Корень нации. Записки русофила

Корень нации. Записки русофила
Владимир Николаевич Осипов

Национальный бестселлер
Владимир Николаевич Осипов, выдающийся политический и общественный деятель нашего времени, посвятил свою жизнь борьбе за Россию, за ее национальные интересы и идеалы. В 1959 году, как русский патриот, он был исключен из Московского университета. А через два года, как «реакционный славянофил», был арестован и судим. В политлагерях и тюрьмах он провел 15 лет. Книга В.Осипова – исповедь человека, находившегося в гуще самых острых событий. Это летопись российской истории с 1960-х годов до наших окаянных «демократических» дней, написанная без прикрас и предубеждений.

Владимир Осипов

Корень нации. Записки русофила

© Осипов В.Н., 2008

© ООО «Алгоритм-Книга», 2008

Борец и просветитель

Владимир Николаевич Осипов один из самых светлых людей, которых мне приходилось встречать в своей жизни. Его замыслы и поступки не имели личной заинтересованности, а преломлялись через интересы и идеалы России. Главной целью своей жизни Осипов считает восстановление монархии и русского государственного порядка. Уже в 1960-х годах он стал убежденным монархистом. В то время в возрождающихся русских монархистах было еще много национал-большевистского, в сталинском духе. Владимир Николаевич выгодно от них отличался. Истинный русак, истинный православный монархист, он выносил в себе идею русской монархии в лагерях и ссылках. В нашей патриотической среде 1980-х Осипов был, пожалуй, самым выдающимся человеком. Я впервые с ним встретился в 1987 году сразу после его возвращения из лагеря. Несколько часов проговорили у меня в машине. По многим вопросам наши позиции были очень близки. Меня он тогда особенно остро интересовал как человек, сумевший сохранить себя в условиях советско-еврейского террора.

В 1959 г. на 4-м курсе Московского университета Владимир Николаевич выступил в защиту товарища, арестованного КГБ. За этот мужественный поступок Осипов был изгнан из университета, завершив высшее образование заочно. В 1961–1968 годы за «антисоветскую агитацию и пропаганду» находился в заключении в политлагерях Мордовии, в Дубровлаге. Из лагеря вышел православным монархистом и русским националистом. Стал издавать машинописный православно-патриотический журнал «Вече», указывая свои фамилию и адрес. Выпустил 9 номеров журнала тиражом до 100 экз. К изданию были причастны И. С. Глазунов, С. Н. Семанов, В. В. Кожинов, Д. А. Жуков, Г. М. Шиманов, М. П. Кудрявцев, В. А. Виноградов и др. авторитетные в патриотических кругах люди. За издание этого журнала с «реакционных славянофильских позиций» (мнение суда) В.Осипов получил 8 лет лагерей.

Наши встречи повторялись несколько раз. Как-то В.Осипов сообщил, что собирается возобновить издание журнала «Вече» под названием «Земля». Уже при следующей встрече я принес ему для публикации несколько своих «подпольных» статей о русской демографии и судьбе памятников Отечества.

К 1988 г. В.Осипов сколотил вокруг себя значительную группу патриотов-монархистов. Многие собрания проходили конспиративно. На одном из них в тесной квартире в присутствии 8—10 человек (включая и меня) была создана партия «Христианско-патриотический союз». Сам я на этом «съезде» присутствовал в качестве «наблюдателя» под именем Д. Кузнецова. Сразу же после принятия решения о создании партии Владимир Николаевич сообщил об этом событии в Мюнхен редактору независимого русского альманаха «Вече» О. А. Красовскому.

В 1990 г. партия получает новое название – Союз Христианское возрождение. Много сил и энергии члены Союза затратили на сбор подписей за канонизацию Царя Николая II. Предполагалось также через 2–4 года созвать Земский Собор для избрания Царя. «Идея была такова, – объяснял В.Осипов. – Наследников династии Романовых осталось еще достаточно много, и всех их следовало бы призвать на Земский Собор». Однако у Союза Христианское возрождение был свой кандидат из династии Романовых – Тихон Николаевич Куликовский-Романов. В.Осипов стал одним из инициаторов канонизации Царской семьи.

Возглавляя Союз Христианское возрождение, он борется за каноническую чистоту Православия против ереси экуменизма, за единство Русской Православной Церкви против антихристианской глобализации.

Отрицая антихристианское понятие «прогресс», он считает, что рано или поздно православные христиане придет к одному выводу – «Пустить вспять колесо истории!»

