала практически все время, что о ней думать. Ни ездить куда-то, ни ходить в гости мне не хотелось. Бытие меня абсолютно устраивало. Хотя не обходилось и не без неприятных моментов. Иногда встречались безутешные, заплаканные. Молодые, старые, ровесники. Наблюдая за ними, я вначале испытывал чувство сострадания, потом – небольшое ожесточение. Не знаю, почему так происходило. Наверное, если бы я был проктологом, то нашел бы рациональное объяснение, но, увы, моя профессия была необычайно далека от всякой медицины.

Вольно или невольно я рассматривал надписи на памятниках – преимущественно, новых – старые я почти все знал наизусть. Сетовал и качал головой, если даты были слишком близки по времени. Однако сторонился траурных процессий, и следующего за ним, извините за тавтологию, процесса. Видеть убитые горем лица – это уже слишком, а когда все закончится – а у нас это всегда одинаково – компании расслабляются и все такое.

Вот отмечу – почему-то бомжи не жаловали этот уголок, и народ не забредал распить бутылочку. Кроме меня, естественно. Я ведь не изменял ритуалу.

И в один прекрасный день – неделю я, действительно, приболел, пришлось взять больничный, но, к удивлению, несмотря на старания врачей, поправился, и поспешил на свое законное место. Вооружился, по случаю счастливого избавление от хвори, бутылкой пива и маленькой – я мог позволить себе и это, ведь ни для кого не секрет, выписывают на понедельник в пятницу.

Не забыл и про своего нового друга – зимой Малыш куда-то исчез. Я расспрашивал знакомых рабочих, но никто не мог сказать ничего вразумительного. Легка ли судьба бездомной собаки? Но на смену ему появилось признавшее меня создание, которое нужно было подкармливать и поддерживать. А за неделю, наверное, все запаршивело и заросло, надо прополоть, подмести.

Я уже настроился на рабочий лад, но обратил внимание на новый появившийся памятник – дорожка там раздваивалась, так это как раз на углу. Он не привлекал ни особыми размерами и формой, простой гранитный камень без фотографии, только надпись – фамилия и имя, и годы жизни – всего-то тридцать. Я покачал головой – что ж так рано, небось, с родственником какая беда. И вот что – все было чистенько, в прошлый раз – нет, я шел другим путем, мимо церкви. Но все равно – очень быстро все сделали, и столик, и скамейка. Я вздохнул и продолжил свой путь – ещё метров пятьдесят, и мне сворачивать.

Наступало лето и периодически припекало. Полчаса работы над сорняками, они сложены в кучку на газетку, я присел, открыл первую бутылочку. Прибежал Дружок – я так окрестил нового собачонка, он уже начал привыкать к заведенному порядку. И так же, как и его предшественник, не набрасывался на еду. Подожди, – я завернул сорняки, нехотя встал, отнес отходы в контейнер. Сел, достал влажную тряпочку и протёр руки. Можно было сходит за водой, но было как-то лениво.

Собак ждал. Но пары бутербродов ему не хватило. Варить и носить в котелке? Нет, слишком баловать нельзя.

Вернулся домой в странном состоянии – водка, пиво, жара. Но меня, к счастью, никто не контролирует. Выспался, и утром был почти как огурчик, хворь отпустила. Спешить абсолютно некуда. Вчера я убрал всё, и поэтому, или по какой другой причине, не пошел никуда. Сел в кресло и смотрел телевизор – надо бы купить новый, да недосуг, что-то постирал и погладил.

Зарядил дождь – сейчас он не предвестником похолодания. И что? Да ничего, это не может внести разнообразия в мою жизнь. Завтра – на работу, а потом – туда, где я бываю почти ежедневно.

