Вира якорь!

Практически весь экипаж танкера, начиная с капитана, состоял из одесситов. Поэтому все моряки разбежались по домам, появлялись на судне только на свою вахту и на перешвартовку. Капитан Самофалов Иван Петрович мельком со мной поговорил, сказал, что после выхода в море «успеем еще познакомиться» и тоже слинял на берег.

Вышли в море, идем полным ходом на Босфор. Моя первая самостоятельная вахта в качестве штурмана. В 15.45 поднимаюсь на мостик принимать у второго помощника вахту. На мостике капитан. Поздравил меня с первой вахтой. Поинтересовался: «С приборами, которые на ходовом мостике, приходилось работать? Вопросы какие-нибудь возникают?» – «Вопросов нет, – отвечаю. – Всё, что здесь вижу, мы в училище подробно изучали. Разрешите принять вахту у второго помощника!» – «Ну и отлично! Принимайте вахту. Если возникнут вопросы, звоните мне в каюту в любое время», – и ушел. После этого я с Иваном Петровичем плавал года два, сначала четвертым помощником, потом третьим, и он ни разу на моей вахте на мостик не поднялся. Может быть потому, что у меня вопросов не возникало. А может, у него был такой способ воспитания молодых штурманов.

Тот первый рейс помню не особенно хорошо, много лет прошло, но некоторые вещи запомнились.

Очень меня удивило само судно. На танкерах я до этого не работал. Представьте себе пароход длиной почти с четверть километра, шириной 27 метров. Весит он с грузом 45 тысяч тонн. Осадка в грузу 9,5 метра (почти четыре этажа под водой), а скорость 21 узел. На ходовых испытаниях после докового ремонта, то есть когда чистый еще корпус, наш танкер показал на мерной миле 23,5 узла. Для сравнения могу сказать, что «Комета» на подводных крыльях (самое быстроходное гражданское судно) выжимает 31 узел.

Управлять таким судном сложно. В Средиземном море интенсивное судоходство, много встречных и поперечных судов. Всю ходовую вахту вахтенному помощнику приходится держаться в напряжении. Постоянно рассчитываешь, как разойтись со встречным, а иногда и с несколькими встречными судами. В те годы ещё только начали вводить разделение движения в проливах и узкостях. Каждый капитан прокладывал свой курс как бог на душу положит. А между прочим, чтобы остановить наш танкер в грузу реверсом двигателя с «Полный вперед» на «Полный назад», требовалось минут десять, и до полной остановки он проходил полторы мили (около трех километров). Если переложишь руль на борт, чтобы изменить курс, то танкер примерно полторы минуты «думает» и только потом начинает очень медленно уклоняться в сторону перекладки руля. В местах с интенсивным движением всё время ходовой вахты проходило в стрессе. После вахты было в теле такое ощущение, как будто ты не на мостике стоял, а все 4 часа таскал мешки с песком. Так сказать, груз ответственности давил. А было-то мне всего 23 года.

Выгрузились, кажется, в Италии, а потом, помню точно, пошли на погрузку в Ливию, порт Тобрук. Мне и раньше приходилось бывать в арабских страна. Ничего хорошего о них сказать не могу. Но Ливия среди этих гнусных государств по гнусности занимает первое место. Выход в город европейцам запрещен. (Напоминаю, что действие происходит в 1972 году). Во время стоянки появляться на палубе без рубашки запрещено. Курить и пить спиртное запрещено. Женщинам появляться на виду с открытыми лицами и открытыми руками запрещено. За нарушения – арест и ливийская тюрьма. Средневековье в самых диких его крайностях. Все судовые запасы сигарет, спиртного, фотоаппараты запираются в отдельной кладовке и опечатываются властями до выхода из порта. У трапа судна круглосуточный патруль из нескольких человек с автоматами. Нефтяной причал расположен за городом. Вокруг раскаленная пустыня и солнце абсолютно белого цвета.