О. Платонов

Вместо предисловия

Нашему поколению пришлось пережить резкую смену эпох. Мы жили при советском режиме в полной уверенности, что умрем раньше его конца. Режим представлялся нам долгим, «вечным», лежащим за гранью наших надежд и упований. Если кто-нибудь станет утверждать, что он все предвидел, пусть говорит. Я лично ни единого такого пророка не встречал. И, конечно, при «необратимости» того, что случилось в Петрограде в октябре 1917 г., мы уперлись в этот режим, как в гранитную стену, в некотором смысле потеряли ориентировку во времени. Холопская зависимость от своры тупых матерщинников словно заслонила все. Весь свет в туннеле.

Все произошло так, как никто не думал. Ну, разве при тотальной слежке и сыске, при удесятеренном контроле мог кто предвидеть, что генсеком станет отпетый антисоветчик с огромной фигой в кармане? И разве мог кто предсказать, что в поддержку отщепенца стройными рядами ринутся члены Политбюро и ЦК, «им в сраженьях выкованный строй» (Грибачев)? Может быть, и «массовые репрессии» конца 30-х годов тоже имели под собой «гносеологическую» подкладку? Не сопоставлял ли Сталин оппозиционность Тухачевских со всеобщим заговором царских генералов против Царя? Ведь герои гражданской войны хотели, например, сместить Ворошилова с поста военного наркома, или это не заговор? Если Алексеев, Рузский, Лукомский, Брусилов, Эверт, Данилов не за понюх табака изменили присяге и предали Помазанника, то уж красные командиры, куда менее воспитанные на понятиях чести и верности, будут церемониться с нежеланным генсеком? Выходит, только «зачистка» спасает от предательства? Императора Николая Второго упрекают в том, что осенью 1916 года, когда уже созрел план переворота и полиция об этом докладывала, он не арестовал несколько сотен либералов во главе с Гучковым, Милюковым, Родзянкой, Некрасовым, Керенским, Терещенко, Львовым. Всего несколько сотен интернировать, и никакой Февральской революции, подогретой германскими деньгами, не случилось бы. Но Царь пал жертвой своего чрезмерного благородства и доверия. В том числе – доверия к военачальникам. Это же уму непостижимо: генералы осмелились решать за Того, Кого поставил Бог. И, как оказалось, решили судьбу страны на столетие вперед. Командующих фронтами вдруг осенило, что спасение России не в монархии, а в демократической республике, в парламентской трепотне по образцу любимой всеми Франции. Свергли Царя, а что же власть не удержали? Умники, что же вы устроили балаган взамен свергнутой монархии? Царь якобы был слаб и нерешителен, но что же вы, сильные и умные, на второй день после свержения Государя благословили и реализовали «Приказ № 1», разваливший армию? Жаль, что до сих пор эти негодяи во главе с Алексеевым и Рузским не осуждены посмертно военным трибуналом за государственную измену. Когда через полтора года пятигорские чекисты изрубили саблями в капусту Рузского, о чем думал умный изменник?

Советский кинематограф сочинил доходчивую легенду о красных и белых. «Белые», по образам советского кино, – это приверженцы старого режима, монархисты, помещики и буржуи. «Красные» – рабочие, беднота, комиссары, иногда «хорошие» интеллигенты. Не было такого стерильного деления в гражданскую войну. Белые вожди не были монархистами, не были сторонниками ими же свергнутой царской власти, а были – «умеренными» революционерами, республиканцами, адептами лучезарного Февральского мятежа, и бились они против тех, кто, по их понятиям, узурпировал революционную, народную власть через 8 месяцев. Генерал Корнилов арестовал Царскую Семью, составил тюремные правила для Семьи да еще торжественно наградил Георгиевским крестом подонка Кирпичникова, убившего офицера за верность Государю.

Когда осенью 1992 г. на Конгрессе Фронта Национального Спасения было предложено зарыть в землю топор гражданской войны, совершить великое примирение «белых» и «красных», то что это означало – примириться «капиталистам» и «коммунистам» или – по советскому мифу – монархистам и большевикам? Летом 1918 г. на Екатеринбург наступает армия Учредительного собрания, армия февралистов, арестовавших Царя, а большевики убивают Государя (с женой и детьми) якобы потому, чтобы приверженцы Февраля, масоны из Учредительного собрания не использовали Николая Второго, ими свергнутого, как знамя, против большевиков. А что же тогда, осенью 1917-го, эти масоны так легко передали Царственных узников из рук в руки троцкистам-ленинцам? И ведь десятилетиями пропаганда пудрила мозги советским людям.

