Гафур. Роман. Книга 2. Фантастика

– Он стал циничен. – Говорит Нити почти шепотом. – Подчеркнуто груб! И потом, эти бесконечные карты! Пикировки с Павлом Петровичем… Скушная публика зимнего Крыма… Ялтинские обыватели… все как-то… так надоело! Не сложилось все! Эти его нескончаемые бани с… с местным люмпеном и пивом! … Прости, но мне это все так отвратительно было. Не он, конечно, нет. А то, кого он старательно пытался из себя изобразить. Этакого … – она на секунду замялась, – Базарова. Нет, не то. Не Базаров. Но если искать параллели с героями этого периода, сплав, пожалуй, фон Корена с Лаевским… Да… Натуралист-социопат и неврастеничный кататоник-нарцисс в одном лице! – И добавила после еще одной затяжной паузы. – Это было невыносимо! … Меня разрывало на части. Я любила его так сильно! И так же сильно он мне был противен в этом его… напускном амплуа! Ну, а после этой совершенно безобразной его выходки с Глашкой Разговоровой… Хоть, по правде говоря, это я ее к нам привадила. Сама. И все же, не стоило ему тогда … —

В этот момент двери в нашу комнату открылись, и вошел молодой слуга весьма крепкого телосложения с подносом в правой руке. Он быстро прошествовал к столу рядом с моей кроватью и не поднимая глаз поставил поднос. Там, как и ожидалось, стоял небольших размеров кофейничек розового немецкого фарфора, тонкого до такой степени, что он казался бумажным, и в тон ему крошечная чашечка. Ваза, в которой лежало несколько совсем миниатюрных кусочков желтоватого сахара и такая же махонькая булочка на блюдце. Все аккуратно и очень скромно. Что ни говори, а Нити как никто умела обставить свой повседневный быт удивительно красивыми вещами!

– Grazie, caro Alessandro! – Сказала Ниэтель голосом Императрицы, чуточку повернув при этом голову к слуге. – Andate in citta e comprare qualcosa di tabacco per i nostri ospiti! (Идите в город и купите табак для нашей гостьи!) —

Когда же Алессандро вышел за двери она сказала.

– Оденься, Дитя! Ты смущаешь челядь … —

И только тут я заметила, что на мне почти ничего нет. Ха!

– Где мои наряды? – Спросила я.

– Остались в «Олимпике». – Ответила Нити. – Живя здесь ты в любом случае не смогла бы носить ни костюм для путешествий в Ортовремени, ни твой деловой костюм конца двадцатого века! Я тут припасла для тебя кое-какие наряды сообразно этому периоду и… просто из любви к тебе! – Она улыбнулась. – И пока ты то исчезала, то вновь появлялась, лежа в этой кровати, продолжая спать мертвецким сном и отравлять местную флору и фауну жутким перегаром, я успела подыскать тебе одежду и… передумать кучу всяких мыслей, но последовательно так ни к чему и не пришла. —

– Как это? – Спросила я. – Что значит «то исчезала, то появлялась?» —

– А то и значит, – сказала Ниэтель, – что ты… что сейчас ты вот лежишь и спишь сладко, как ребенок. А через секунду – бац! – и тебя нет. Ты исчезла! И я как дура последняя, не знаю что делать? Сижу и думаю, как мне оправдываться перед Тео? Более всего это было похоже на переход по гиперссылке. Но чтобы во сне и без приборов?! … Здесь много всякого в голову приходит. Потому что, поверь, явление же незаурядное! … Потом снова – бац! – и ты преспокойненько спишь тут, как ни в чем ни бывало и даже не изменив позы. И так продолжалось несколько раз. Пока мне… пока мои старческие мозги не сообразили, что по-видимому, чтобы эти пропадания твои и появления прекратить, тебя просто разбудить нужно! Что это как-то связано со сном… Тебе что-нибудь снилось сейчас? —

– О, да! Еще как снилось! – Отвечаю я Нити, наливая себе в чашечку кофе. – Но следуя из твоих слов, я теперь не уверена, что это был именно сон. И мне страшно! – И пока я с наслаждением пила дивный этот напиток, я пересказала ей свой сон.

Глава 2. О Времени, генетике и не только

Известно, что ложью можно достичь очень многого. Но на очень короткое время. Ненадолго. Может быть даже тебе хватит до конца жизни дивидендов лжи. Но всегда нужно помнить, что жизнь не заканчивается окончанием земной жизни, и тело, которое лгало и наслаждалось профитом лжи, оно не сможет спрятать за ширмой своей дебелости, когда эта ширма падет, всю мерзость твоего внутреннего устройства. Если ты – лжец… Чаще всего – именно так! И сколько не виться веревочке лжи, а конец рано или поздно обнаруживается.

