Гафур. Роман. Книга 2. Фантастика

– Что такого особенного в моем геноме? —

– Да ничего. – Сказала Нити. – За исключения того, что твой геном работает во времени непрестанно уже более миллиона лет. Это дает надежду на то, что все молекулярно-лингвистические потенции, скрытые в этой удивительной Книге, уже раскрыты и прочитаны твоим организмом… То есть твое тело сейчас наиболее полно пользуется всеми своими, … то есть всеми теми возможностями, которые заложены в твоем генетическом коде! —

– Я не вполне понимаю. – Сказала я.

– Конечно. Ты же не генетик! Я не в укор. Но просто я-то этим вопросом занимаюсь серьезно уже несколько тысяч лет субъективного времени. В основном в Конторе. Но и на выездах тоже… Пока еще мое тело совсем не исчахло. Это, конечно же, все началось с моего знакомства с Сергеем … —

– Нити? … —

– Да с Вавиловым! В двадцатом столетии. Это не моя гипотеза о том, что организм с годами читает собственный геном, словно книгу. – Она опять помолчала, понурив голову. – Не печалься, сладкий мой! Я – древняя старуха. Это – факт. И факт в том, что мои дни подходят к неизбежному финалу. И это – третья причина, почему я должна передать тебе все свои дела. И это – наиболее срочно! —

– Я тебя слушаю. – Сказала я.

На столике, который мне привез Алессандро, среди массы вкусностей и полезностей оказалась еще плоская картонная коробочка длинноволоконного табака из Болгарии. Мысль о том, что было бы неплохо закурить именно табак сорта Герцеговина Флор, пришедшая мне в голову час назад, когда я только еще проснулась в этой комнате, эта мысль самым удивительным образом материализовалась наяву. И поэтому я стала набивать папину трубку этим… этой дивной травой.

– Так вот. – Продолжила Ниэтель. – Ты, вероятно, знаешь такое явление как смена подобия ребенка его родителям? – И видя мое полное непонимание, сказала. – Ну, вот ребенок родился. И по мере его взросления он становится похож то на маму, то более на папу, то вообще … —

– … на соседа дядю Васю! – Вставила я, пыхнув трубкой.

– Да на разных своих предшественников. – Сказала старушка с улыбкой. – В том числе и на соседа дядю Васю, если он у женщины был первым! Потому что проявляется и так называемая телегония. Но не в этом суть. А в том, что геном, начинаемый читаться организмом, дает результаты те же самые, как и некая компьютерная программа, заложенная в исполнительный механизм и начавшая функционировать самостоятельно. То, что мы, люди, весьма и весьма похожи на исполнительные сервороботы, это вообще вещь очевидная. Но… те возможности, которые сокрыты в тебе, во мне и в каждом, они практически неисчерпаемы. Проблема же вся в том, что человек умирает гораздо раньше того, как весь его геном будет вполне прочитан и так же вполне освоен его организмом! Мы… как бы это сказать? Мы просто откладываем в сторону интересную книгу в миллион страниц, прочитав из них только семьдесят… Аще же в силах, восемьдесят. Остальное истлевает во гробе, не успев никак реализоваться! Никак! —

– То есть ты считаешь, – сказала я, начиная понимать о чем идет речь, – то есть ты полагаешь, что я… то есть мой организм, прожив субъективно более миллиона лет, прочел и вполне освоил к использованию всю информацию моего человеческого генома? —

– Да. – Сказала старушка. – Но, конечно, не всю. На освоение всей информации нашего генома потребовалось бы гораздо большее время. Я думаю, ты успела освоить процентов пять-десять. Видишь ли, … Книга очень толстая! – Она улыбнулась. – Но из того, что ты теперь можешь свободно транслировать свое естество в любую точку вселенной, это… этот факт как раз и подтверждает нашу теорию о том, что возможности человека практически ограничиваются только возрастом жизни. И более – ничем. А возраст? – Она тяжело вздохнула, поднимаясь с краешка кровати и отойдя к окну, – Возраст столь катастрофически мал… что мы… мы просто сгораем непрочитанными. Как книги Хрустальной ночью у здания Рейхстага! —

Она замолчала, видимо устав от столь длительного и напряженного разговора на сложные темы, и я не стала нарушать тишину, давая ей необходимую передышку. Я просто налила себе еще вина. Холодало. Вечер уже наступил, и солнце французского юга, хоть и знойное, но почти уже зашедшее, перестало раскалять белоснежный камень здания усадьбы… Темно стало как-то совсем внезапно, как и положено на юге, и наша комната приобрела темно-бордовый оттенок в последних лучах красивого заката… В этот именно момент ко мне явилось воспоминание того, что где-то и когда-то я уже видела столь же багровый и столь же красивый закат. В каком-то мире с красным сверхгигантом. Но кроме этого так ничего и не вспомнилось.