Начинать, вероятно, надо с самоидентификации – кто мы? Кто я? Я лично – кто? Либеральный (и криминальный) режим Ельцина – Черномырдина лишил нас графы «национальность» в паспорте. Этого пожелало полпроцента населения. Как тот же полупроцент не позволил ввести «Основы православной культуры» в школе. Пусть лучше дети пьют, курят, избивают стаей прохожих, матерятся, лишь бы не стали верующими. Для наших либералов – это главная опасность. Хотя иногда сюсюкают: «распустили скинхедов». В угоду полупроценту от всех остальных, русских, украинцев, белорусов, татар, башкир, якутов, чувашей, удмуртов, отняли национальность. Сливайтесь, мол, в одно целое, в один котел, и хватит важничать. Как завещал Маяковский, надо «без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Это вспомнил кандидат в члены Политбюро Ельцин, член ЦК Черномырдин и их присные. Все твердые интернационалисты. В этом пункте марксисты с мировой закулисой сошлись. Как они в сущности сходились всегда. Как сошлись и в вопросе об отмирании государства. Только теперь это произойдет не при «коммунизме», а при информационно-сотовом обществе, ради которого, в частности, готовят законы о персональных данных. Национальность отняли. Силятся отнять и порядочность, вообще нравственность. Все логично: нравственное всегда национально. Отнимаем нацию – превращаем в скотов. Ну с какой целью, спрашивается, крутить по телевидению от зари до зари сплошную похабщину? С какой целью посылать в Париж на бюджетные деньги в качестве светочей русской литературы сплошь одних извращенцев? Таланта нет, но есть нахальство, есть «эпатаж». Мол, дураки тысячу лет печатно не матерились, а мы, умные, революционеры, нигилисты и хунвэйбины («Культурная революция»!) – не церемонимся. Русский народ всегда осуждал разврат и извращения. Но теперь теневой власти, оседлавшей Россию, понадобилось морально изувечить народ, оскотинить, «опустить», превратить в биомассу. Новая эпоха оказалась разновидностью старой. Только в ее наихудшем варианте – как в 20-е годы.

В этих заметках я бы хотел сказать о многом. О том, какое мировоззрение, на мой взгляд, является истинным. Какая политическая система спасительна. Почему после Бога на первом месте у каждого русского (по крови или духу) должно быть служение своему народу и своей Родине. Почему только Третий Рим – единственный противовес антихристовой глобализации.

Но предварительно немного скажу о себе.

Жизнь многих смертных представляет собой черновик, всего лишь попытку жить правильно, в то время как наши святые, подвижники христианской веры, жили набело, у них почти с самого начала выходил беловой, наилучший образец бытия. Но даже и у нас, грешных, черновики не похожи друг на друга. Есть довольно размеренное, ритмичное движение, с небольшим числом помарок, и есть по-толстовски исчирканные листы, в которых, как говорится, нечистый сломает ногу. Как это меня угораздило на ней жениться? Зачем я выбрал такую специальность? Ну почему я доверился тому проходимцу? Между тем молодые люди чаще всего живут безоглядно, нередко как бабочки, но, увы, ничто не исчезает бесследно. Каждый поступок, каждое действие или бездействие может отозваться через десятилетия внезапным ударом. Сплошь и рядом мы сами – виновники своих несчастий.

Когда я пытаюсь осмыслить свое существование в этой скорбной юдоли, осознать собственное отношение к себе, всплывают как бы три точки зрения на свою жизнь. Из них два желания соперничали уже в молодости: честолюбие и самопожертвование. С одной стороны, хотелось жить только ради идеи и во имя идеи. С другой стороны, мечталось оставить след в истории. Но и то, и другое объединяло сверхжелание: прожить свою жизнь красиво, достойно, или – по Константину Леонтьеву, – эстетично. Жажда красоты бытия сопровождает меня и по сей день. Помимо честолюбия и самопожертвования, переплетенных эстетическим отношением к своей «окружающей среде», с годами появилась третья, и теперь, пожалуй, доминирующая оценка бытия: попытка смотреть на все Его оком, оком Отца Небесного. Главное желание отныне: быть угодным Ему, и перед этой установкой меркнет все, и в первую очередь меркнет желание следа в истории. Чем больше у меня седых волос, тем меньше юношеского честолюбия. Я готов уступить место каждому, у кого что-то получается лучше, чем у меня.