Особенно отвратительно, когда тебе лгут твои же друзья. Те, кому ты искренне веришь. Родной человек не может стать не родным по причине наличия в природе закона наследственности. А друг в одночасье может стать для тебя предметом бесконечного расстройства, переходящего иногда даже во вражду, коль ты ловишь его на вранье. Поэтому когда дети обманывают своих мам – это плохо, но с этим как-то можно жить, занимаясь коррекцией воспитания. А вот когда ты уличаешь ближайшего своего друга в том, что пятьсот тысяч лет он тебе говорил неправду, изо дня в день поправляя на твоем носу розовенькие очки а-ля Элвис, и будучи взрослым и ответственным человеком делал это абсолютно сознательно, то чем бы ни была мотивирована эта прекрасная сказка, кроме жгучей обиды это в тебе не вызовет никакого иного отклика!

Да, я научилась за свою весьма и весьма долгую жизнь прощать людям то, за что в молодости просто убила бы. Но… Все равно каждый раз бывает крайне неприятно! И да, конечно, есть на свете вещи, к которым нельзя привыкнуть, как ни старайся!…

– Девочка моя! – Сказала мне Нити после того как выслушала мой сон. – Мне кажется, у тебя проблемы! —

– Но я до этого додумалась уже и сама! —

Я проглотила, почти не заметив, крохотную булочку, которую принес мне Алессандро, и приуныла. Не помогал даже прекрасный кофе! Могла бы немного помочь трубка папы, набитая хорошим «Герцеговина Флор», или чем-нибудь кубинским, но Алессандро еще не вернулся с покупками из города…

– Нити… что теперь делать? – Сказала я. – Если это со мной… все окажется правдой? Мне теперь не спать, что ли? Как после фильмов ужасов? —

– Фу! Какая гадость! – Фыркнула Нити. – Кажется припоминаю что-то из моего пребывания в двадцатом. Комиксы, фильмы ужасов! … Неужели ты все это … —

– В детстве смотрела! – Сказала я. – С братом и папой! —

– Дитя! – Воскликнула Нити. – Но это же… это же гадко! —

– Это просто «фу»! – Согласилась я.

Ниэтель прошлась по комнате, шаркая ногами, спрятанными в огромные пушистые тапочки в форме собачьих голов. Было понятно, что она принимает некое решение относительно меня.

– Не знаю как там в фильмах, – сказала она тоном заботливой бабушки, в очередной раз остановившись у окна, – но тебе нельзя сильно переутомляться! Отныне всякое переутомление для тебя под строжайшим запретом! Потому что это у тебя приходит из глубин мозга. – Она снова продолжила свое движение по комнате, рассуждая вслух. – Переутомление приводит к тому, что мозг переходит из обычного режима работы в режим гипервозбуждения. Как педаль газа, которую выжали до упора, и поэтому она застряла в полу. И машину остановить теперь невозможно! Точно так же действует ЛСД и некоторые другие наркотики. При этом активизируются те зоны, которые в нормальном состоянии обычно дремлют. И извлекается из подкорки на свет Божий то, что… чему положено быть спрятанным. Сокрытым. Из-за своей опасности… Некие возможности, не принадлежащие физическому, материальному миру… Это то, что во все времена было всем прекрасно известно и в столь же широком аспекте всегда находилось под строжайшим запретом! —

– Ты имеешь в виду … – Я никак не могла выудить из памяти нужное слово. – Ты хочешь сказать, что… Что ты хочешь этим сказать? – Наконец промямлила я.

– Некие активные возможности человека, которые, очевидно, заложены в его геноме и которые наглухо скрыты у подавляющего большинства простых индивидов. Просто иногда случается так, что все это у кого-нибудь вылезает наружу, и тогда необходимо это немедленно пресекать! – Предельно четко и так же предельно жестко отрезала Ниэтель. Она умела быть непреклонной в своих принципах, когда до этого доходило дело. И в этом случае никакие прежние отношения между ней и собеседником в счет не шли. Я это знала на деле. И лучше всего сейчас для меня было бы минутку-другую помолчать. Пока Нити не выговорится! Но я, все-таки, рискнула спросить.