От скуки включаю телевизор в кают-компании. Посмотрю, думаю, как местные арабы развлекаются, что новенького у них в культурной жизни. В конце концов, хоть по телевизору, может быть, увижу как местные женщины выглядят. На экране молодой человек в черном глухом костюме и почему-то с белой бабочкой стоит по стойке «смирно» с указкой в руках перед белой стеной. На стене от потолка до пола нарисованы строчки арабской вязью. Рядом на коврике сидит в чалме мужик с бородой и с саперной лопатой в руках. К лопате привязаны две струны, видимо это такой древний музыкальный инструмент. Периодически мужик бьет один раз пальцами по струнам. Раздается какой-то ржавый звук. Парень в бабочке изящным жестом тычет указкой в очередную строчку и гнусаво выкрикивает: «О, Алла!..». Дальше, уже без музыкального сопровождения следует заунывная песня длиной в одну строку на местном диалекте. Потом торжественная пауза, видимо, чтобы телезрители могли осмыслить всю глубину прогнусавленного. Потом опять удар по лопате и новый вопль.

Я сначала не придал этому особого значения. Помолятся, думаю, и перестанут. Проходит 15 минут, потом полчаса, потом час. Ничего не меняется. Он еще и половины стены не пропел, а у меня уже что-то начинается с головой. Переключаю на другой канал-там ещё хуже. Та же песня только в тёмной мечети и без музыкальной лопаты.

Звоню по телефону капитану: «Иван Петрович! Что-то тут однообразно как-то в Ливии. Может, я схожу на соседний пароход, поменяемся с моряками фильмами. Тут через причал как раз американский танкер стоит». Капитан легкомысленно мне разрешает: «Давай, сходи по-быстрому. Какой-нибудь боевичок возьми». Одеваю белую рубашку с погонами, спускаюсь с фильмом в руках по трапу на причал. До американского парохода метров 30, через причал надо перейти. Ливийские часовые угрожающе приподняли автоматы. Американские моряки кучкой стояли на своей палубе в районе трапа, все одновременно замахали руками, кричат, чтоб я остановился, мол, это опасно.

Подходит ко мне араб в офицерской форме, автомат вежливо направляет мне в грудь, что-то лопочет по-своему. Я ему объясняю, что вот хочу фильм взять американский. Тот отрицательно качает головой: культурный обмен запрещен. Несколько минут говорим, каждый на своем языке. Араб понял, что я решил любым путем попасть к американцам. По его нервным жестам и выражению лица было видно, что для Ливии это событие международного масштаба. Офицер оставил со мной двух солдат, а сам пошел звонить начальству в свою будку на причале. Позвонил, подходит ко мне и кое-как объясняет, что через 15 минут приедет спецмашина и под охраной доставит меня на соседний пароход. Наши моряки с борта советуют мне вернуться, неизвестно куда еще отвезут меня на этой спецмашине. Но у меня в душе какая-то злоба поднялась на арабский мир. Нет, думаю, отступать мы не привыкли, умру тут на солнце, но будет Ивану Петровичу «боевичок». Эти 15 минут стали чуть ли не самыми тяжелыми в моей жизни: солнце – не приведи Господь!, два ствола автомата у груди и две коробки с фильмом в руках. Американцы собрались у своего трапа уже толпой, ждут, чем это закончится. Через некоторое время приезжает броневик, арабы берут из моих рук коробки с фильмами, среди которых «Операция «Ы», на освободившиеся руки надевают наручники, обыскивают меня, забирают паспорт, сажают меня с воинскими почестями под дулами автоматов в броневик. В броневике заполняем декларацию с указанием всех предметов, которые на мне нашли. Вместо подписи ставим отпечаток моего пальца. Мы проезжаем 30 метров. В обратном порядке меня высаживают, снимают наручники, вкладывают в освободившиеся руки коробки с фильмом. Офицер показывает на часы: сколько времени у вас этот обмен займет? Час, может быть два, отвечаю. Тот показывает пальцем на солнце и возмущенно трясет головой. Я понимаю, что за час они тут на солнце сварятся вкрутую. Пожимаю безразлично плечами: «Это Африка, дорогой, Ливия! Я тут ни при чем».