– Тебе нужно отдохнуть, Нити! – Сказала я, поднявшись на ноги и приобняв старушку за щуплые плечи.

– Да, родная! – Ответила она. – Только ты больше не исчезай никуда как прошлой ночью! —

– Сегодня я намерена пройтись ночью по Набережной Ниццы. – Сказала я ей. – Где-то здесь именно в это время живет еще совсем молоденькая девочка, которая станет моей пра-пра-бабушкой Раисой. По линии отца. – Я улыбнулась. – Мне ведь можно пойти погулять? —

– Конечно! Только возьми с собой Алессандро. – Сказала Нижтель. – А я последую твоему совету и устроюсь на покой у себя во флигелечке! Так… хорошо там … —

С этими словами она совсем слегка прикоснулась холодными, синеватыми губами к моему лбу и прошаркала ко входной двери…

Мне стало понятно, что все мои детские претензии к Нити в части того, что она мне лгала и скрывала от меня правду о моем прошлом, что все это на фоне серьезности и, я бы сказала, на фоне грандиозности тех проблем, которые она только еще начала мне обрисовывать, они, эти мои претензии, были просто смешны и неуместны. В конце-концов, я не могу осуждать человека за его заботу обо мне… Я просто слишком сильно ее люблю!

Глава 3. Ночь в Ницце

«… Ты чувствуешь все чаще в сентябре,
Что все мы приближаемся к поре
Безмерной одинокости души,
Когда дела все также хороши,
Когда все также искренни слова
И помыслы, но прежние права,
Которые ты выдержал в любви
К своим друзьям, – зови их, не зови,
Звони им – начинают увядать,
И больше не отрадно увидать
В иной зиме такой знакомый след,
В знакомых новых тот же вечный свет!…»
(Иосиф Бродский, поэма -мистерия «Шествие». Отрывок.)

Несмотря на то, что солнце как-то очень быстро село, мостовая и город вообще все еще источали зной. Камни Ниццы, раскаленные за день, никак не хотели уступать отвоеванное у Холода оперативное тактическое пространство.

Мы бодро шагали по какой-то улочке, которая довольно круто спускалась к морю. Как выяснилось, выйдя за высокий забор виллы Ниэтель, вся ее резиденция находилась практически за чертой города. В горах. И поэтому к морю нужно было идти километра три по достаточно крутому спуску. Мне было понятно почему это так. Ниэтель Футон занималась делами, которые никак нельзя афишировать ни в каком временном периоде! Лучше всего ей для своего Безвозвратного было бы выбрать что-нибудь Патриархально-Библейское. Например, тихий период правления Соломона? Но я знала Ниэтель. Она была светской львицей. И несмотря на то, что Время превратило ее из красавицы уровня Прекрасной Елены в согбенную, неприметную старушенцию, это никак не отразилось ни на ее привычках, ни на ее умении и желании руководить.

Я чувствовала себя прекрасно. И мой спутник располагал к себе своими манерами, своим тактом и… и вообще. Несколько стесняло то, что относился ко мне он явно как к некой госпоже, чьи распоряжения и приказы не подлежали критике. Меня это откровенно напрягало. Впрочем, получив вчера титул Придворного Канцлера в Империи Нового Рима, я так или иначе должна была привыкать к дворянскому званию и придворной жизни, которая подразумевает обилие вьющейся вокруг тебя самой разнообразной челяди. «Скромность и дистанция!» – Как напутствовал меня Эльмуальд в отношении моего нового взлета… Я понимала так же и то, что напускная простота, или так называемое «смиренничание», могут отвернуть от тебя кого угодно. В особенности слуг. И гораздо неотвратимее, нежели твои господские капризы. Потому что люди ненавидят фальшь. Никакую. А слуги, если они на своем месте, они подобно собакам любят своих господ. Потому что только любовь к своему господину может превратить раба в того, кому сам господин будет рад служить. Как в историях с домашними животными! О, да! Я была поражена точности и циничности собственных формулировок! Впрочем, как сказала мне Нити, Алессандро был приставлен ею ко мне не в качестве домашнего питомца, а исключительно в качестве сопровождающего по городу, которого я совсем не знала. Да и вообще, на всякий случай. Скорее, для компании… Для моей охраны он мне был не нужен. С моим опытом и сноровкой в этой локализации мне опасаться было практически нечего.

