Сашка

Сашка
Владимир Викторович Мороз

Маленький солдат большой войны
Художественно-исторический роман «Сашка» повествует о начальном периоде Великой Отечественной войны и является первой книгой серии «Маленький солдат большой войны».

В центре событий оказывается простой белорусский паренек, вчерашний призывник. Встретив немецкое нападение под Брестом, пройдя кровавыми дорогами отступления через белорусское Полесье и Украину, он воочию видит трагизм смертоносной катастрофы, замечает, как меняются люди, втянутые в круговорот жестоких обстоятельств.

Представленный роман – это итог многолетних исследований малоизвестных страниц истории, проводимых автором. О тех, кто своей борьбой летом 1941-го приближал весну 1945 года.

Владимир Мороз

Сашка

Памяти тех, кто трагическим летом сорок первого приближал победную весну сорок пятого, посвящается…

Глава 1

Промозглая осень полоснула холодным утренним дождем. Низкое серое небо висело над лесом и, казалось, цеплялось за самые верхушки огромных вековых елей. Сашка лежал прямо на голой земле, плотно усеянной осыпавшимися иголками, и, прижимаясь крепче к мощному смолистому стволу, пытался найти хоть какое-то укрытие под густыми тяжелыми хвойными лапами. Свернувшись плотным калачиком, укрывшись куцей шинелькой, зажав руки между ног, чтобы хоть немного согреться после очередной ночи, проведенной в лесу, он мелко дрожал от холода, забравшегося в каждую клеточку его по-юношески худого тела.

Последнюю спичку он истратил еще позавчера, когда ночевал в большой воронке в середине березовой рощи, которая после бомбежки представляла собой весьма мрачное зрелище. Десятки переломанных стволов, словно мощным ураганом, были разбросаны по всему лесу. Выкорчеванные с корнями старые деревья, иссеченная осколками бомб береста с налипшими остатками человеческой плоти, кусками железа, копоти, гари дополняли уже ставший привычным военный пейзаж.

Сашка вышел к роще к вечеру и до самой темноты копался в развалинах совсем недавно разбитого госпиталя, пытаясь найти что-то съестное. Но, похоже, местные жители опередили его, успев унести все более-менее ценное. Вот и небольшой холмик на окраине рощи тому свидетель. Здесь похоронены те, кому не посчастливилось пережить этот налет немецких бомбардировщиков, которые, выследив очередных жертв – беззащитных раненых и работников медицинской службы, заперли их в этом небольшом лесочке и спокойно забросали бомбами. Разбитые машины и изувеченные палатки с красными крестами – явное тому подтверждение. Одна из бомб попала прямо в яму, в которую складывали тела умерших от ран воинов, и своим взрывом заставила их умереть во второй раз, превратив в кровавую кашу, настолько мелкую, что собирать эти человеческие кусочки не стали, а просто сгребли граблями в образовавшуюся после взрыва воронку и присыпали сверху песком. Так и лежат теперь вперемешку Иваны, Гришки да Федьки, чьи судьбы и тела смешались воедино.

В тот вечер, когда совсем стемнело, Сашка спрятался в одной из воронок и, прикрыв ее сверху остатками медицинской палатки, развел костер. В этот раз на ужин достались пара вдавленных сапогами в грязь сухарей да немного грибов. Он молча грыз засохший хлеб, сдобренный отборной черной грязью, которая противно скрипела на зубах, и печеные грибы, без соли совсем невкусные. Но это была хоть какая горячая еда. Хлеб, картошка и сало, которые ему дал старик, оставивший у себя раненого товарища подполковника, закончились почти неделю назад. И все эти дни Сашка перебивался с грибов на ягоды.

Заходить в деревни, чтобы попросить хоть маленький кусочек хлеба, хоть яблочко, он боялся. Боялся в очередной раз услышать нерусскую гортанную речь пришлых захватчиков. Еще не затянулись душевные ужасы от того страшного лагеря для военнопленных, в который он угодил в первые дни войны. Вот и пробирался на восток, словно дикий зверь, обходя деревни стороной, идя по маленьким, еле заметным тропинкам и все время прислушиваясь к посторонним звукам, готовый в любую секунду сбросить с плеча винтовку и выстрелить.