В понедельник, естественно, пришлось задержаться на работе – стопка не просмотренных дел разрослась до невозможности – ведь в мое отсутствие никто к ним не прикоснулся, а план никто не отменял. Почему-то некоторые могут прохлаждаться чуть ли не каждый день, а мне же приходилось разгребать дела. Я немного раздражался, потому что спешил. В обед не успел заскочить на рынок, теперь ещё задержусь. А если он проголодался? Я опять вышел из трамвая около церкви, прошел мимо собирающих последнюю – сегодня – милостыню. Одна из нищенок привычно дернулась ко мне, протягивая за подаянием отнюдь не натруженную руку. Я прошел мимо, не замечая. У них своя работа, но ко мне никакого отношения не имеет. А сколько ты сегодня собрала? – Вздохнув, отвечает, – Маловато, тыщи две. Мобуть, чуть поболее. – Да, не густо, так и я тоже… Хм, каковы же доходы, так сказать, в базарный день? Это была не моя жизнь, однако неприятно. Подобный разговор я услышал не так давно.

Я просидел полчаса, пока не прибежал Дружок. Интересно, как собаки ориентируются во времени? И целый день либо спят, либо рыщут по территории в поисках пищи. Истинные собачьи дела мне были неведомы.

Несмотря на поздний час, было светло, но пустынно. Может, в каком-то уголке и был мой коллега, но маловероятно. В десять я, наконец, допил пиво, и потопал на трамвайную остановку. Просящих подаяния уже не было, как и трамвая. Но, повторю, время меня не лимитировало. День прошел, и ладно. У меня появилась новая задумка. Я убирал не только возле своей могилки, и рядом тоже, приятно находиться в чистом и прибранном месте. И дома у меня тоже был порядок, кто бы сомневался.

Я решил договориться с рабочими, чтобы мне привезли пару кубометров гальки. Останется её рассыпать равномерно и тщательно утрамбовать. Новых захоронений, по моему представлению, не должно появиться рядом, и я буду чувствовать себя комфортно. Но только привезут днём, а как же быть? Ведь растащат, если сбросят на дороге. Как быть? Пришлось поломать голову. Днем я был катастрофически занят, никак не вырваться. Но всё решилось само собой, только плати. И в субботу утром я с нетерпением, едва позавтракав, помчался на кладбище. А дождя не было, в самом деле, уже месяца полтора. Трава, едва успев вырасти, пожухла, требовала полива. Но это – потом. Да, вот, кучка аккуратно сложена, прикрыта брезентом. И целехонька. И я приступил к работе. А дождь, о котором я позволил себе напомнить, над моей территорией так и не пролился. Я славно потрудился и мог с законной гордостью оглядеть плоды рук своих. Дорожки между могилками засыпаны гравием, притоптаны.

Жаль, не было катка, не то могло получиться совсем по евро стандарту. Но – жарко, не до пива. Я сходил в ларек напротив, отступив от правил, купил полуторалитровую бутылку кваса с весьма странным названием. Залпом влил в себя пол-литра, пузырьки вспенились, наполнили желудок, но жажду не утолил. Наоборот, захотелось еще. Небось, добавляют нечто вроде усилителя жажды.

Но моя сегодняшняя миссия ещё не была закончена, предстояло заняться поливом. У меня было припасено два пятилитровых баллона. Колонка находится метрах в ста, если идти в обход. Можно было пробраться меж могил, но я, повторюсь, не спешил. Солнечный день притягивал, было многолюдно, почти как на Невском, пришлось отстоять очередь из двух человек. Они молча ждали, у каждого своя забота.

Особое беспокойство вызывала могилка, расположенная метрах в пятидесяти. Её хозяйка – извините, более подходящего синонима не подобрал, тщательно ухаживала за ней. Вот беда – опять слова нужного нет, подметала, поливала, собирала опавшие листья. Женщина была чрезвычайно пожилая, даже старая, наверное, лет девяносто, судя по году рождения её почившего мужа. Мы иногда беседовали так сказать, за жизнь. Но о нём она сказала только одно – хороший был человек. И того достаточно. Иногда мне казалось, что она буквально живет здесь. Однако расспрашивать старушку о житье-бытье я считал некорректным. Предлагаемая же мною помощь вежливо, но неизменно и твёрдо отклонялась. Старая закалка – ничего не просить, не получать помощь и надеяться только на себя. Во многом я был с ней согласен, но иногда все же подкрашивал и поправлял скамейку и столик, приносил воду для полива и как бы невзначай оставлял в укромном месте.