Опасность могла исходить совершенно из иных мест и времен. И конечно, от совсем иных людей. Жители Ниццы этого периода на такие подвиги были явно не горазды. Я вспомнила то, что сбежал Гангр. И Мельхиор. Они оба представляли угрозу для любого из нас. Но что у них было на уме не знал никто. Я полагаю, даже они. Оба слиняли от Тео явно с какой-то весомой Исторической целью. И конечно, не в Ниццу конца девятнадцатого века.

Здесь было очень исторически тихо. Подернутая пыльной паутиной аристократическая периферия Франции с претензиями на величие. Не более того.

Я шла, размышляя о своем новом положении и о том, что такого важного мне предстояло вспомнить о себе, что это являлось чуть ли не задачей Исторического масштаба? И еще меня обременяло желание Ниэтель передать именно мне все свои полномочия в ее компании, занимающейся исследованием смежных миров. Пространств с нестационарными законами природы. Я совсем в этом была слаба, но… надо признать факт наличия у себя неистребимой любви… точнее, тяги к власти. Не любви, нет. Ибо власть – это всегда ноша. И ноша тем большая, чем больше власть. Носить же я не любила никогда и ничего. Даже пакеты с едой из супермаркета в те времена, когда еще жила в семье. В те времена я предпочитала разные прикольные рюкзачки! Не говоря уже о том, чтобы любить неподъемную ответственность! Стремление к власти как источнику благ и собственной безопасности и любовь к власти – это сильно разные вещи. Любовь к власти, на мой взгляд, является патологией психики. Но внешне мы тягу видим именно как любовь. И говорим о ней как о любви. В тяге и любви такая же разница как между Любовью и сексом. Это – свойства восприятия. Как сказал недавно мой инспектор Меридор Гелиба, «Вы очень любите власть!» А я тогда ему ответила «Больше всего на свете!» Имея в виду не любовь к ней, а стремление. Как к оберегу. И именно это ведь в тот день перезагрузило его выписать мне еще одну временную индульгенцию размером в тридцать тысяч лет. То, что Меридор был тесно связан с Тео, я поняла еще в дирижабле. Когда Теодор просто повторил мои слова, сказанные не ему, а Гелибе. Такие, весьма авторские фразы, как та которую я произнесла в качестве ответа на вопрос Гелибы о власти, такие фразы не могут прийти в голову сразу нескольким индивидам. Они слишком неординарны и имеют слишком оригинальную авторскую, внутреннюю логику. «На мой вкус власть, – сказала я тогда Меридору, – это когда тебе все можно!» А он спросил «Вы ведь сейчас говорите об абсолютной власти?» А я тогда и сформулировала… Нет, скорее родила следующую связку пропозициональных понятий, в неповторимости и логической безупречности которой уверена до сих пор. Я сказала «Именно. Только такая власть и является властью. Власть от лукавого. Все остальное – просто детские бирюльки!» Я не думаю, что эти пятнадцать слов моей прямой речи мог бы кто-нибудь связать друг с другом именно в таком позиционно-смысловом порядке. Более того, я и сейчас считаю, что по смыслу сказанного это именно так. Это – безупречно так! Власть как беременность. Ее не может быть как-то чуть-чуть… Это нечто неделимое. То, что дается только целиком, а не частями. И если уж ты «залетела», то придется рожать! Женщины итак рожают. Детей. А вот мужчины – нет. И поэтому именно мужики больше всего подвержены этому стремлению на уровне безусловного рефлекса – желанию рожать. Пусть не на биологическом уровне. Пусть не детей, но продукты иных своих талантов, переживая в себе счастливые и… трудные периоды беременности властью. Властью над словами, если ты поэт. Властью над цветом и формой, если ты «artist» и властью над помыслами, если ты – монах. «И кто, в конце-концов изобрел колесо?» – Подумала я. – «Это же дитя… уровня Адама!»

