Русь святая – 2

– Маруся, деточка моя! Чем ты думаешь? Я таки просил тебя, без моего знака не стрелять. – Лавочник выскочив из-за прилавка подбежал к дырке в стекле, образовавшейся после выстрела, и заглянул на улицу: – Из-за твоей неосторожности, таки могли пострадать не в чём невинные люди.

– Хорошее самообладание Моисей Абрамович, значит попади она в меня и люди на улице не пострадали бы. – Скептическим тоном произнёс Владимир, забирая дробовик у девчонки: – Заботливый вы наш. – Девчонка мёртвой хваткой держащая охотничий обрез, заскользила за Владимирским. И тому пришлось, только резким рывком, оцепить девчонку от грозного оружия. Малолетняя воительница была в шоке, в следствии этого настырно тянула руки к дробовику, который жандарм положил на верхнюю полку. Владимирский легонько шлёпнув её по рукам, молвил флегматичным тоном: – Не бабское дело с волыной играться, патроны переводить. – И далее его реплика предназначалась хозяину ломбарда: – Да уж влип ты Моисей Абрамович.

– Ваше высокоблагородие, я ж тольки папужать хотел. Кто ж знал что эта малахольная пальнёт.

– И тем не менее, я проведу этот случай в своём донесении, как нападение на исполняющего обязанности. Закрывай контору. А что это девчушка на тебя не похожая, никак ещё и беременная, да ты у нас педофил.

– А я смотрю вы у нас благородный. Только учтите что такой благородный и совратил её в одиннадцать лет. А я таки негодяй её с улицы полудохлую подобрал. Я старый еврей, хочу умереть в своей постели и что бы было кому глаза закрыть. Грешил таки скажу я вам много, детей Бог не дал, шесть лет назад супруга умерла. Мне самому уже скоро шестьдесят, а на мне мама и тёща.

– Сейчас заплачу. – Владимирский развернул тряпицу: – А приборы то с вензелями, это мы враз установим их владельца.

– Ну клянусь, я про эту фифу больше ничего таки не знаю.

– А про того, кто столовые приборы принёс? Колись, если хочешь умереть в своей постели.

– Я вам замечу, был он один раз, его Федька косой приводил. И кличут этого босяка Ванька щербатый, он кистень под полой всегда держит, от такого поди не возьми.

– Ты мне мозги не пудри, испугался он видишь ли. Выйди на улицу, я с Марусей непонятки перетру.

– Могу я одеть пальто?

– Одевайте. – И когда дверь за Моисеем Абрамовичем закрылась, Владимирский обратился к худенькой девчонке: – Я командир Новгородской жандармерии, Владимирский. Сейчас мы здесь одни, ты можешь не бояться и говорить только правду.

– Правда? Ой мамочки ноги подкосились. – Наш герой подставил ей стул: – Как же это, я вас чуток не подстрелила?

– Чего пальнула-то?

– С испугу. Вот те крест барин с испугу! Как вас увидела, так сердце враз и зашлось, страшный вы зраком, как есть думаю тать, обнести Моисея Абрамовича явился.

– Ты понимаешь, коли в меня не промахнулась бы, теперь на каторгу как милая пошла?

– А хоть и на каторгу, все лучше чем раньше жила.

– Лет-то тебе сколько?

– Перед Рождеством шешнадцать стукнет.

– Ты мне врать не моги, Моисей Абрамович велел годков прибавить?

– Что вы барин! Моисей Абрамович он добрый и ласковый.

– Ещё бы что бы педофил и не ласковый. Старый тебе пузо накачал?

– Акстись барин. Вот и его мамка, тётя Циля меня к лекарю водила, тоже думала, что я за брюхатила. Неа, фельдшер глянул, – сказал у меня это ди…,

– Дистрофия.

– Аха, она энта самая. Только не кака у меня дистрия, это я с голодухи у Моисея Абрамыча отъедаюсь от пуза. Голодали мы с мамкой. Она как запила, неделями к нам носа не казала.

– Ну а отец твой где?

– Тятька-то? Тятька сгинул энто когда мы ещё при барине жили. Мамка у меня дюже красивая была, вот и старому барину и приглянулась. Тогда мы недалече от Тихвина жили, барин нас с мамкой к себе в усадьбу взял. А тятьку стало быть извозом отправил заниматься, там он и сгинул. Он все хотел денюшек заработать, что бы от барина уйтить, мамка то у барина в любовницах ходила. Старый такой, седой весь, но добрый был барин, Ершов Афанасий Николаевич, може слыхали.

