Осколки

– Привет.

Она оторвалась от сортировки таблеток.

– Ты? – удивление ей тоже было очень к лицу.

– Я.

И больше и слова, снова принялась за лекарственные препараты. А мне так хотелось поговорить с ней. Как тогда, на крыльце сельского дома культуры. Только до того, как я признался в своих чувствах. Мы же тогда говорили обо всём так легко и свободно. Хотя сейчас это уже вряд ли могло повториться. Я видел, как поджаты её губы, как напряженно и сосредоточенно её лицо. Словно она замерла в ожидании от меня продолжения объяснения. А мне так захотелось отогнать с её лица эту тень ожидания. Мне хотелось лицезреть её улыбку. И пусть не такую прекрасную и таинственную, как у Джоконды, но по-своему очаровательную и веселую. И меня прорвало. Целый водопад шуток и веселых каверзных загадок. Я говорил, говорил, не ожидая ответа. И видел, как она сдерживается, чтобы не улыбнуться: все крепче поджимает губки, с трудом заставляет себя хмуриться. И всё-таки не выдержала, и засмеялась. Это было больше, чем простая улыбка. Я был вознаграждён за свое старание. И чувствовал себя счастливчиком. Рухнула невидимая стена между нами, и разговор дальше потёк мирно и свободно.

– Алексей, – по саду, навстречу мне, шла мама. – Я ухожу на работу.

– Хорошо, – я понимал её беспокойство, и мне хотелось как можно быстрее успокоить её.

– Ты не руби дрова. Отдыхай.

– Ну, что ты? Не беспокойся за меня. Просто так хорошо оказаться дома, где всё до боли родное и знакомо. Ностальгия что ли мучает меня.

– Может, тебе жениться? Пора уже.

Боже, что они, сговорились что ли?

– Скоро, мама, скоро, – в очередной раз я иду на обман.

Она лишь покачала головой, но промолчала. Вряд ли я успокоил её. Нельзя мать обмануть веселыми словами и улыбкой до ушей. Она всё чувствует сердцем. Это и подтверждает её натянутая неестественная улыбка, которой она ответила на мои слова о скорой женитьбе.

Женитьба! Может, это и впрямь моё спасение от самого себя? Возможно, я в делах и заботах забуду о сказочной мечте. Перестану принимать мир как жестоким и несправедливым, где все поросло обманом и фальшью. Нет! Конечно же, нет! Разве может жена и дети укрыть меня от мира? Я же буду в нём крутиться постоянно. И чтобы выжить буду изворачиваться, изменять себе и своим принципам. А я не хочу. Не хочу приспосабливаться в жизни. Хочу сам строить такую, какую мне надо. Хочу, да вот только не могу. Всё против меня. Катится неизбежно к пропасти. Люди, неужели вы этого не замечаете? Очнитесь, оглянитесь, что творится с вами? Где совесть? Честь? Добро? Этим раньше так гордились, к этому стремились. А теперь? Куда ушло всё это? Куда? Жизнь теряет смысл. Но ведь существует спасение. И оно такое простое, что его просто-напросто не замечают. Надо просто улыбаться друг другу. Без причин и без умысла. Надо просто говорить друг другу комплементы и принимать их как должное, с улыбкой и от души. Не искать тайные причины, не подвергать сомнениям. Надо больше доверять друг другу. Любить и уважать. Быть человечным и милосердным. Неужели это так сложно: быть человеком, а не животным. Мы же, судя по науке, высшая ступень развития, в названии присутствует слово «разумный». А по сути? В жизни мы – звери. Нет, мы страшнее зверя. Как страшно жить в этом диком мире. Жить по законам джунглей, где сильнейший – победитель. И не важно, кто ты: честный или подлец, злой или добрый. Копни глубже, и ты поймешь, что на суть человека, на его стиль жизни, на его характер огромное влияние имеют деньги. Деньги решают всё!

