Вира якорь!

Не успел Федор сделать и двух гимнастических движений, как замер в охотничьей стойке. Наклоняется и поднимает с палубы красный туфель. Левый. А, думаю, все понятно: ветер был слева по корме. Направленный твердой старпомовской рукой туфель выпорхнул из иллюминатора и, как бы огибая надстройку с потоком воздуха, приземлился в ветровой тени на палубу. Физика. Можно было предвидеть.

Федор растерянно осматривает испанскую обувь, поднимает голову в мою сторону. С отчаянием кричит: «Ты видел?!». Я с сочувствием: «Что, не твой размер, что ли?». Но Федору было не до юмора, тяжесть вчерашней утраты придавила его с новой силой. В ярости мощным броском он бросает туфель в Атлантический океан и пытается уже несколько увядшими движениями продолжить оздоровительную пробежку. Но через несколько метров его настиг новый удар судьбы: за кнехтом на палубе опять притаился красный туфель. Теперь уже правый! Я стал наблюдать в бинокль, чтобы не пропустить ни одной подробности этой замечательной трагической сцены. Федя несколько секунд стоял с туфлем в руке как греческая статуя. Потом окаменелость прошла, раздался звериный вопль, туфель подлетел вверх, затем мгновенно в воздухе в прыжке был растерзан Федиными руками и футбольным ударом отправлен в тот же океан. Волны Атлантики сомкнулись. «Опять не тот размер», – про себя подумал я, но вслух высказываться поостерёгся.

На этом Федина пробежка закончилась. Уныло он поплелся в надстройку и больше не бегал по утрам до самого Мадагаскара.

А испанские туфли действительно были высокого качества. Сносу им не было. И живучие черти!

*****

Большое судно в дальнем плавании – это как маленькое государство со своим населением, законами в виде Морского устава, президентом, со своей энергетикой, обычаями, медициной и политикой. Жить приходится автономно. На какую-то помощь извне рассчитывать не приходится. Что бы в море ни случилось, надейся только на себя. В то время не было спутниковой связи, мобильных телефонов, не было Global Position System и других современных чудес связи. Во время пасмурной или штормовой погоды, когда не видны Солнце и звезды, мы иногда неделями не могли определить точно, где мы находимся. Идем по счислению: как пятиклассники умножаем время на скорость и откладываем пройденное расстояние на карте. Получается точка, в которой мы должны условно находиться. Как только появится на небе просвет в тучах, определяемся по астрономии. Разница в положении бывает до сотни миль. Радиосвязь южнее экватора бывала только эпизодически. Через несколько недель такого плавания возникало ощущение, что в мире кроме нас и нашего танкера никого нет. До родины и семьи нереально далеко. Чтобы попасть домой, нужно пройти многие тысячи миль, пересечь четыре раза экватор, не умереть в тропиках от лихорадки, выдержать сорокаградусную жару в Персидском заливе, множество ночных вахт, общение с инородцами. На карту даже не хочется смотреть, расстояния космические. Спать приходилось всегда в разное время. Судовые часы переводятся каждые двое суток на час вперед или назад. Постоянная вибрация от работы главного двигателя (18 000 лошадиных сил). Судовые двигатели можно назвать «вечными», они месяцами крутят гребной винт без остановки. О таких пустяках, как качка и шторма, говорить не приходится – это дело обычное.

Но есть в этом отрыве от остального человечества и положительные моменты. Пока пересечешь два океана, есть время подумать о жизни. Дневная вахта, ночная вахта. Восход солнца, заход солнца. Дважды в сутки по звездам определяешь свое место в океане. Звезды, планеты и Солнце ходят по небу друг за другом в строгом порядке. Под водой рыбы, киты и каракатицы тоже гоняются и поедают друг друга в строгом порядке. Природа в южных районах океана прямо-таки придавливает человека своей мощью. Глядя на всё это великолепие, невольно, особенно по ночам на мостике, когда никого рядом нет, начинаешь задумываться: откуда все Это взялось? И для чего все Это движется и воспроизводится по множеству, четко связанных между собой законов. Без каких-то сбоев или неточностей. Должен же быть в этом какой-то смысл? И для чего мы на танкере день и ночь со скоростью 20 узлов идем посреди океана, а ему конца нет. Пытаемся из одной точки земного шара переместить немного нефти в другую точку. Якобы с целью прогресса. Да кому он нужен, этот прогресс? Вон, родная сестра моей бабушки, доярка в Тверской деревне, без всякого прогресса и даже не вооруженная знанием марксистко-ленинской теории, дожила до 94 лет. И была счастлива, пока не умерла. А может быть, поэтому и дожила, что не была вооружена этими знаниями? Невольно начинаешь задумываться над смыслом жизни.