– Откуда ты это знаешь? —

– Знаю! – Отрезала Ниэтель, но мгновенно взяла себя в руки. – Ты же понимаешь! … Прости! Наша… моя работа как агента. Был двадцатый век… Век всяких… самых разных революций. В том числе и в науке. Я работала там по коррекции деятельности, а вся Европа как раз тогда лежала в северном рукаве огромнейшего эвентального циклона, который перекачивал Стасис из будущего в прошлое. Причем из очень далекого будущего … – Она на секунду замялась, – Я трудилась у Сеченова, Бехтерева, Мечникова и Павлова. И конечно же с Сергеем Вавиловым. В разные годы… Моей задачей было, как ты вероятно уже догадалась, не допустить прорыва в науку… точнее, прорыва науки в тонкий мир. Для этого тогда были все предпосылки! … И полно гениев! Да. И мне это удалось… Проблема в том, что я, имея ряд дипломов уровня двадцать третьего века, моего родного времени, – скрипела Ниэтель, – не могла не понять всей мощи того, над чем трудились эти доблестные мужи… Это было гениально! То, к чему они могли бы прийти… если бы мы им это позволили… Именно это спровоцировало бы… с высокой вероятностью… падение… точнее, обрушение нашей реальности в сферу действия нестационарных законов. В такую область времени и пространства, где правят законы физики, которые легко могут сами видоизменяться! Если быть еще более конкретной, то там даже мировые константы варьируемы в своих значениях! Но… Как бы тебе это сказать, чтобы не напугать до смерти? … —

– Меня?! Я и так уже напугана до смерти! – Вставила я. – Говори как есть! —

– Я сейчас отлучусь на минутку и вернусь. – Сказала Ниэтель. – Не спи! Приду и все тебе расскажу. —

Милая и очень вредная старушка не спеша удалилась за двери, и мне был слышен ее голос, когда она шла по коридору, разговаривая с кем-то из прислуги то по-французски, то по-итальянски. Она только что вылила на меня такое количество свежайшего навоза, что теперь я пребывала вместо прекрасного настроения в какой-то панике немыслимой. Видимо потому, что мы все вступили в какую-то совершенно иную фазу жизни вследствие моих новых способностей. В некий мир, законов которого я совершенно не знала и поэтому была перед ним безоружна!

– Что ты знаешь о Нестационарных Законах природы? – Прямо с порога спросила она меня, когда после довольно-таки длительного отсутствия вернулась в нашу комнату.

– Ничего. – Честно призналась я. – Более того, я никогда даже и не слышала таких названий! Я ведь изначально историк. А всякие точные науки познавала значительно позже своего призыва и ровно в той мере, чтобы понимать нашу работу. Впрочем. Нити, ты это итак все знаешь! —

– Да, конечно. Риторический вопрос. Тогда вот послушай. – Тут она протянула мне уже забитую табаком деревянную трубку, от которой еще пахло табачными смолами и коробочку спичек. И пока я с наслаждением раскуривала это громоздкое устройство, она сказала.

– Ты кладешь на рычажные весы два… две гири. Одна в пять килограммов, а другая в два. На какую сторону покажет уточка весов? —

– Что за вздор, Нити? – Обиделась я. – Мы же не в школе! —

– В школе? Представь, что в школе. Отвечай! —

Перечить старушенции не имело смысла. А часто случалось так, что она могла тебя просто отходить веником за твой норов! Поэтому…

– Уточка весов покажет на сторону, где пять килограммов. – Огрызнулась я, выпуская огромное облако сизого дыма прямо в сторону любимой старушки!

– Хорошо. – Сказала она, отмахиваясь от облака рукой. – И нет никакой возможности выровнять положение уточки, не докладывая на ту чашку, где два килограмма, ничего и так же ничего не снимая с пятикилограммовой чашки? —

– Нити … —

– Отвечай! —

– Ну, можно пружинку приделать к более легкой и оттянуть вниз, или магнитиком? – Меня начала забавлять наша детская беседа. – Раньше, на базарах моего детства, так обвешивали народ! – Я хихикнула.

– А если без пружинок и магнитиков? —

– Невозможно. —

– А если я тебе скажу, что это возможно? – Вид у нее был самый что ни на есть серьезный!

– Я бы здорово удивилась! – Парировала я.

Табак в трубке был превосходный. Не крепкий, терпкий, с неким незнакомым мне ароматом. После парочки невероятных затяжек, как говаривал принц Корвин, " … мне удалось, наконец, снять с ног двухпудовые гири!» Нити опять ушла к открытому окну, так как табачный дым, очевидно, сильно ее раздражал! И оттуда сказала.

– Представь, что теперь у твоих весов смещена ось вращения чашек в сторону чашки с бОльшим грузом. —