Хорошо, что успел насобирать три полных магазина патронов. Больше нести было совсем тяжело. Винтовка больно натерла плечо, мешала при ходьбе, но бросить ее Сашка не мог: сам для себя решил, что с оружием он еще боец, а не беглец. То же самое говорил и товарищ подполковник, когда они выбирались из очередного окружения. И нужно было идти, не останавливаясь, туда, где гремели все удаляющиеся раскаты фронта. Нужно во что бы то ни стало выйти к своим. Они должны знать, что Сашка не предатель, не дезертир, что тяжело раненный товарищ подполковник отправил его выходить в одиночку, а сам остался, так как идти дальше уже не мог: не слушалось тело, в котором уже, наверное, почти совсем не осталось крови. А он, Сашка, еще повоюет, еще пригодится своей стране в борьбе с навалившимся злом.

Но сил идти не было. Сейчас он лежал под елью, дрожа от холода, и ловил себя на мысли, что подняться и сделать первый шаг он уже не может. Но, не сделав этот шаг, он обязательно умрет, и мама, его любимая мама, так и не узнает, что кости ее единственного сына будут белеть вот под этими самыми хвойными лапками в глухом брянском лесу. И никто не узнает, где нужно искать товарища подполковника, ведь только Сашка хранит эту тайну.

Наконец решившись, он сел, прислонился спиной к смолистому стволу. Подтянул за ремень винтовку, привычным движением протер затвор от попавших на него иголок и мелких песчинок. Надо идти дальше, под дождь. Посидев еще пару минут, он выбрался из-под дерева, давшего ему укрытие этой ночью, забросил винтовку за спину и медленно побрел в направлении, намеченном вчера перед сном, когда небо еще не было так затянуто, как сегодняшним утром.

С первых шагов в лицо ударило мелким противным дождем, тонкие ледяные нити которого старались проникнуть за воротник, попадали на лицо, на кисти рук. Подняв воротник и натянув пилотку глубже, Сашка шел, не оглядываясь назад, и только глаза и слух постоянно следили на все триста шестьдесят градусов, в надежде как можно раньше предупредить его о надвигающейся опасности. По пути удалось насобирать горсть перезревшей брусники, своим сладковато-кислым вкусом она обожгла рот, немного заглушив чувство сильного голода. Вчера было хуже, есть хотелось так сильно, что голод затмил собой все другое, и случись что-нибудь непредвиденное, Сашка обязательно бы угодил в это. От долгого недоедания так сильно кружилась голова, что настроиться на внимательность и осторожность никак не удавалось. Поэтому он сознательно избегал любых, даже самых незаметных тропок, чтобы случайно не столкнуться с врагами. А вот сегодня уже легче. Наверное, молодой организм просто смирился со своей незавидной участью, довольствуясь тем, что есть.

Еще через час удалось найти старую, немного червивую горькую сыроежку со светло-красной шляпкой. Пожевав ее немного, так и не смог заставить себя проглотить даже маленький кусочек, сплюнул скопившуюся во рту горечь и побрел дальше. Сколько ему еще идти? День? Неделю? Месяц? Фронт постоянно откатывается на восток, значит, не получается пока у Красной армии остановить дикие орды оголтелых ненасытных гитлеровцев, рвущихся в глубь страны. Но он обязательно дойдет, по другому и быть не может. Ему нужно дойти. Сашка сам внушил себе эту необходимость, иначе можно было сдаться, сломаться и уже давно пропасть навсегда. А так эта мысль согревала его, заставляла подниматься, когда уже совсем не было сил, и толкала, вела все дальше и дальше. Туда, на восток.

Во второй половине дня дождь затих, свисая застывшими каплями с желтых листьев, готовыми сорваться вниз от малейшего прикосновения. Сашка промок до нитки, шинель стала необычайно тяжелой, в сапогах хлюпало. Он несколько раз останавливался, снимал мокрые сапоги, отжимал грязные портянки, а вода вновь и вновь проникала вовнутрь. Но хуже всего, что от постоянных ночевок на голой сырой земле начинал подниматься кашель, а это очень плохо. Кашель – это не только признак болезни, но еще и коварный предатель, который может вырваться из груди в тот момент, когда нужно затаиться, спрятаться и перестать дышать.