Я люблю Бога, родное Православие, единую и неделимую Россию (желательно с Аляской и Проливами), свой неприкаянный, но великий народ, самый обездоленный в мире, и хочу вернуть православного Самодержца на российский престол.

У меня обычные, «банальные» взгляды, «шаблонно» русское мировоззрение, и я не хочу выделяться ничем, ни малейшим отклонением от своих предков. Единственное, о чем я молю Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятую Богородицу: чтобы мне была дана возможность весь остаток жизни отдать Отечеству. И послужить ему не без пользы.

Эвакуация

Всякое жизнеописание начинается с родителей, с тех, кто кормил и воспитывал, кто дал жизнь, кто не убил вас во чреве («по социальным показаниям», согласно постановлению Черномырдина), как это делают миллионы сегодняшних мам. Я родился 9 августа 1938 г. в городе Сланцы, Ленинградской области, в семье школьных учителей. Родился в самое безбожное время. В предыдущем, 1937 году было закрыто более 8 тысяч церквей, ликвидировано 70 епархий, расстреляно 150 тысяч священнослужителей, включая 60 архиереев. По всей огромной стране оставалось не то 100, не то 300 действующих православных храмов. Отец – Осипов Николай Федорович – «скобарь», из крестьян Псковской губернии, в 1941 г. добровольцем ушел на фронт. Воевал в артиллерийских частях. Мать, в девичестве Скворцова Прасковья Петровна, окончила Гдовское педучилище. Всю жизнь преподавала в начальных классах. Ее отец – Петр Федорович Скворцов славился в своей деревне умением крыть крыши и тем, что никогда не ругался матом. Зато дружил с местным помещиком и почитывал социал-демократическую литературу. В гражданской войне оказался в армии эсеровского генерала С.Н. Булак-Балаховича и там умер от тифа. Вдова его – Прасковья Егоровна сначала получала пенсию, а потом, когда органы, видимо, пронюхали, с какой стороны окопов воевал супруг, получать пособие перестала. Когда началась война с Гитлером, мне было 3 года. Мама, ее сестра Анна, работавшая кассиром на сланцевской шахте, и их мать, а моя бабушка Прасковья Егоровна отправились в эвакуацию. Дочери выросли советскими патриотами, а глубоко верующая бабушка, несмотря на всякие внутренние сомнения насчет Советской власти, тоже при немцах оставаться не захотела. Кроме дочерей Прасковьи (1917 г. р) и Анны (1907 г.р.), у нее был еще сын Петр (1910 г.р.), сначала активный комсомолец, создатель колхоза «Общий труд» в нашей деревне Рыжиково, позже – репрессированный по «кировскому потоку» («Я знаю, кто убил Кирова!» – ляпнул он за стаканом вина бывшему кулаку, им же «раскулаченному»). Отсидел пять лет, работал на лесоповалах Котласа.

Эшелон, в котором мы выбирались из Сланцев, был последним. В Гатчине немецкие самолеты нас обстреляли. Мама догадалась схватить меня и убежать из вагона. Кто надеялся отсидеться в поезде, погиб. Прибыли мы в Саратовскую область. В промышленном поселке при станции Рукополь устроилась тетя Нюра, а мы с мамой, бабушкой и тетенюриным сыном Юрием поселились в селе Беленка, Краснопартизанского района. Я лично спал под «райскими дверями»: хозяева унесли часть иконостаса к себе домой, когда богоборцы рушили местный храм. В 1943 году был такой голод, что помню, как мы все лежали вдоль стен, ни на что не надеясь. Я словно разучился ходить. Вдруг приходит женщина из правления, приносит большую кастрюлю с борщом и кормит нас. Кажется, и по сей день вкуснее того борща я не едал. Помню уборку урожая, лозунги «Все для фронта, все для победы!». Дядя Петя присылал с фронта длинные письма, которые читались вслух. Запомнил часто употреблявшееся им слово: «наши». Я понимал так: «наши» воюют против немцев и Гитлера.