Американцы встретили меня как героя, хлопали по спине, смеялись и угощали напитками. Потом принесли фильм про ковбоев и говорят мне: «Владимир, обратно фильм возвращать не надо, пусть у вас на память останется. А «Операцию «Ы» мы в другой раз посмотрим. Просто второй раз этого зрелища с автоматами и броневиками мы не выдержим». Вернулся на «Ленино» благополучно, обошлось в этот раз без наручников. И арабы даже коробки с фильмами мне поднесли до трапа. Видимо, благодарность таким образом выразили, что не довел их до теплового удара.

Каддафи тогда, кстати, уже был при власти. Чем эти безобразия для ливийцев кончились, мы все знаем.

С ливийской нефтью пошли на Кубу в Сантьяго.

На Кубе я уже был пару раз. Первый раз заходили в Гавану на сухогрузе «Краснозаводск» четыре года назад. Я тогда матросом первого класса был. С тех пор тут ничего не изменилось.

Тот же блистательный фасад города со стороны моря. Вход в порт очень впечатляет: широкий природный канал ведёт во внутреннюю гавань. Слева крепость и замок Моро, построенный ещё при испанских колонизаторах. Это фирменный знак Гаваны. Там ещё до сих пор стоят огромные крепостные пушки из чугуна. Не то чтобы кубинцы берегли их как память. Скорее просто лень сдать в металлолом.

Вход в порт Гаваны, крепость Моро

Справа город, который издалека кажется прекрасным.

Пришвартовались к нефтяному причалу.

В порту всё как и четыре кода назад: мусор валяется, горы досок как выгрузили с советского лесовоза, так и лежат уже, наверное, не первый год. Портовые грузчики, поголовно негры, лежат на мешках в теньке, устали с утра. На сухогрузном причале, где в 1960 году диверсанты взорвали французский сухогруз «Ля Кувр» с грузом боеприпасов для революционной Кубы, всё так же стоит памятник, сваренный из металлических обломков этого парохода. Уже заметно поржавевший. Ничего не меняется.

Набережная Малекон в Гаване

Решили мы со вторым механиком сходить в город, пройтись по памятным местам, освежить, так сказать, в памяти. Прошлись мимо дворца диктатора Батисты, свергнутого Фиделем (там теперь музей революции), вышли на набережную Малекон. Тут, конечно, красиво: море искрится, волны разбиваются о скалы, вдоль набережной высотки стоят, построенные ещё американцами, девушки ходят стайками. Но ни одного нового здания, на дорогах все машины старые. Всё замерло в состоянии конца 50-х годов. На боковые улицы в центре Гаваны лучше не сворачивать. Здесь сплошная нищета и грязь. Никто ничего делать не хочет. Кубинцы после революции вообще с удивлением узнали из речей Фиделя, что нужно работать. До этого они прекрасно жили на доходы от рыбной ловли с туристами и проституции. Местные мужчины днём в жаркое время предпочитают отдыхать в тени. А вечером пьют «Фундадор» (местный ром отвратительного качества) и танцуют с девушками зажигательный танец почанга. И, надо сказать, вот это у них здорово получается.

Улица в центре Гаваны

В те годы Советский Союз заваливал Кубу русскими продуктами, нефтью, металлом, тракторами и оружием. Если посчитать, сколько было всего перевезено на Кубу только мной в качестве матроса и помощника, то получится, что на эти деньги можно было построить заново город средних размеров. В обратную же сторону везти было нечего. Была, правда, попытка вывозить танкерами обратными рейсами тростниковую патоку для производства сахара Но оказалось, что она в России никому не нужна: нет заводов по переработке, да и своего сахара хватает. Деньги за патоку кубинцам заплатили большие, но патоку до Союза не довезли. Выкачивали посреди океана в море, а танкера поворачивали в Персидский Залив за очередной партией нефти для той же Кубы.