Вот и сейчас я, увидев пожухшие цветы, решил полить. Может, она приболела, или, что вполне вероятно, последовала в мир иной вослед за супругом, доподлинно мне было неизвестно – никаких контактов, адресов, телефонов – все оставалось только здесь. Иначе и быть не могло. Я полил цветы, высаженный по бокам мох, многолетний, он неплохо приживался, и был зелёным практически весь сезон.

Я допил квас, посидел в некоторой прострации несколько минут. Дальше – что? Вроде миссия выполнена. Но ещё нужно сходить в супермаркет, закупить продуктов.

Если кто-то думает, что в длинные весенние или летние вечера я испытывал тоску или синдром одиночества, тот глубоко ошибается. Находились у меня занятия, и не сидел я на лавочке у подъезда, и не рубился в домино со всеми вытекающими последствиями и не задумывался о бренности мира и вселенских проблемах. Окна мои выходили во двор, шум за окнами не мешал. В жару я уходил на пруд, окунался. Выезжать из города я не мог, да и не хотел.

***

А она оказалась натуральной блондинкой, даже платиновой. Это можно определить лишь при определённом контакте. Подозреваю, что среди их сонма большинство крашеных, но какое мне до этого дело? Я отметил между делом, как и необычайную упругость женщины. Спешил не я. Признаться, даже слегка подзабыл, что и как. Я что, забегаю вперед, или теряю нить повествования? Признаки приближающегося неизбежного склероза. Неужто он бывает в сорок с небольшим? Марьяна Петровна, та, что с работы, прознав, что я живу один, пыталась было подбить под меня колья, но безуспешно. И тут возникла странная ситуация, ведь я не мог объяснить, что это меня не интересует, как? У меня свои заботы, а на работе – строгое выполнение регламента, и полная самоотдача, никаких отвлечений.

Мои дела и мысли не оставляли времени на женщин, я и так был слишком занят. Неизбежные корпоративные вечеринки я переносил с трудом, но отказываться было нельзя – я знал. Что к подобным уклоняющимся личностям относятся более чем подозрительно, а мне это надо? О чем это я?

Я собрался и ещё раз сходил за водой, чтобы завтра не заморачиваться этим. В воскресенье я не любил приходить рано – во-первых, много народа, суета, во-вторых, именно в воскресенье я позволял себе выспаться за всю неделю. В-третьих… Да разве я обязан отчитываться перед кем-то? Я и так слишком много рассказал, остальное невольный читатель, если таковой отыщется, может домыслить и без меня. Если душа моя будет существовать и за последней, так сказать, чертой, в чём я все больше сомневаюсь, мне не хотелось, чтобы кто-то копался в моем сознании, исследовал мои мысли, впечатления, сны. Говорят, они записываются вроде голограммы, и в каких-то лучах можно их воспроизвести. Не знаю, но поберечься не помешает.

Следующая суббота по церковному календарю приходилась на праздник – я услышал, проходя мимо церкви, и народу приходит ещё больше, чем в обычный выходной день. Люди будут придирчиво осматривать чужие могилы, сетовать, стараться сделать как можно лучше, посидеть, помянуть и выпить. А потом не у всех хватит ни желания, ни сил прибрать за собой, будут летать полиэтиленовые пакеты, обрывки бумаги, кусочки не съеденной пищи. То ли раздолье животным! Остатков надолго хватит.

Я же буду долго сидеть, охраняя свой объект, тихо, размышляя о вечном. Шучу. Мысли у меня уже почти закончились, и главным было – поддерживать ритуал, да. Вот в среду я провел генеральную уборку. Ни одного сорняка, цветочки распрямились. Только моя старенькая знакомая так и не появилась. Пойти, что ли, поставить свечку? Только неясно – за здравие или за упокой. Была ли она верующей? Нет, почему я мыслю о ней в прошедшем времени? Так или иначе, я снова отправился за водой. Дружок, насытившись, бежал рядом. Внезапно он свернул в сторону, и я машинально за ним. И правильно – на пути выросла яма. Да, действительно, на углу асфальт немного проваливался, растрескался, и даже такой осторожный человек, как я, спотыкался. Ну, хотя бы обнесли флажками или верёвкой. А то мало ли чего может быть. Ненароком грохнешься и сломаешь ногу.