В 1944-м мама серьезно заболела тифом. Ее отвезли в больницу соседнего города Пугачева. Бабушка сказала: «Бог наказывает за грехи!» Конкретно за то, что вовремя не крестили меня. Хорошо помню, как она по собственной инициативе привела меня в храм (в Пугачеве). Там крестили многих. Младенцы орали. Когда окунали меня, я подумал: «Чего они орут? Что тут такого?» Крещен я был, таким образом, по полному чину – ПОГРУЖЕНИЕМ, а не т. н. обливанием. Между тем к 1942 году ВКП(б) намеревалась ликвидировать имя Бога на всей территории СССР. Планировалось закрыть последние действующие православные храмы. Не вышло. Ибо недаром А.С.Хомяков предрек: Единая, Святая, Соборная и Апостольская Церковь никогда не исчезнет с лица земли до скончания века.

При одном из посещений мамы в больнице я от нее услышал: «Заберите меня. Я здесь не выживу». Ни питания, ни лекарств, ни ухода. Если бы можно было «дать» что-нибудь «на лапу» медперсоналу, можно было бы на что-то надеяться. Бедность, конечно, не порок, но так легко протянуть ноги. Маму мы забрали. Едва-едва доковыляли до поезда. Очень боялись, что она не успеет сойти на остановке в Беленке: поезд стоял всего ничего. В конце концов мама выжила.

«Нас вырастил Сталин…»

В мае 1945 г. в Беленке ударили в рельсу. Сначала думали – пожар. Оказалось – победа. Которую так долго ждали. Где-то в конце июня мы, как эвакуированные, выехали домой, на малую родину. Товарный состав шел месяц, в Сланцы прибыли 26 июля. В то время я бойко читал стихи, особенно поэму о Зое Космодемьянской и часто на станциях с подножки тамбура орал во все горло: «Пала ты под пыткою, Татьяна, Онемела, замерла без слез…» Однажды один майор, растрогавшись, подарил мне красный тридцатник. Что меня поразило при возвращении, так это полное, тотальное разрушение нашего шахтерского городка. С высокого берега Плюссы я увидел одни руины. Закончилась война за выживание народов. Наши интернационалисты долго еще муссировали классовый подход. Мне рассказывала одна диссидентка, как она, пятилетняя, сидела на кровати дома, и вдруг в комнату вбегает немец с факелом и поджигает квартиру. Правда, ребенка фриц «пожалел»: пихнул факел не в ее одеяла, а в соседнюю кровать (Родители, правда, успели вынести девочку). Дело было в Белгороде при отступлении вермахта. Отечественная война с Германией была борьбой за само физическое существование русской нации. Адольф Гитлер не лицемерил, провозглашал свои цели публично и ясно: «Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь ТОЛЬКО РОССИЮ и те окраинные государства, которые ей подчинены»[1 - Гитлер А. Моя борьба, глава 14. Изд. «Т-Око», 1992. С. 556.]. Т. е. он не скрывал, что главной целью советско-германской войны, начавшейся в июне 1941 г., было не «освобождение» России от жидобольшевизма, а – завоевание исконно русских земель, включение их в состав «Великой Германии» и ЗАСЕЛЕНИЕ их немцами. Русских же фанатик расовой теории намеревался выселить в тайгу и тундру, возможно, за Урал, при этом всячески сокращая нашу численность посредством непредоставления медицинской помощи, абортов, алкоголя, табака и пропаганды растления. Сегодня программу Гитлера довольно результативно осуществляют демократы еврейской ориентации.

Я рос в атмосфере советской идеологии, читал, естественно, книги, прошедшие цензуру. Но до 13 лет был стихийно верующим благодаря бабушке Прасковье Егоровне, часами, как мне казалось, молившейся на коленях перед иконами. В 13 лет произошел тихий духовный бунт. Как-то листал мамину методику. Наткнулся на раздел «Атеистическая пропаганда» и задумался: как же так, все передовые, прогрессивные люди вокруг не верят в Бога, а я – верю? Что же, я такой темный, отсталый, хуже других? У меня неплохая память. И, как ни странно, я помню эти роковые минуты. Это восстание. Которое длилось 10 лет. До 23-х, когда меня арестовали и я внезапно оказался один на один перед тайной бытия.