Лес внезапно кончился. Вроде только забрезжили просветы между деревьями, и вот тебе на: Сашка стоит уже на самой опушке в редких зарослях кустарника. Впереди, менее чем в трехстах метрах, видна темная крыша небольшой избушки, за ней еще одна, и еще… Сам того не желая, Сашка вышел к очередной маленькой деревушке. Чутье подсказывало ему, что нужно здесь попытать счастья, но опыт остерегал от этого. Опыт велел обойти деревушку лесом и идти дальше. Но сил уже почти не было, замерзшие ноги отказывались делать шаг. И тогда Сашка решился. Спрятавшись в кустах, он стал наблюдать за деревней. Необходимо было понять, есть здесь чужие или нет.

Пока деревенька выглядела вполне миролюбиво и не внушала никаких подозрений. Обычная русская деревня, с маленькими, покрытыми соломой да дранкой крышами, с редким дымом из труб. Пожалуй, единственное, что отличало ее от мирной деревни – это тишина. Не лаяли собаки, не кукарекали петухи, на улице не видно ни души, словно все спрятались или вымерли. Похоже, немцы здесь уже побывали, решил Сашка. Значит, надо быть вдвойне осторожным, наверняка или сами еще сидят, или оставили своих холуев-полицаев для обеспечения этого по-кладбищенски мертвого порядка.

Сашка стянул мокрые сапоги, развесил рядом портянки, чтобы хоть немного подсохли, укутал ноги шинелью, пытаясь как-то их отогреть, и стал ждать темноты. «Нужно научиться ждать, – учил его товарищ подполковник, когда они часами лежали в лесу, ожидая возможности пересечь очередную дорогу, заполненную бесчисленными вражескими колоннами. – Запомни, Сашка, уметь ждать – это большая наука. Быстрее всего погибают самые нетерпеливые, а твоя задача – выждать свой единственно верный момент и нанести смертельный удар. Права на ошибку, брат ты мой, здесь быть не должно».

Дождавшись темноты, Сашка обулся и осторожно, напрягая слух и зрение, выставив винтовку вперед, двинулся ко второй от леса хате, стоявшей около ветвистой груши-дички. Этот старый ветхий домик он присмотрел заранее, решив, что там живут какие-нибудь такие же древние старики. Подобравшись, тихонько постучал в маленькое окно. Прошло не меньше минуты, Сашка уже подумал, что ошибся и здесь никто не живет, как в доме раздался скрип половиц, и в окошке показалось сморщенное старушечье лицо. Подслеповатыми глазами старуха рассмотрела в ночной темноте Сашку.

– Кого там черти носят? – раздался ее ворчливый голос.

– Бабушка, добрый вечер вам, не найдется ли кусочек хлеба? – чувствуя, что краснеет от стыда, тихонько ответил Сашка. Ему было очень совестно выпрашивать еду у пожилого человека, но другого выхода не было. Еще день-два, и все: сил не останется совсем, и можно будет брать его голыми руками. И тогда он не выполнит приказа товарища подполковника выйти к своим. А свои будут считать его, Сашку, предателем. И неизвестно, как это отразится на судьбе его матери, когда Красная армия погонит фашистов на запад. Ей могут припомнить сына и тогда уж точно отправят в те места, где навсегда сгинул отец.

– Нет у меня хлеба, проваливай куда шел, ходят тут всякие! А то сейчас кого надо вызову. У меня сосед в полиции служит, вот сейчас закричу, так он быстро явится, – старушка за окном угрожающе зашипела.

– Бабушка, не кричите, пожалуйста, – Сашка испугался, а вдруг эта сумасшедшая бабулька и вправду начнет сейчас орать. – Мне бы кусочек хлебушка или яблочко, я давно уже не ел, ослаб совсем.

– Сказано тебе: нет хлеба! Хочешь яблок – иди в свином корыте покопайся, может, там найдешь, и проваливай отсюда поскорее! – Старушка была явно не рада незваному гостю.

– Зачем вы так? Я же человек, а не свинья, – обиженно ответил Сашка и повернулся, чтобы уйти, но от волнения и обиды его вдруг накрыло волной внезапного кашля. В висках стало жарко, он согнулся пополам, зажал рот руками, стараясь не шуметь, ведь сосед-полицай мог оказаться сейчас во дворе своего дома. Прокашлявшись и немного отдышавшись, Сашка шагнул к забору, однако, услыхав звук открываемой двери, остановился и на всякий случай вскинул винтовку. Старушка выскользнула из дома, словно привидение, и подошла к нему.

– Пукалку-то свою опусти, не ровен час стрельнет, – ворчливым, но уже не таким злобным голосом сказала она, подойдя к Сашке поближе. – Ты один тут?