Советский сухогруз заходит в порт Гаваны мимо крепости Моро

Возвратились мы со вторым механиком к вечеру в порт. Проходим через одну из проходных на причалы. Около проходной стоит кубинец с автоматом, лет семнадцати. Рабочий день уже закончился, в порту людей почти нет. Молодой часовой делает суровое лицо, поднимает автомат и что-то трещит на своём автоматическом испанском. Смысл понятен и без перевода: стой, а то стрелять буду. Это было что-то новое, такого я даже на Кубе не видел. Но наш второй механик оказался обученным человеком. Он, не сбавляя шага, сделал правой рукой неуловимое движение и автомат оказался у него в руках. Мы продолжали неторопливо идти в сторону нашего танкера, а юный кубинский солдат революции плёлся за нами, хныкал и просил вернуть калашникова. Я предложил: «Да отдай ты ему автомат. Разряди только, чтобы этот дурачок нам в спину не выстрелил». Механик на ходу вынул рожок из автомата, передёрнул затвор. Потом с силой зашвырнул автомат на гору досок, а рожок бросил в противоположную сторону. Мы спокойно пошли дальше, а солдатик полез на карачках на доски искать автомат. И вот так всё на Кубе. Автомат советский, форма военная советская, нефть тоже, доски тоже, а солдат кубинский. Надо было, наверно, и солдата заменить, чтобы что-то получилось.

Гавана, центр

В итоге мы без особых приключений выгрузились. Об этой стране, где мне пришлось побывать раз десять, об их революционерах и контрреволюционерах я как-нибудь расскажу отдельно, если будет время. Тема благодарная и неисчерпаемая.

После выгрузки получаем радиограммой распоряжение из Новороссийска от нашего группового диспетчера Валерия Бушенецкого: снимайтесь и следуйте в Персидский залив за нефтью. Мы были уверены, что нас вернут грузиться в Одессу или Новороссийск. И тут такая неожиданность. Это было похоже на нокдаун в начале первого раунда.

Иван Петрович – моряк бывалый, удивления не высказал. Дает распоряжение: «Владимир Николаевич! Ты в качестве тренировки возьми генеральную карту и сделай прокладку курса до Эль-Кувейта. Посчитай расстояние. Прикинь судовые запасы, сможем ли мы дойти без заходов».

Разложил я карты на штурманском столе. Ё-моё! Да тут даже по карте шагами нужно полдня идти! Суэцкий канал в то время не работал, так как ещё не были подняты пароходы, затопленные в нём евреями во время шестидневной войны. Идти, следовательно, придется вокруг Африки, потом мимо Мадагаскара, через Индийский океан, потом Персидский залив, потом река Шат-Эль-Араб до порта Фао. Опять в самое арабское логово. Даже при нашей скорости это 43 суток чистого хода получается при идеальных погодах.

Топливо закончится на траверзе Мадагаскара, вода и макароны ещё раньше. А на Кубе запасы, кроме воды, не пополнишь. Страна бедная, на грани выживания. Топливо и макароны мы им самим из России возили целыми пароходами.

Доложил в кают-компании за обедом капитану результаты своих вычислений. «Точно померил?» – «Иван Петрович, я навигацию знаю. И напрямую мерил, и по дуге большого круга, и в обратную сторону, и по частям. Как ни старался – все равно 43 суток получается и ни часом меньше». В кают-компании после этих слов все приуныли. Видимо каждый себе в уме прикидывает: если до Фао только чистого хода полтора месяца, то сколько же мне лет будет, когда в Союз вернемся?