Кажется, в 1950 г. нечаянно подслушал такой разговор. Сижу дома, делаю уроки. Мы в это время жили уже в другом месте, в селе Ново-Петровское, Московской области, в 83 км от столицы. Заходит к маме соседка Голованова. Ее муж был начальником районного отдела МГБ. Соседка страшно расстроена, шепчет маме: «Муж только что вернулся из Москвы, с важного совещания. Начальник областного Управления МГБ сказал так: «Смотрите, не проморгайте ни одного врага народа в своем районе! Пропустите – с вас снимем голову!» (точно не помню: «посадим» или «расстреляем», но в этом духе). «А где найдешь этих врагов народа в нашем-то районе?» – с горечью за судьбу мужа промолвила Голованова. При такой установке, естественно, каждый, кто выделялся умом, талантом, совестью, чувством справедливости, легко попадал под гребень диктатуры пролетариата. Это все предвидел Достоевский, у которого «державный бес» Верховенский говорит Ставрогину: «У Шигалева хорошо в тетради, – у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны…не надо высших способностей!… мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство»[2 - Достоевский Ф.М. Собр. соч., т. 7. «Бесы». Госиздат, М., 1957. С. 436—437]. При этом я не хочу опускаться до примитивного обвинения во всем одного Сталина. Просто продолжалась революция, подготовленная бесами с помощью либералов,

начата я при Ленине и Троцком, воспетая робертами рождественскими и евтушенками. К тому же, как доказал В. В. Кожинов, куратором послевоенных репрессий был «либерал» Хрущев, который надзирал за госбезопасностью от имени ЦК с декабря 1949 г. до марта 1953 г.[3 - Кожинов В. Россия. Век XX. 1939–1964. М.,1999. С. 206 и далее.]. В частности, этот бывший троцкист нес личную вину за гибель А.А. Кузнецова и других прорусски настроенных ленинградских руководителей.

В начале марта 1953 г. страна узнала, что заболел Сталин. Утром 6-го услышали по радио о смерти вождя. Я был потрясен: «Мама, как же мы теперь будем жить без него?» (Учился я в 8-м классе.) Очень удивился, когда по дороге в школу зашел за своим одноклассником и понял, что его отец, второй секретарь райкома партии, совершенно не горюет, живой, бодрый, почти веселый. В школе некоторые учителя плакали. Наш восьмой «Б» во главе с классным руководителем настроился ехать на похороны в Москву, точнее – побывать у гроба в Колонном зале. Отправились утром 7 марта. И вдруг уже в Белокаменной, народа – тьма, я отошел к киоску купить газету и мгновенно потерялся. Отстал. Увидел другого одноклассника – Викторова, который тоже заблудился. Вдвоем сначала долго искали свой класс, а потом решили сами, самостоятельно пробираться в Колонный. Помню, на Советской площади конная милиция осаживала бесконечные толпы. Какими-то дворами, крышами местные мальчишки проторили путь к центру. Мы с Викторовым выпрыгнули во двор дома на Пушкинской (Большой Дмитровке). Железные ворота под аркой были на замке, но мы видели с той стороны уже организованную очередь, ползущую по тротуару. Милиция долго не знала, что делать с массой, приткнувшейся к арке изнутри, но где-то в 12-м часу ночи нас выпустили через эти ворота, и мы аккуратно воткнулись в колонну. Кажется, ровно в полночь с 7 на 8 марта мы с Викторовым прошли мимо гроба Сталина. Меня поразило, какой он чересчур старый, морщинистый. Ведь кругом были довольно гладкие портреты. Обратно до Рижского вокзала шли пешком по трамвайным путям. Вернулись на поезде домой, радости домашних не было предела. Думали, что мы уже погибли в давке. Звонили в Москву, сестра отчима ходила по моргам в поисках мальчика в подшитых валенках.

Еще несколько лет я продолжал оставаться советским патриотом. Однажды, во время летнего пребывания в Сланцах, я услышал анекдот про евреев. Я подумал: «Это же неправильно. Мы должны быть интернационалистами, крепить дружбу народов». Что было, то было. Я впитывал официальную идеологию со всем простосердечием юности. Павел Корчагин был моим героем.

Как ни странно, не XX съезд партии, не развенчание «культа личности» перевернуло мое самосознание (хотя и задело отчасти). Отсчет веду с автобиографической книги Джека Лондона «Мартин Иден», которую я прочел в 18 лет, в сентябре 1956 г., на втором курсе истфака МГУ, и которая почему-то потрясла меня. Что-то поломала изнутри. Книга эта – апофеоз индивидуализма, сильной личности, сверхчеловека, ведущего войну с обществом. В романе неоднократно упоминался германский философ Фридрих Ницше, и я, конечно, начал разыскивать его работы. В Ленинской библиотеке сказали: «Вы что, не знаете, кто воспользовался его идеями? Нет, Ницше мы не выдаем». Хотя он не лежал в спецхране и картотека на него была в общем зале. Разными путями мне удалось достать многие его вещи. Даже писал в читательском требовании: «автор – Ф.Нитуше» (так иногда переводили его фамилию до революции) и книгу выдавали. Ницше – великолепный стилист. Пишет ярко, живо, страстно. Как Лермонтов – кумир молодых в поэзии, так Ницше – идол юных интеллектуалов в философии. Самоутверждение «Я» так соответствует юношеским порывам, тем более при атеистическом воспитании.