Я огляделся – метрах в пятидесяти стоял каток, а на боковой аллее – налево, если я выходил, не доезжая до главных ворот, мне же направо, правда, я в последнее время выходил на следующей остановке. Так вот, часть старого асфальта была снята, сбоку – вырубленные кусты, и куча щебёнки. Ну, дела движутся. Конечно, рабочие уже ушли, бросив орудие труда – кому придёт в голову ночью угнать каток!

Я обошел яму, и взглянул на недавно появившийся памятник. Буквы всё также светились золотом, но цветочки приуныли и пожухли.

Странно, никто не приходил, не навещал, полили бы, трудов немного. А ведь парень молодой, наверняка родственники ещё в силе, уж могли бы. Мне стало его жалко, и я выполнил несложную миссию, благо колонка рядом. Цветочки сразу ожили, потянулись вверх. Думаю, к празднику кто-то наверняка придёт. Потом проделал аналогичную процедуру и на участке старушки, теша себя надеждой, что просто старая женщина болеет, поболеет и оклемается.

В следующий раз надо обязательно взять её телефон, обязательно. Непонятное чувство посетило меня, но отнюдь не сострадание. Просто все должно быть правильно, как заведено… И мне спокойнее.

***

В субботу я устроился на своём месте, полив и окончательно прибравшись. День обещался быть ещё более жарким, чем давеча, постепенно подтягивался народ, стало шумно и суетно. На лавочке было удобно, деревья, доставлявшие немало хлопот по осени – листья, понимаешь, падают, в жару надежно защищали от палящего солнца. Хорошо, что мое убежище было не на проходе – примерно третий – четвертый ряд от дороги. Кладбище было старое, неровное, захоронения проводились хаотически, примерно так, как развивался город. Посему я был избавлен от излишнего общения. Конечно, приходили соседи, кто по одному, кто целой семьёй. Мы молча раскланивались, у всех были свои дела, многие, исполнив положенный ритуал, ближе к часу расходились. И наступало пиршество истинных хозяев – я не имею в виду покойников.

Однако каждый день, хотите вы или нет, не обходится без приятного. Я, признаться, задремал, и пропустил приход старушки. Поскольку в дальнейшем обстоятельства развивались нетривиально, буду звать её Марией Ивановной, дабы настоящее имя впоследствии не упоминалось всуе, и не позволило провести идентификацию. Здрасьте, Мария Ивановна, что-то Вас давно не было. – Да болела, – она не добавила, в моем-то возрасте немудрено. Но это было вполне очевидно. – А как сейчас? – Пока могу двигаться, ещё покопчу небо. А Вам спасибо, прибрались, позаботились. – Да, честно, волновался. Я таки попросил её телефон и обещал позванивать. Хотя, наверное, она меня переживёт, такое предчувствие. Мария Ивановна пошла к своей могилке, что-то поправить, посидеть, и просто отдохнуть с дороги. Я поглядел ей вслед. Она передвигалась с трудом, однако не пользовалась палкой. Крепкий народ, кто сумел пережить многочисленные потрясения, перевороты и катаклизмы, держится, старается сделать все сам, пока есть силы. Такие вот дела. Раздался колокольный звон – полдень. А я всё сидел, думал. Через час она подошла снова – поеду, пока доберусь до дома. Но сначала мы минут десять посидели, помянули родственников. Молча. А жила она не так уж и далеко по нашим городским меркам, прямой транспорт. – Давайте, я Вас провожу. – Да не стоит, сама как-нибудь. – Ничего, мне нужно ещё в магазин, – я действительно проголодался. Вернусь потом. Это я про себя. Мы опять пошли на ближнюю остановку, мимо разрытой ямы – её таки оградили, положили сверху доски, мимо брошенной могилки с памятником, – там и сегодня никого не было, мимо колонки – очередь убавилась, только припоздавшие.