Всё хватит! Это я говорю уже себе. Если я начну рассуждать о значении денежных средств, то ни к чему утешительному всё одно не приду. Лучше, пойду, поколю дровишки, или с племянником позанимаюсь.

Люда работала сутки через двое. И я с нетерпением ждал её дежурства. Каждый раз приготавливал новые шутки, анекдоты. Мне нравилась, как она улыбается и смеётся. Я помогал ей сортировать таблетки, писать бумаги на анализы. Короче очень много времени проводили в обществе друг друга. В разговорах обходили стороной тему о моих чувствах. Я боялся, что она вновь станет холодной и далёкой. Лелеял себя смешными надеждами, что она поругается с Николаем, а я – не плохой вариант. Он ни разу не звонил ей на работу (по крайней мере, в моём присутствии звонков не было). Это приносило мне не большую радость (мелкий такой эгоизм). Но, увы, моим надеждам не суждено было сбыться, а все мечты вмиг превратились в химеру. Людмила сама их с легкой руки разрушила. Просто взяла и рассказала о Николае. А я сидел истуканом, слушал о чужом счастье, и молчал, хотя душа кричала от боли и отчаянья. Зачем ты так? Зачем мучаешь меня? Все у них было хорошо, и даже у горизонта не просматривалось ни намёка на облачность. Сергей мне говорил тогда:

– Я не понимаю тебя. Ты же знаешь, что между вами пропасть?

– Знаю.

– Так зачем же ты ходишь к ней, сидишь, разговариваешь? Вы же даже просто друзьями не станете. Зачем?

– Я так хочу.

– И зачем терзать себя? Глупости всё это. Тебе же потом будет ещё хуже.

Я понимал, что Серега прав. Что после выписки из больницы, я не увижу её. Стану скучать по этим зимним вечерам. Буду вспоминать каждый её взгляд, каждое слово, каждый жест. Я буду прокручивать это в голове сотни, тысячи, миллионы раз, пока медленно не сойду с ума. Я понимал это разумом, а вот сердцем… Сердце поступало по-своему. Как там у Шекспира? «Разум в споре с сердцем». «Быть или не быть». И я, как мотылёк, летел туда, где минутная радость несёт неминуемую погибель. Вряд ли кто-либо мог тогда переубедить меня в обратном. Если только Людмила. Если она прямым текстом сказала, что бы я отстал, отвалил, отошел, то я бы.… Не знаю, что бы я сделал. Не хотелось думать об этом. Не хотел заглядывать в завтра. Я жил минутной радостью и был счастлив.

Топор скользнул и стукнул по ладони. Я выругался, и выронил топор. Ничего страшного не было, но кровь сочилась обильно. Я промыл рану под рукомойником и поспешил в дом. Надя сразу же заохала и засуетилась. Обработала мне рану и крепко перебинтовала.

– Ничего страшного.

– Конечно. Пустяки.

– До свадьбы заживёт.

– Еще бы, – усмехнулся я. И она всё поняла, что мои разговорчики про скорую женитьбу – чистой воды туфта.

– Разучился я колоть дрова. – Старался я перевести разговор в другое русло. И это мне в той или иной степени удалось. Родители только и говорили на эту тему весь вечер.

Как хорошо было бы, если можно было вот так взять топором и отрубить все прошлое. И все начать с нуля. Ничего не получается. Память о первой любви, ошибки юности мешают этому. Мне иногда приходит мысль, что я совершил большую ошибку тогда, в больнице. Если бы я был тогда настойчивее, настырнее, и даже чуть наглее, то смог бы остаться с ней. Теперь, спустя семь лет, вспоминая те вечера, я понимаю, что не зря Люда считала меня мальчишкой. На самом деле я был молоденьким, необстрелянным воробьём. И от этих мыслей мне становится еще горше, еще больнее. Время нельзя повернуть вспять, те дни уже никогда не вернутся, и даже не повторятся, хотя бы приблизительно. Иногда, насмотревшись заграничных фильмов, я начинаю завидовать тем, кто страдает амнезией. И чего они страдают от потери памяти? Ударение необходимо ставить на слове «страдают». Это же здорово: забыть всё прошлое, и начать писать свою жизнь с чистого листа. А если посильнее стукнуться головой о стену? Может, получится амнезия? Правда есть опасность перестараться. Жить хочется? А для чего?