И все же ницшеанство не стало главенствующим в моем мировоззрении. Одновременно и параллельно с этим был жгучий интерес к немарксистским разновидностям социализма. Собственно говоря, в казенном марксизме претила в первую очередь не проповедь насилия и диктатуры пролетариата, а – лицемерие, когда говорят одно, а делают другое. Социальная справедливость представлялась аксиомой, но ее марксистская упаковка отвращала. Так же, как отвращал и капитализм, тут колебаний не было. В этой связи привлек внимание так называемый анархо-синдикализм и его теоретик Жорж Сорель. Его книга «Размышления о насилии» была, конечно, тщательно проштудирована. Впрочем, насилие подразумевалось «умеренное» – только лишь всеобщая экономическая и политическая стачка. Как-то не додумывались до того, что стачка перейдет в массовые беспорядки, именуемые революцией, и в энное количество крови.

9 февраля 1959 года

Этот день не стал важной исторической датой. Но для меня был вехой, расколовшей жизнь надвое: до и после.

Я поступил в Московский университет в 1955 г. на исторический факультет. Конкурс был 7 человек на место. Абитуриентом жил и готовился к экзаменам на Стромынке, в студенческом общежитии, в конце июля – первой половине августа. «Готовился» – это не то слово, я въедался в учебники, грыз их до остервенения. Ни танцев, ни кино, ни девушек в упор не видел, немного сна и непрерывная зубрежка. Сдал все на «5», а иначе бы и не поступил. 15 августа 1955 г. был счастливейшим днем в моей жизни: сдал на «отлично» последний экзамен и понял, что в эту цитадель науки попал. Бегал после экзамена по Москве, как угорелый. Первые год-два мечтал о стезе ученого. Карамзин, С.М.Соловьев, Ключевский были для таких, как я, кумирами. Занимался усердно. Потом наступило разочарование в коммунистической идеологии. Стали отталкивать фальшь и лицемерие режима. Плюс – упоение «сверхчеловека».

В конце лета 1957 г., когда наш курс убирал хлеб на целине в Кустанайской области, в Москве арестовали группу студентов и аспирантов исторического факультета. Возглавлял ее сам секретарь комсомольской организации истфака Лев Краснопевцев. «Гордостью МГУ» называл его комиссар факультета – преподаватель истории КПСС Савинченко. В группу входили Меньшиков, Обушенков (к тому времени кандидат исторических наук), Рендель, Пешков (впоследствии крупный специалист по Вьетнаму), Козовой (в будущем поэт и переводчик), Покровский, еще несколько лиц. Они тайно собирались в общежитии и обсуждали свои рефераты с критикой советской системы. Мировоззренчески пытались совместить большевизм с меньшевизмом. При этом считали себя государственниками, организацию свою назвали «Союз патриотов России». Мосгорсуд осудил «антисоветчиков» на десять, восемь и шесть лет. Сам Краснопевцев, естественно, получил «червонец». Про них говорили, что они даже наладили связь с польскими ревизионистами, с редакцией крамольной газеты «Попросту». Мы, третьекурсники, как раз в октябре 1957 года вернулись с целины, из Казахстана, и вдруг как снег на голову: «вражеская группа Краснопевцева»!