А Иван Петрович неожиданно говорит: «Это хорошо!». Когда капитан вышел, начальник рации развеял мои сомнения по поводу этого «хорошо»: «Молодой ты еще, Володя! Ты же сам только что сказал, что судовые припасы придется пополнить». – «Ну и что?» – «А то, что между Кубой и Персидским Заливом только два приличных порта: Лас-Пальмас на Канарах и Кейптаун в Южной Африке. Но в Южной Африке апартеид, там негров угнетают, Нельсон Манделла в тюрьме сидит. Мы, честные советские моряки, не можем на это смотреть. Следовательно, что остается? Ка-на-ры, Володя, Ка-на-ры! Ты, если уж вычисляешь, Володя, то вычисляй до конца. Это же шикарный заход!». Тут только до меня дошло, куда мы идем. Пол земного шара нужно обогнуть и по дороге только два порта, куда можно зайти.

Как начальник рации вычислил, так и произошло. Дней через десять мы были в Лас-Пальмасе на Канарских островах. Капитан собрал комсостав и объявил, что дает нам «два дня на разграбление города», но чтоб без полиции, вахта чтобы неслась как положено и чтобы после выхода из порта «ни-ни»!

Город и порт Лас-Пальмас

Лас-Пальмас, после Союза и особенно после Кубы, представлял собой товарно-коньячный рай. Начальник рации предупредил меня, чтобы при посещении магазинов я себя сдерживал и не кричал с восторгом: «Коммунизм! Коммунизм!».

Но старые моряки не тратили на берегу время на такие скучные дела, как посещение магазинов. Мы просто написали на бумажке кому что нужно и шипчандлер (местный судовой снабженец) в тот же день привез на судно полную машину барахла: японские магнитофоны, испанскую обувь, джинсы, свитера и так далее. Мы же, не теряя времени, группами по 2—3 человека пошли осваивать местные увеселительные заведения. Надо было как-то восстанавливаться после нокдауна. Сначала разбрелись по городу, но к вечеру как-то спонтанно почти все собрались в одном переулке в кабаке. Может быть это объясняется тем, что я один, кроме старпома, более-менее говорил по английски. Через меня было удобно общаться с официантами и посетителями кафе. К пьянке я относился отрицательно. А моряки пили самозабвенно, но сильно пьяных не было. Ребята все здоровые, с соответствующей закалкой. Замполит и капитан ходили в город самостоятельно. Они предпочитали развлекаться без свидетелей.

Местные красотки очень легкого поведения быстро заполнили пустующие столики вокруг нас. Время от времени они выдергивали из коллектива ослабевшего моряка и уводили куда-то. Меня это беспокоило. Но через некоторое время моряка под ручку благополучно приводили обратно в коллектив. На каком языке они договаривались – я не знаю.

Вечером решили, что на сегодня хватит. Стали расплачиваться с хозяином кафе. Рассчитались, сумма, видимо, получилась огромная. Хозяин-испанец со счастливым лицом приносит большущую бутылку джина мне в подарок и произносит на смеси английского и испанского краткую речь: выражает свое восхищение и любовь к русским морякам и просит завтра опять приходить. Моряки, не дождавшись моего перевода этой речи на русский, разлили джин по стаканам и выпили «на посошок». Испанец был шокирован. Он вообще думал, что кое-кто из-за стола подняться не сможет. Спрашивает меня: «Как вы до судна дойдёте? Они же упадут!». Мы его заверили, что с русским моряком такого быть не может. Если кто-то и упадёт, то только уже на родной палубе.

С большим трудом, с остановками в уличных кафешках у барных стоек, мы все-таки благополучно дошли до судна. На следующий день всё повторилось. Сейчас смешно вспоминать, а тогда я здорово волновался за своих моряков. Боялся, как бы чего по пьянке не случилось. Но всё обошлось.