А для того, чтобы доказать самому себе, что я смогу выжить в этом мире. И при этом останусь самим собой! Только вот вопрос: смогу ли я это доказать.

Нас выписали из больницы. Я пролистал все существующие гороскопы. От китайского гороскопа до записей ацтеков и друидов. Я многое узнал о Людмиле. И, к сожалению, обнаружил, что мы с ней несовместимы. Полная противоположность. Отбросил в сторону журнал, произнёс:

– Чепуха!

Я обманывал себя. Точно знаю, что прочитай в них обратное, то поверил бы и радовался. В первое время я по вечерам звонил ей в больницу, и мы продолжали общение на расстояние. Потом она всё чаще ссылалась на занятость и бросала трубку.

Чёрным днём для меня стал тот день, когда я случайно узнал, что она выходит замуж. Я даже плакал. И вспоминая это сейчас, мне становится очень неловко за себя.

Вообще-то в дневнике полагается писать не только хорошее, но и плохое. Иначе моя личность получается уж больно какой-то идеальной. Но писать об этом не хочется. Вот когда умру, люди сами скажут об этом. Хотя над могилой всегда говорят только хорошее. Или молчат, когда сказать особо нечего. Не знаю, как будет над моей, но в одном я уверен: водопада слов не будет.

Ну и ладно. Пора спать. На дворе уже ночь, а денёк выдался не из лёгких. Оказывается, физическая боль оттесняет душевные терзания. Сильно болит рука. Всё! Гашу свет настольной лампы под зелёным абажуром.

Часть 2

Разбудил меня друг Серега. Только сейчас, глядя на него, я понял, как быстро пролетело время, как много утекло его. Смотрю на друга и с трудом узнаю. Он вытянулся, раздался в плечах, возмужал. Короче, он уже не похож на озорного юркого паренька. Мы не встречались с ним много лет. После школы судьба разбросала нас в разные стороны. Даже письма друг другу не писали. А раньше нам казалось, что дружба – это навеки, что мы будем скучать, и возможно даже, не сможем жить порознь. Но в жизни все наоборот. Мы разъехались, и не скрою, что первое время я скучал. Но шли дни, месяцы, года. Появились новые друзья и знакомые. Новые дела и заботы, свежие интересы. И все равно, Сергей оставался моим единственным большим другом. Он подтвердил мои чувства, когда разбудил меня как раньше:

– Очнись, мой друг! Уже заря!

Мы с ним попили чай и вышли на воздух перекурить.

– А ты изменился, – сказал он мне.

Не знаю, со стороны, конечно, это виднее. Но мне самому так не казалось. Я смотрел в зеркало, и видел всё те же детские черты. Даже как-то неудобно: словно детство моё всё ещё продолжается. Как назло, даже растительность на лице не торопилась пробиваться.

– Ты тоже, – сказал я банальность, и добавил: – Стал солидным и важным.

Он улыбнулся как-то чуточку виновато:

– Мне многие это говорят, а я не верил. Тебе, конечно же, по-прежнему доверяю. – Он немного помолчал. – Правду говорят, что должность меняет человека.

– И высоко взлетел? – мы понимаем друг друга, как и раньше, без комментариев.

– Больно уж резко.

И вновь повисла молчание. Он не стал рассказывать о своей работе, да и я не настаивал. Не знаю почему, но мне, честно говоря, не особо хотелось знать об этом. Может во мне опять кричит стыд за свою жизнь. Иногда ко мне приходит навязчивая идея: Александр Невский в свои двадцать два года одержал великую победу, а я в свои двадцать четыре нажил только кучу проблем.

– В отпуск? – спрашиваю я.

– Да, – он кивнул на удочки, которые стояли около крыльца. – Пойдем, сходим на рыбалку?