Как я заметил, любой человек, у которого с головой более-менее порядок, перейдя через два океана и спокойно понаблюдав и подумав об устройстве мира, неизбежно приходит к выводу, что без Бога тут не обошлось. То же произошло и со мной. Не то чтобы я стал религиозным фанатиком. Молитв я не знаю и даже в церковь не хожу. Но если кто-то при мне говорит, что Бога нет, я смотрю на этого человека с непониманием. Даже жалко его становится.

*****

Закончим лирическое отступление. А то мы так до Персидского залива никогда не дойдем.

Южную Африку огибали южнее Кейптауна и мыса Игольного миль на 50. Дело в том, что вблизи берега здесь действует постоянное сильное встречное течение и встречные ветра. К тому же моряки знают, что в этом районе при умеренно-штормовой погоде иногда возникают одиночные «волны-убийцы» высотой до 20-ти метров. А дело было где-то в начале августа. Разгар зимы и штормовых погод в южной Атлантике.

Несмотря на меры предосторожности, пришлось и нам с такой волной встретиться. Уже практически обогнули на приличном расстоянии мыс Игольный, самую южную точку Африки. Идем курсом примерно на северо-восток. Я на вахте на мостике. Атмосферное давление в этом месте, как я заметил, всегда очень высокое, до 880 мм ртутного столба. Голова болит у всего экипажа без исключения. Ветер восточный, метров 10 в секунду, волна в правый борт около 6 метров, солнечно. В общем, для такого большого судна вполне приличная погода. Берег далеко – даже в радиолокатор не видно, как белые поселенцы угнетают негров. Горизонт четкий, солнышко светит. Решил я взять линию положения по Солнцу, к концу вахты надо взять вторую линию и определить место судна. Выхожу с секундомером и секстаном на правое крыло мостика и начинаю замерять высоту нашего светила. Высота мостика 23 метра над поверхностью воды. Примерно 8 этажей жилого здания. Я старательно работаю секстаном, нужно как можно точнее «посадить» Солнце на горизонт. Краем уха слышу нарастающий звук, как будто большой реактивный самолет приближается на малой высоте. Затем страшной силы удар по корпусу судна и поток воды сверху на мостик. Открываю глаза: танкер от удара накренился на левый борт, грузовая палуба вся под водой, волна перекатилась через судно с правого борта на левый. Весь мокрый, с секстаном в руке, перебегаю на противоположный левый борт: волна длиной от горизонта до горизонта со свистом удаляется от парохода. Скорость волны такая, что верхушка рассеивается в пыль и за волной образуется как бы низкий туман из водяной пыли. На глаз прикинул высоту волны. Двадцати метров, конечно, нет, но метров 15—16 есть точно. Звонок телефона. Капитан спрашивает: «У тебя там все нормально?» – «Иван Петрович, волна метров 15 через судно перекатилась. Слава Богу, на палубе никого не было…» – «Я понял. В иллюминатор увидел. А что за звук?» – «Воздух свистит. За волной завихрение воздуха, скорость большая». Говорю вахтенному матросу: «Поглядывай на горизонт. Я мигом переоденусь». Бегом спускаюсь на 2 этажа ниже, к своей каюте. В коридоре сталкиваюсь со старпомом. Он в одних трусах, но уже в спасательном пробковом жилете, сам видно еще толком не проснулся, отдыхал после вахты. Схватил меня за руку: «С кем столкнулись?» – «Не столкнулись, – говорю. – Большая волна. Иди спи. Не забудь жилет снять». Юрий Иванович, чертыхаясь от испуга и пошатываясь, пошел досыпать.