Той же осенью я познакомился с однокурсниками, о которых поговаривали, что у них «несоветские» взгляды, с Владиславом Красновым и Анатолием Ивановым. Критическое обсуждение политики партии и правительства переходило в желание сделать что-то полезное. Желание действовать вылилось у меня в учебный реферат «Комитеты бедноты в 1918 году», который я прочел на семинаре в своей группе 25 декабря 1957 г. Этот день я считаю началом своей политической биографии. На основании официально опубликованных источников я доказывал, что комбеды были «проводниками антикрестьянской политики большевистской партии». Без привычных титулов («основатель», «вождь») упоминал Ленина. Заранее ознакомил с рефератом, как положено, руководительницу семинара Чмыгу. Та разрешила зачитывать, но строго предупредила студентов: «Будьте внимательны! Доклад содержит опасные утверждения». Едва я закончил, как меня подвергли настоящей головомойке. В семинаре было человек пятнадцать. Обличали «ревизионистскую вылазку». Уже через день-два встал вопрос о моем пребывании в комсомоле (вступил я туда по убеждению в 14 лет, кстати, 7 октября 1952 г., в день, когда родился второй президент России Путин). 28 декабря состоялось шумное комсомольское собрание. Три имени было на устах. Наш однокурсник Аристов еще в сентябре прикнопил пару листовок, отнюдь не против режима, но против личности Хрущева. КГБ передало дело на откуп факультетскому начальству, а партбоссы запланировали исключить Аристова из МГУ руками общественности, т. е. комсомола. Подоспела моя сковородка. А заодно решили пропесочить Краснова, чтоб неповадно было вслух говорить о своем ницшеанстве и вообще об идеализме. Собрание проголосовало за исключение Аристова из университета (комсомольцем он, кажется, не был). Краснову поставили на вид. По поводу меня разгорелись страсти. Был я компанейским парнем, ездил на целину, никогда не пропускал субботники. Юра Поляков, Володя Малов отстаивали меня от нападок студентов-коммунистов Ногайцева, Богомолова, от секретаря комсомольской организации (после ареста Краснопевцева) Левыкина. А накануне полуприятель Владимир Ронкин, рвавшийся в партию, настойчиво «советовал» мне добровольно уйти из МГУ в армию. Между прочим этот Ронкин, чистокровный еврей из Можайска (отец у него был председателем колхоза), годом раньше, в октябре 1956 г., подвыпив, ходил по комнатам общежития и звал всех идти воевать с Израилем (тогда как раз был конфликт на Ближнем Востоке). Лично я уже был готов добровольцем отправиться на войну защищать арабов, хотя меня Ронкин и упрекал: «Ты ведь едешь не по убеждениям, а из романтизма, как Байрон».

Курсовое собрание в конце концов решило влепить мне строгий выговор за «ревизионистский» доклад, но в комсомоле оставить (а значит, и в МГУ). Говорят, в мягкости по отношению ко мне сыграл роль и такой эпизод. Адвокаты Красно-певцева и его подельников напирали на гнетущую «молотовскую» атмосферу истфака: «Недавно какой-то студент что-то не так написал в научном докладе, так его сейчас выгоняют из университета». Обвиняемые потому, понятно, и собирались конспиративно, что не было возможности обмениваться мыслями открыто.

Увы, я не оправдал доверия своих защитников. Прошел год. Я перешел на 4-й курс. Осенью 1958 г. сложилась новая (после дела Краснопевцева) «тайная» группа: поэт и переводчик Александр Орлов, философ и грузчик Анатолий Иванов («Рахметов»), Анатолий Иванов (позднее – «Скуратов»), я и еще пара человек стали еженедельно собираться у «Рахметова», жившего вблизи платформы «Рабочий поселок», и тоже перемывали косточки марксизму-ленинизму – вечно живому учению. Собрались было издавать подпольный журнал. Но в разгар наших нелегальных встреч 20 декабря 1958 года грянул обыск у А.М. Иванова («Скуратова»). Моя невеста А. Топешкина сразу откликнулась стихами: «Радость лежала распиленной Поленьями зла и добра…»

Оказывается, произошло следующее. Наш с Ивановым общий знакомый Игорь Авдеев, окончив МЭИ, работал в Новокузнецке (тогда еще Сталинске) и переписывался со своим приятелем. Тот как-то был в отъезде, письмо Игоря прочитала мать и пришла в ужас: товарищ сына ругал родную КПСС. Письмо немедленно было передано в КГБ. И – завертелось дело. 9 декабря 1958 г. инженер-энергетик и поэт И. В.Авдеев был арестован у себя в Сибири, при обыске изъяли адресованные ему письма А.М. Иванова, тоже «антисоветские», – и в Москве, на квартире Анатолия Михайловича переворачивают все, что с буквами. Находят рукопись «Рабочая оппозиция и диктатура пролетариата» с критикой РКП(б) и лично Ленина. Спустя месяц, изучив тексты, чекисты 31 января 1959 года берут в Исторической библиотеке А.М. Иванова.