– Ершов, Ершов, это тот что в губернской управе сидит?

– Неа, то сынок их Валерий Афанасьевич. Афанасий Николаевич давно уж не служит.

– И что было дальше?

– Ну, как нашу мамку на барских харчах разнесло, барин её и бросил. Тогда уж меня сделал любовницей, мне тогда одиннадцать исполнилось.

– Я смотрю ты не смущаешься, неужели не стыдно было?

– За мамку стыдно было. Видать и ей, с того она и пить взялась. Не, барин добрый был не обижал, всегда гостинцы были, или там лента, даже раз мне сарафан новый справил. Это когда барыня про все прознала, тут нас и на улицу выгнали. Ох и по сиротствовали мы, упаси Господь. Мамка по рукам пошла, да и мне не сладко пришлось. Сестрёнка моя Катька, с голодухи умом тронулась. У аптекаря, того что мы в подвале угол снимали, нашла соду, и давай радоваться, дескать сахар, натрескалась и околела. Братишка у меня остался, так Моисей Абрамович и его к себе взял, к делу приучает. Пропадём мы на улице барин, не чини зла против Моисеюшки.

– Нда. Вон они благородные господа, растлевают Россию. – Владимирский не подымая глаз смотрел в пол.

– Вы скажите хозяину, може он на мне женится. Больно на улицу страшно.

– Так Абрамычу лет семьдесят.

– Поди не семьдесят, Циля говорила ему в этом году шестьдесят будет.

– Сорок пять лет разница, закон запрещает такие браки.

– Ну что ж, авось и так не выгонит.

Владимирский сидел на облупившимся стуле положив ноги на подставку. Он измазал свои сапоги когда ходил под окнами кухарки и теперь молодой, конопатый паренёк усердно чистил их ваксой. От хозяина ломбарда ничего больше узнать не удалось, по поводу Ларисы Дмитриевны, но зато он банально его завербовал и обязал регулярно стучать на приносящих подозрительный товар. Взгляд нашего жандарма блуждал по праздному и деловому люду, идущему в разных направлениях по улице. Рядом какой-то важный господин, ругал хозяина сапожной мастерской. И тут его взгляд остановился на театральной тумбе, где афиша гласила: – В роли Ларисы Дмитриевны – Анфиса Кузякина.

– А что малой, давно у нас «Бесприданница» Островского идёт? – Поинтересовался Владимирский глядя на плакат.

– А кто его ведает барин, афиши второй месяц налеплены. С вас гривенник барин.

Владимирский не желая что называется светиться перед публикой, сидел на галёрке, в обществе гимназистов и скромно одетых молодых людей. Он заскочил в свой цветочный магазин и купил огромный букет роз, выращенных в его теплицах, и отправил с запиской к главной героине спектакля Анфисе Кузякиной. В букете была записка: – «Восхищён вашим талантом, прошу позволить видеть вас лично». – Кузякина действительно играла не плохо, но самое главное то, что она подходила на неизвестную, заказавшую гравировку у антиквара Моисея Абрамовича. Ближе к антракту Владимир тихо встал и стал извиняясь, пропихиваться к выходу что бы незамеченным просочиться за кулисы.

Наш герой протиснулся сквозь актёров, толпившихся за сценой, продолжив свой путь вдоль дверей гримёрных комнат и остановился услышав женский шёпот из-за не плотно прикрытой двери:

– Слушайте! Слушайте, что вы!? Что вы!? Вы не смеете! Вы гнусный человек! Вы меня прошлый раз обманули! Вы обещали мне роль со словами… – Владимирский заглянул в щёлку и увидел как мужчина во фраке средних лет, привалил девушку на столе гримёрной в откровенной позе, дав волю своим рукам и губам.

– Глупенькая, разве я не дал роль Огудаловой твоей матери. Летом будем ставить Леди Магбет и тебе роль найдётся, если будешь со мной по ласковее.

– Ну сударь! Пустите же!

– Боже сколько страсти. Непременно найду для вас роль со словами.

– Сударь. – Когда наша молодая особа уже готова была сдаться настойчивому господину, наш жандарм постучал в дверь и через мгновение очутился внутри обшарпанной комнатушки:

– Прошу прощения, мне показалось здесь кто-то звал на помощь.