Благополучно прошли Мадагаскарский пролив. Чем ближе к Персидскому заливу, тем меньше тучек на небе, и солнце шпарит нереально. Включили судовую установку кондиционирования воздуха. Прошли траверз острова Сокотра. Страшное место, голые, выжженные солнцем скалы, ни одной травинки. Арабы из Саудовской Аравии, Йемена и Сомали многие годы свозили сюда больных проказой. Так сказать, для карантина, с гуманной целью. По-моему, проще было их стрелять на месте, чем заставлять мучиться перед смертью на этой сковородке посреди моря.

Зашли в Персидский залив. Тут вообще как в аду. Жара за 50 градусов. В море плавают полосатые черно-желтые змеи метра по три длиной, вода вся в нефтяных пятнах. Запах нефти такой, что тошнить начинает. (Кстати, как раз, если не ошибаюсь, в 72-м году была принята конвенция о загрязнении моря нефтью. Через год нам опять пришлось побывать в заливе и нефти на воде уже не было). Из надстройки на палубу выйти невозможно: металл раскаляется так, что дотронуться рукой до лееров опасно, ожог обеспечен. На вахте, если нужно выйти на крыло мостика для пеленгования, несколько секунд собираешься с силами, потом выскакиваешь к пеленгатору на несколько секунд, берешь пеленг и бегом в рубку пока не получил теплового удара. Забортная вода +38 градусов. Гирокомпас отказывается работать, не справляется система охлаждения. Пришлось сшить из брезента рукав и подвести к нему холодный воздух из системы кондиционирования.

Моряки от такого климата загрустили. Обстановка на судне напряженная, но все терпят и молча выполняют свою работу. Надежда вся на то, что быстренько загрузимся и уйдем отсюда. Одна только радость: попали опять в северное полушарие, и появилась четкая радиосвязь с Союзом. Моряки узнали, как дома дела, и облегченно вздохнули.

Прошли весь Персидский залив, вошли с лоцманом в реку Шат-эль-Араб. Это такая речка, которая образовалась от слияния Тигра и Ефрата. Идем вверх по течению, справа Иран, слева Ирак. Иранский берег болотистый, камыши какие-то. В этих местах потом война была, «Буря в пустыне». Река неширокая, метров 500—600, но глубина больше 10 метров.

С полсуток шли по реке и вот, наконец, порт Фао. Портом эту дыру можно назвать только условно. Несколько нефтяных причалов вдоль берега. Сразу от причала начинаются бесконечные лабиринты глинобитных одноэтажных домиков с плоскими крышами и таких же глиняных заборов. Все выжжено солнцем до белизны. Ни одной живой души, днем по крайней мере. Даже собак не видно. Изредка промелькнет какая-то фигура, закутанная в тряпки от солнца. Транспорта никакого.

На берег сходить погулять смелых не нашлось. Я думаю, что вообще со времен Афанасия Никитина на эту землю не ступала нога русского человека. Взял английскую лоцию Персидского залива, читаю: порт Фао опасен из-за множества инфекций. Туземное население враждебно настроено против европейцев. Морякам настоятельно не рекомендуется сходить на берег.

Да особого желания гулять по этим историческим местам и не было. Достаточно осмотреть в бинокль с высоты мостика: ничего кроме песка и глины не видно. Даже горизонта нет, сплошное раскаленное марево. Тут впервые мне в голову закралась мысль: а не дурят ли нас историки по поводу возникновения в этих местах человеческой цивилизации? Что-то подсказывает мне, что цивилизация здесь возникнуть не могла, она в этих местах может только погибнуть. Россия – вот это настоящий рай и оплот цивилизации по сравнению с эти Междуречьем. Правильно Есенин сказал: не надо рая, дайте родину мою. О Русь! Куда же нас занесло? И как отсюда выбраться?

Ирак в окрестностях Фао

Пару дней и ночей шла погрузка. Из-за жары вахту у трапа капитан нести запретил. Ночью жара «спадала» до +40. Мы терпели, надеялись, что дня через четыре снова окажемся в Индийском океане. Теперь он нам казался родным домом. Все, так сказать, познается в сравнении.

Но тут очередной удар судьбы. Оказалось, что полный груз нефти в Фао взять не возможно. Речка от жары обмелела, и в полном грузу при большой осадке мы из нее выйти не сможем. Поэтому берем 20 000 тонн нефти здесь, выходим из речки в Персидский залив и в Эль-Кувейте добираем остальные 15 000 тонн с плавплатформы. Зло победило и в этот раз.