За два дня пополнили запасы провизии, забункеровались водой и топливом и вышли из Лас-Пальмаса. Когда отходили и нужно было уже убрать на штатное место парадный трап, матросы, человек десять во главе с боцманом, почему-то носили его с полчаса по грузовой палубе, роняли, снова поднимали и при этом довольно стройно исполняли песню времен войны: «Нас извлекут из под обломков, подымут на руки каркас…» Капитан смотрел на это, вздыхал, но не вмешивался. Только один раз сказал мне: «Ну вот что с ними сделаешь? Они же как дети. Ничего, завтра они все будут в норме». Иван Петрович сам прошел матросскую школу, понимал этот процесс.

Первые сутки после выхода народ приходил в себя. Вахты все перепутались. Кто был в состоянии, тот и стоял ходовые вахты. Остальные приводили себя в порядок. Мне пришлось работать на мостике за старпома с 4-х до 8-ми утра, затем за третьего помощника с 8-ми до 12-ти. В 12 часов меня меняет второй помощник. В это время на мостике раздается звонок судового телефона, снимаю трубку, слышу голос старпома: «Володя! Сдавай вахту быстренько и спускайся ко мне в каюту. Мы тут с третьим тебя ждем. На обед не ходи».

Спускаюсь к старпому в каюту. Там за накрытым столом сидит цвет нашего экипажа: старпом, третий помощник и начальник рации. Старпомом у нас был Юрий Иванович Афанасьев. Здоровый, умный и воспитанный парень из Одессы, 30-ти лет. Мы с ним подружились. Он за этот первый рейс многому меня научил. Впоследствии он стал заместителем генерального директора Новороссийского пароходства по кадрам.

Третий помощник Федор Романович Онушко, хохол сорока лет «з пiд Полтавы», полулежит у стола на кожаном диване и, приподняв ногу, любуется на новые испанские туфли из красной кожи. Новый японский магнитофон Юрия Ивановича тихонько наигрывает испанские же мелодии. Погода солнечная, со стороны Африки дует сухой горячий ветер, большие квадратные иллюминаторы открыты. Полная идиллия. Сидим, за сухим вином мирно вспоминаем подробности недавнего штурма Лас-Пальмаса.

Федя, еще не полностью вернувшийся из потустороннего мира, продолжает утомлять нас своими испанскими туфлями: «Володя, ну скажи! Какие я себе туфли отхватил! Лучший туфель на всем пароходе!» – и при этом небрежно по-американски кладет обутые ноги на диванный валик. Вот это была ошибка. Юрий Иванович спокойно ему говорит: «Федя, ты не в себе. Убери ноги и выпей вина. Мы не в Техасе». Федор упорствует: «Нет, ну какие туфли!» – «Федя, убери. Я твои туфли выкину за борт». – «Только попробуй! Я твой магнитофон выкину».

На Юрия Ивановича угроза не подействовала: «Я готов на жертвы», – говорит. Затем аккуратно расшнуровывает Федору туфли, снимает их и меткими бросками по очереди выкидывает их через бортовой иллюминатор. Федя онемел от такой страшной внезапной утраты, выпученными глазами смотрит на Юрия Ивановича. Тот спокойно наливает вино в стаканы: «Ну, давайте, за федины туфли».

Федор очнулся и тут же показал во всей красе свою мелочную завистливую натуру: с криком «Ах та-а-ак?!» хватает Юрин магнитофон и, даже не выключив его, бросает вместе с испанскими трелями в тот же иллюминатор. Юрий Иванович как будто даже этого не заметил, чокается со мной стаканом, продолжает с нами обсуждение вчерашних приключений. Мы с начальником рации тоже сидим с безразличным видом.

Федя для приличия пожевал копченой колбаски и в одних носках пошел в свою каюту. Тут уже мы не стали сдерживаться, смеялись до слёз.

Но на этом история с туфлями не кончилась. Самое смешное впереди.

На следующее утро в 7 часов Федор Романович, уже абсолютно трезвый, выходит в спортивных трусах на грузовую палубу. Побегать перед вахтой. Я на ходовой вахте на мостике, наблюдаю эту картину с 20-ти метровой высоты.