Все эти мысли я наблюдала бодро шагая вниз по мостовой. Туда, где сияло море, отражая в своих водах отблески недавнего заката. И тут неожиданно Алессандро, шедший в полуметре от меня сзади, спросил.

– Скажите, Савелия, – обратился он ко мне, – чего бы вы хотели больше всего? —

Голос его был просто до предела насыщен серьезностью. Он как будто почувствовал то, чего я хотела бы больше всего и о чем ду… размышляла в эту самую минуту. Выдавать, однако же, ему свои тайные я не собиралась и поэтому моментально ответила.

– Мороженого. – Честно созналась я. – С шоколадной крошкой и тертым миндальным орехом. А так же веточкой мяты и долькой лимона… нет, долькой лайма в стакане ледяного чая «Молочный Улун». —

– Ого! – Воскликнул он, демонстрируя в себе черты не слуги, но активного собеседника. – Звучит просто как поэзия! —

«Чтож? Побеседуем!» – Тут же решила я.

– Но вы ведь меня не об этом хотели спросить, не так ли? —

– Да. – Сказал Алессандро. – Не об этом. Я имел в виду нечто значительно большее, нежели… чем личные гастрономические пристрастия! —

– Я вам так скажу. – Произнесла я. – Человеку столько всего нужно в жизни, что ни выделить в этом сонмище что-то более важное, ни даже просто сделать список того, что нужно, просто нет никакой возможности. Как нет возможности и обладать всем этим списком. В настоящий момент я бы оторвала голову любому, у кого оказался бы… высокий… бокал ледяного молочного коктейля и кто отказался бы мне его дать. Но конечно, бокал коктейля – это тактическая задача. Атака взвода пехотинцев за взятие второстепенной высоты. По настоящему же великие цели и великие наши желания… они могут касаться только глобальных стратегических целей. И поскольку речь идет именно о глобальных стратегиях, то естественно, самым желаемым с этой точки зрения может… точнее, могут быть только лишь те возможности, с помощью которых данные задачи можно разрешить. Я, как вы понимаете, говорю о власти. Власти с большой буквы! —

– Как у мамы Нити? – Спросил Алессандро. И я расслышала в его словах неприятную иронию.

– Что такого… Точнее, какого такого уровня власть у Ниэтель, что ей стоило бы позавидовать? – Вопросом на вопрос ответила я.

– Ну… У нас даже есть своя Конституция! – Ответил Алессандро.

Я поразмыслила, представив себе совсем небольших размеров виллу Ниэтель на Лазурном Берегу с десятком слуг при ней, и задала ему еще один вопрос.

– Зачем Конституция в небольш… то есть зачем нужно писать именно Конституцию для небольшой компании лиц, и без того обединенных… э-э… узами дружбы и взаимопонимания? Обычно в таких ситуациях достаточно коротенького статута, учитывающего наряду с задачами даже и свойства персоналий в коллективе. Конституции же пишутся… для стран! —

Мы вышли на ту часть Набережной, где был спуск к морю. Прямиком на пляж. Небо было иссиня-черным. Безлунная ночь накрывала этот красивый город, и горы, и море своим прохладным одеялом. Лишь неистово сияли звезды, отражаясь в зеркале воды…

– Узами дружбы? – Алессандро качнул головой и хмыкнул. – И я бы не назвал нашу компанию мал… небольшой. – Он спустился по лесенке, ведущей на песок, и галантно подал мне руку. – Дело в том, дорогая Савелия, что в тех мирах, с которыми у нас сотрудничество, митресс Ниэтель имеет … – Он на секунду замялся. – Она… то есть… ей принадлежит не компания, как вы сказали, а… армия, насчитывающая несколько миллионов прекрасно обученных бойцов. – Он кашлянул. – С техникой и оружием. Разбитая на подразделения и меющая четкую вертикаль команд… э-э… управления. —