Погрузка танкера нефтью у платформы в Персидском заливе

«Королевство Эль-Кувейт» – это только звучит красиво. В то время это была почти такая же дыра как Ирак, только температура ниже на пару градусов, и можно сходить на берег без особого риска для жизни.

Взяли мы свои 20 тыс. тонн, два буксира лихо развернули нас посреди речки носом в сторону Персидского залива. Тихими добрыми словами, похожими на проклятья, попрощались мы с гостеприимным городом Фао, с надеждой, что никогда сюда больше не попадем. И тем самым совершили очередную ошибку. Через год мы снова тут очутились при более тяжких обстоятельствах.

В Эль-Кувейте пришвартовались самостоятельно, без буксиров (ювелирная работа капитана!), к огромной плавучей платформе с нефтью, для погрузки. После швартовки я не удержался и косвенно выразил капитану свое удивление по поводу удачных маневров таким, в общем-то, неуправляемым судном. Иван Петрович мне разъяснил: «Я, Владимир Николаевич, до танкеров на буксирах капитаном работал. Кто на буксирах не работал, тот никогда толком швартоваться не научится». Через несколько лет, когда сам стал капитаном на буксире, я убедился, что он был прав.

Пока шла погрузка, желающим разрешено было сходить на берег. Почти никто не соблазнился. Понятно – это тебе не Канарские острова с девочками. Но все же несколько наиболее мужественных человек, в том числе и я, сели в шлюпку и пошли в порт. Ничего нового на берегу мы не увидели. Королевство в то время состояло из пары торговых улиц с коврами, медными тазами местного производства, китайскими и индийскими тряпками. Все остальное – та же глинобитная деревня. Ну и, конечно, та же грязь, надоедливые пацаны-попрошайки, арабы непонятного возраста в тюрбанах, сидящие с чаем на солнцепеке, торговцы, говорящие на всех языках мира, плов и всюду запах анаши.

Поторговаться – это здесь, вроде как, национальный вид спорта. Не станешь торговаться за каждый драхм – навсегда потеряешь уважение мусульманского мира. Торгуются тут до изнеможения, с криками, обращениями к Аллаху, иногда кажется, что оппоненты сейчас схватятся врукопашную. Но, после того как сделка состоялась, следуют улыбки, объятия и благословения именем того же Аллаха. Меня это быстро утомляло. Купил себе карманный японский магнитофон Toshiba, попил чайку в ожидании своих товарищей и через пару часов мы с облегчением отвязали лодку от причала и пошли «домой». А этот магнитофон мне исправно служил несколько лет. С его помощью изучал английский по своей методе. Правда, пришлось переделать мою электробритву в повышающий трансформатор. На судне сеть была на 127 вольт, а магнитофону требовалось 220. Но, с моими знаниями электротехники, сделать из бритвы трансформатор – это был пустяк.

*****

Через несколько дней мы с чувством глубокого удовлетворения покинули этот нефтяной рай. Опять мимо страшного острова Сокотра в Индийский океан. Здесь даже дышится легче. Пассат дует и днем и ночью. Иногда с неба, о чудо, дождик поливает. Прохладно, +36, не больше. В море живности, видимо, много: кашалоты иногда выныривают, дельфины стадами ходят. А летучие рыбы прямо стайками срываются с гребня волны и пролетают приличное расстояние. Я, пока не увидел их своими глазами, думал, что эти рыбки просто должны выпрыгивать из воды при приближении опасности и пролетать по инерции несколько метров. Оказалось не так. Плавники у летучей рыбы представляют собой мощное летательное приспособление. Работает ими рыбка в полете как стрекоза своими крыльями. И, несмотря на то, что сама рыбка по размерам и форме больше похожа на увесистую селедку, пролетает по воздуху до 200 метров. Я сам замерял, сравнивая с длиной судна. Некоторые летающие селедки, не рассчитав расстояние, приземлялись к нам на палубу. С управляемостью в полете у них слабовато. Вахтенный матрос пару раз за вахту спускался на палубу и собирал улов, пока он не протух на горячей палубе. К концу вахты обычно набиралась полная сковородка.