Неожиданно моя спутница, под которую мне приходилось подбирать шаг, разговорилась. Вот, упала, и еле домой дошла. Вызвала врача – пришел, что-то прописал. Но ведь я знаю. Опускаю медицинские подробности. – Месяц из дому не выходила. – А как же? Позвонить кому, или как? – А зачем? Холодильник забит, крупы, сгущёнка. Сваришь кашку и сыта. – А хлеб? – вырвалось у меня. – Какой хлеб, милок? – Я его уже лет, – она замялась, – не ем. С тех пор, как его стало вдоволь. Она замолчала и не стала углубляться в воспоминания. Странно, я почти ничего не знал об этой худенькой крошечной старушке. – А если что? – И так зажилась, ничего, справляюсь. Да, конечно. Оставлялось только подивиться мужеству и воле. Но все же? Все бывает, если надо, то я. – Нет, что Вы, и так заботитесь. Впрочем, так или иначе, я оказался обладателем адреса и телефона.

Действительно, маршрутка подходила почти к дому, на обратном пути и дороги переходить не надо. Я подсадил Марию Ивановну, сунул двадцатку водителю, помахал вслед и отправился на свой пост. Вот, так живёт человек, никому не мешает, и ничего не требует. Что, жизнь есть всему основание?

По случаю праздничка я был более вооружён, но перепутал календарь. Или день недели? Не важно, иногда на меня и наяву находило нечто, отрывающее от реальности, пронзающее мою пока нетленную сущность. То есть, намеревался сбежать от июльской жары, отсидеться в тенечке, и строго выполнять правила. На сей раз в мою объемную сумку, кроме складных принадлежностей для уборки, поместилось достаточно много.

Предвидя, что день может затянуться, я заранее забросил в стиральную машину недельный запас рубашек, маек, носков, и, простите, трусов. Постиранное бельё развесил на балконе. На работе я должен быть в идеальной форме, а что вне её – каждый проводит время сообразно, сообразно своим пристрастиям.

С собой – две бутылки водки «Абсолют», холодный, из морозильника, квас – полтора литра, лимон, два шоколадных батончика. Бутерброды с сыром, колбасой, отварным языком и салом. И ещё маринованные огурчики, с пупырышками. Можно подумать, что я собрался на уик-энд. В сущности, так и было. Если добавить набор пластиковой посуды на шесть персон – стаканчики, тарелочки, вилки и салфетки, диспозиция представляется вполне нормальной.

Я не рассчитывал на компанию, собираясь провести предстоящий день в одиночестве, а потом вернуться домой, покидать гирьки, принять душ и войти в норму.

Мои слишком много килограммов требовали ежедневной подкачки, если я об этом ещё не обмолвился.

Итак, я сегодня решил употребить сорокоградусной, пусть она не казалась мне особо вкусной, скорее, наоборот. Но мною управляла не то чтобы невидимая сила, а провидение. Американский термин, но иногда подходит. А виски на православном кладбище, пусть я и неверующий, – нонсенс, вы согласны?

У магазина «24 часа», что напротив входа, выкатили лоток с мороженым. Меня опять что-то подтолкнуло, я взял вафельный стаканчик крем-брюле, нашего родного хладокомбината, и поглотил его в два укуса. Прошел знакомой дорожкой до угла. Одинокий памятник стоял неприкаянным. Что-то я сделал в прошлый раз. Но почему никого нет? Не могло быть так, чтобы молодого мужчину забыли так быстро. Впрочем, мне было не до разгадывания кроссвордов. Стало жаль неизвестного парня, я добрался до своего места, расположился, отвинтил крышку и нацедил половинку пластикового стаканчика. Два глотка за упокой. Занюхал тыльной стороной ладони, разложил бутерброды, прикрыл салфетками и газетой, чтобы не таяли – и в тени было жарко. А пошло хорошо. Посидев ещё чуток, глотнул квасу, осмотрелся, взял два баллона и отправился к колонке. Вряд ли кто покусится на мою снедь.

***