– Один, – ответил тот, опуская оружие и вытирая рот ладонью от вырвавшейся мокроты.

– Ну, пойдем со мной, нечего под луной отсвечивать!

Старуха взяла Сашку за руку и потащила в дом. Там было тепло: днем хозяйка протопила печь, прогревая хату перед надвигавшимися утренними заморозками.

– Садись тут, – хозяйка подвела Сашку к скамье, стоящей около стены, – сейчас огонь зажгу.

Она прошла к печке, вытащила рукой еще не до конца потухший уголек и, раздув его, подожгла лучинку, припасенную для розжига. Мягкий тусклый свет озарил бедное крестьянское жилье, десятками теней пробежав по нему.

Старуха повозилась еще немного и вытащила чугунок. Сняла крышку, и изба сразу наполнилась ароматом щей, таким сильным, что у Сашки от усилившегося чувства голода закружилась голова, а в горле опять запершил предательский кашель. Глотая слюну, он пытался удержать кашель, но тот снова вылез хрипотой, заставив Сашку опять зажимать рот, чтобы избежать лишнего шума.

– Снимай сапоги, пусть немного просохнут подле печки, а сам быстро к столу, – приказала старуха невесть откуда появившимся властным голосом, – и портянки не забудь снять, тоже, небось, отсырели.

Сашка начал разуваться, но мокрые сапоги прилипли к ногам и никак не хотели слезать. Провозился с ними долго, старуха стояла и молча смотрела на это, скрестив руки на груди.

– Давай, сама положу, а ты марш за стол, а то все остынет, – она поставила сапоги на припечек, сверху набросила портянки, – так быстрее высохнут.

Сашка сел за стол, на котором дымилась миска с пустыми щами и лежало несколько вареных картофелин. Жадно принялся есть обжигающее варево, которое даже без соли было для него сейчас самым вкусным на земле.

– С солью беда, – старуха подсела рядом, внимательно наблюдая за ним, – не купить. Магазина у нас в деревне не было, в райцентр ходили, там был большой. Перед самой войной открыли. Так перед самыми немцами, как только большевики ушли, его местные до конца и разграбили, только стены и остались. А я-то, дура такая, запастись и не успела. А у тебя часом соли нет с собой? – она вопросительно взглянула на Сашку.

– Нет, бабушка, у меня в карманах только патроны остались, даже спичек нет.

– Ох, патроны, патроны, – старуха горестно закачала головой, – ты их что ли, Аника-воин, жевать собрался? На кой они тебе? Шел бы ты домой, служивый, не видишь, какая силища прет?! Тут целая армия справиться не смогла, а ты туда же со своими патронами. Немец, он позверствует малость, пограбит, да и успокоится. Он же понимает, что ежели весной сажать будет нечего, то осенью с голоду подыхать начнет. Сам-то откуда будешь? По голосу на белоруса похож.

– Угадали, бабушка, полесский я.

– Так что ж ты домой-то не пошел? Люди говорят, что многие по домам разбежались, через чьи земли немцы пройти успели. И немцы, ежели белорусов или украинцев в плен берут, то по домам отпускают.

– Был я дома, – нерешительно сказал Сашка, думая, стоит рассказывать старушке про разговор с матерью или нет, – много зла от немца, бабушка, такого зла, что страшно рассказывать. Я от самой границы иду, с самой первой минуты на войне.

– А ты расскажи, милок, я-то уже до утра не усну, так что времени много. Только вот доешь все, а потом и будешь рассказывать, а то какой рассказ на голодный желудок!

Старуха встала, оставив Сашку одного, и принялась в полутьме возиться по дому, что-то вытаскивая из сундука, стоящего около стены. Сашка доел щи с картошкой, от тепла и сытости сразу захотелось спать, молодой организм устал находиться в состоянии постоянного стресса и настойчиво требовал отдыха. Старуха еще бродила по дому, а Сашка уже уснул, положив голову на стол. Вытащив соломенный тюфяк и одеяло с подушкой, она постелила все это на скамье, подошла к Сашке и долго стояла, глядя на него.

– Ох, это ж надо так дитя довести! – в сердцах вздохнула она и принялась толкать Сашку: – Эй, служивый, забирайся на печь, там протоплено, да ложись спать. Завтра мне про свои мытарства поведаешь.