Так без особых приключений мы прошли Мадагаскарский пролив и обогнули южную оконечность Африки. В этом месте опять волны сильные, ветер с востока задувает, высокое давление и головная боль. Но теперь течение нам попутное, курс проложили близко к берегу. Африканский берег здесь высокий, скалистый. Волны океанские разбиваются о скалы очень эффектно. Похоже, что спокойного моря здесь не бывает никогда. Места вообще довольно угрюмые. Столовая Гора, в пригороде Кейптауна, возвышается над морем как утюг, вершина плоская и постоянно закрыта тучами.

Кейптаун. Столовая гора

Между тем уже прошло пять месяцев, как мы вышли из Одессы. Моряк уже начал уставать, ностальгия железными пальцами придавливала за горло. Однажды в американском морском журнале я прочитал статью о психическом состоянии моряков в условиях дальнего плавания. Основной вывод был такой: после 93 суток проведенных в рейсе у среднестатистического моряка начинаются необратимые изменения в психике. Я, кстати, после этой статьи стал внимательно наблюдать за поведением наших моряков в дальних рейсах. И за своим тоже. Никаких особых сдвигов за все годы моей работы на море, за исключением 2—3 случаев, я не выявил. Но вот что интересно: советский моряк, видимо, был здорово закален психически с детства войной и жизнью в условиях «развитого социализма». Весь этот дурдом с профсоюзными собраниями, партийными съездами и еженедельными политзанятиями выработал у нашего моряка как бы иммунитет. Моряк привык держать себя в руках. И даже больше того. Я заметил, после 93 суток в дальнем плавании со всего экипажа чудесным образом слетала вся эта коммунистическая шелуха. Первый помощник прекращал проводить еженедельные политзанятия. Решения очередного съезда КПСС уже не казались такими значительными. Обязательные учения по тревогам тоже прекращались, хотя запись в судовом журнале о проведении исправно вносилась. В иностранных портах моряки разбредались в разные стороны и только Бог знает, чем они там занимались. Прекращались разговоры об угрозе со стороны иностранных разведок. Капитан и первый помощник (замполит) развлекались в портах самостоятельно, подальше от остальных моряков. То есть, все становились нормальными незакомплексованными людьми. Я даже праздник потом такой ввёл в обычай в тех экипажах, где плавал. «Девяносто третьи сутки» он назывался. Отмечали регулярно. В общем, русские моряки стойкими оказались. Но ностальгия не отменялась.

Еще интересный факт. В той же статье я нашел статистику американцев, о чем в условиях дальнего рейса говорят моряки между собой на вахте. Точно не помню, но примерно так: 60% – критика правительства, капитана и любого начальства (судовладельцев), 30% – спорт, охота, 5% – замечательные случаи из морской жизни, 4,5% – родственники, дети, воспитание детей, 0,5% – жены и женщины вообще. Меня очень удивило такое соотношение. Стал прислушиваться, о чем же мы говорим на самом деле. Ну, точно! Оказалось, мы такие же, как американцы, с точностью до полупроцента. Только у русских присутствовала еще одна тема – прошлая война. В то время среди моряков еще было много людей, которые прошли войну, некоторые в детстве были в партизанах. У некоторых родители погибли. Так что эта тема неизбежно проскальзывала в разговорах. Видимо, за счет уменьшения женского процента и спортивно-охотничьего.

*****

В начале ноября закончился Атлантический океан, вошли через Гибралтар в Средиземное море. После ужасов Персидского залива такое ощущение, что мы уже дома. Не буду затягивать повествование, хочется скорей попасть в Россию. Скажу только, что выгружались мы в Болгарии, в порту Бургас. Это уже в Черном море. Болгария в то время для русского моряка была как праздник души: прекрасные люди, райская природа, виноградное вино, никакой дисциплины, все люди братья и сестры. Особенно сестры. А впереди – Россия и отпуск. В общем, преддверие счастья.

В конце ноября наступило окончательное счастье – мы пришли в Одессу. Рейс получился чуть больше 7 месяцев. Ничего особенного для танкеров.

В Одессе все повторилось. Моряки-одесситы разбежались по домам. В ожидании причала судно поставили на якорной стоянке на внешнем рейде. Из штурманов я остался один, как самый молодой, к тому же не одессит. Плюс боцман с одним матросом и второй механик с мотористом. Всего пять человек из 43-х. Капитан и все остальные обещали быть через сутки. Но на следующий день на судно из экипажа никто попасть не мог – сильнейший туман на рейде и сильная волна с ветром от запада. С катера не высадишься. Иван Петрович вышел на связь по УКВ-радиостанции: «Владимир Николаевич, как самочувствие? Придется тебе покомандовать дня два, пока погода не ляжет. Локатор должен постоянно быть постоянно включен. С мостика не сходи. Если будет дрейфовать на якоре, сможешь сам сняться и перейти на ветер на 1- 2 мили?». Естественно, я бодрым голосом заверил, что обстановка под контролем.

Штормовая погода затянулась на трое суток. Якорь несколько раз начинал ползти, грунт там плохо держит. Приходилось прогревать двигатель, вирать якорь и переходить на новое место. Никто не спал. Вернее, когда была возможность, спали «быстро» минут по 15, кто где смог приткнуться. Я просто ложился на штурманский стол в рубке и отключался на 10—15 минут. И постоянно крепкий чай с сухарями. Готовить некогда было, да и некому. Один раз Служба управления движением порта чуть нас не потопила: направила в тумане пришедшее в Одессу судно на наше якорное место для постановки на якорь. Но я следил по радиолокатору за всеми передвижениями на рейде и успел по УКВ-радиостанции вызвать судно и предупредить. Они смогли отвернуть в опасной близости. Немного погодя вызвал на связь Службу движения и на кратком русском языке попросил их так больше не делать. Если бы столкнулись, наш капитан точно сидел бы в тюрьме: он не должен был в штормовую погоду оставлять самого младшего помощника одного на вахте.

Шторм и туман закончились. Почти весь экипаж во главе с капитаном, уже без признаков ностальгии, прибыли на катере. Понавезли мне шампанского, всяких домашних закусок. Понимали, что я тут трое суток стрессировал и за всех отдувался. Выпили шампанского, поели одесских закусок, посмеялись над несостоявшимся кораблекрушением, и я завалился спать.

Разбудил меня через сутки второй радист Гриша Донец. Смотрю в иллюминатор: мы уже у причала стоим, погода хорошая. Капитан велел меня не будить на заход в порт и на швартовку. Гриша, крепкий и уверенный в себе украинский хлопец, предлагает пойти на берег и немного освоить Одессу. Куда ты пойдешь, говорю, к тебе же жена приехала. «Ничего, – отвечает, – она спит». – «Слушай, неудобно как-то. Жена не обидится?» – «Не обидится. Жена должна мужа слушаться. Я ей сказал спать до вечера – пусть спит». Зашли с Гришей к третьему помощнику. Федор Романович выдал нам зарплату в рублях. Грише почему-то досталась целая пачка трояков, крупные деньги у Федора кончились. Та пачка этим же вечером чуть не стала причиной этнического раскола в городе Одессе.

Берем такси, говорим шоферу: вези нас на Дерибасовскую. Там стоит шикарный трехэтажный ресторан под названием «Юбилейный». Весь в красном мраморе. Погода теплая. Из открытых окон льются популярные одесские мелодии. Гриша ведет меня на третий этаж. Я, мол, тут все знаю: «Посидим в тишине, поговорим за жизнь. Ты завтра в отпуск уедешь, неизвестно когда встретимся».

Третий этаж ресторана разделен широкими арками на три зала. В одном из них, центральном, на небольшом возвышении музыканты: пианино, скрипка, гармошка. Негромко, душевно играют и поют. Сели, выпили, беседуем мирно. Грише взгрустнулось, а это опасно, как оказалось. Вытаскивает он из пачки трояк, подходит к музыкантам и просит: «Спойте нам с Володей душевную песню под названием „В тумане скрылась милая Одесса“. Знаете такую? А то мы только что с моря слезли. Полгода в Одессе не были». Ребята отвечают с готовностью: «Да такие песни, да для моряков, да за такие деньги мы до утра будем петь!». Пропели душевно, Грише понравилось. Выпили за Одессу, закусили.

И тут из гардеробной на третий этаж заваливает большая компания непонятной национальности, уже навеселе и, что самое плохое, между ними жених в галстуке и толстая баба в кисейном платье. Гриша сразу понял: «Труба дело! Еврейская свадьба! Вот тебе и посидели в тиши. Сейчас будем слушать „Семь-сорок“».

И точно, не успели гости рассесться по ветвям, как шустрый парень, брюнет, конечно, подбегает к музыкантам и дает им рубль. Те дружно запиликали «Семь-сорок». Евреи вскочили из-за стола, взяли платочки в руки и запрыгали ритмически парами прямо перед нашим столом. Гриша сидел мрачный, угрюмо смотрел на этот шабаш. Видно было, что в его упрямой хохляцкой голове созревает какой-то коварный план. «Володя, ты как к евреям относишься?» – «Да нормально, – говорю. – Мы живем, друг другу не мешаем. А с еврейскими девушками мы вообще дружим». Гриша задумчиво так заметил: «Девушки – это совсем другое».

Прозвучали последние ноты замечательного национального танца. Танцоры не покидают поля битвы, ждут скорого продолжения. Но тут встает Гриша, уверенной морской походкой идет к музыкантам, достает трояк из пачки и возвращается к столу. Затем, естественно, звучит длинная лирическая песня «В тумане скрылась милая Одесса» в полной её версии. Евреи, еще ничего не подозревая, обмахиваются платочками и временно усаживаются за праздничный стол. С понтом: ничего страшного, можно пока выпить и остыть. На последнем куплете гости опять делятся на пары с платочками и направляются в наш зал. Но не тут-то было, у Гриши трояков этих была целая пачка. Он в опережающем темпе подходит к музыкантам, дает трояк. Те даже не спросили, что играть. Они уже все поняли. И так раз десять подряд. Обстановка накалялась на глазах. Из смежного зала начали раздаваться возмущенные возгласы, иногда на русском языке. Но Гриша был человек несгибаемый. Закусывает невозмутимо и наслаждается любимой мелодией.

А у меня уже аппетит пропал. Чувствую, назревает межнациональный конфликт. «Гриша, у тебя там еще много трояков?» – «Не волнуйся, Володя, на всю Одессу хватит».

Нет, думаю, пора тикать отсюда. Нас всего двое, а евреев пол-Одессы. А вторая половина – еврейки. Подозвал я официанта, расплачиваюсь. Официант довольно улыбается. Жаль, говорит, что вы так рано уходите, такой вечер был хороший, музыка отличная.

Взял я Григория под руку, веду через зал в гардеробную. Он вроде как согласен уже уйти, но перед выходом, освобождает свою руку и со словами «Нет, моряки так запросто не сдаются!» – направляется к музыкантам. Вытаскивает похудевшую, но все еще опасную пачку трояков, отдает её всю музыкантам и говорит громко: «На все!». Музыканты восприняли заказ с энтузиазмом. Видимо, еврейские свадьбы им уже изрядно надоели, а такие как Гриша, с пачкой трояков, встречаются в Одессе нечасто.

В гардеробной я с облегчением обменял номерок на свой зонтик и уже собрался было спуститься по широкой мраморной лестнице на Дерибасовскую, но тут трое горячих еврейских парней быстро приходят из зала и начинают возбужденно задавать нам наводящие вопросы. Наверное, решили, что неприлично нас отпускать просто так. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не открылась в этот момент противоположная дверь со стороны улицы и не зашел в ресторан мой вахтенный матрос Николай Николаевич Шилкин. На беду всех одесских евреев, это был красавец-парень, тридцати лет, нрава неукротимого, сам родом из Донецка, мастер спорта по волейболу и чемпион Донецка по боксу в весе 75 кг. Решил тоже посидеть в тишине. Коля оценил обстановку мгновенно: «Николаевич, а шо тут такое?». И евреям: «Вы знаете, с кем тут разговариваете? Сейчас я вам объясню. Ты, Владимир Николаевич, спускайся с Гришей на улицу, подождите меня там». Я хотел возразить: «Коля, да тут их целая свадьба!». Но Гриша аккуратно вытолкнул меня на лестницу: «Пошли, пошли. Не надо Коле мешать, он свое дело знает».