Быки для гекатомбы

Быки для гекатомбы
Владимир Острин

Роман «Быки для гекатомбы» – это история друзей, которые инициируют коррупционный скандал без надежды выйти из него победителями. Еще они встречают пророка, попадают в тюрьму, постоянно сбиваются с пути, а в процессе спорят, спорят, спорят, злятся, думают, тоскуют, сомневаются и снова спорят. В том, что они говорят и думают, много пафоса, который, быть может, является ширмой для чего-то иного. Это роман-бегство: от прогорклой и безыдейной действительности, от душной иллюзии благополучия, от позора и цинизма современности. А еще это роман-занавес, пытающийся провести черту под странным периодом нашей истории, который родился на холодной заре девяностых и то ли растворился в зябких и липких десятых, то ли продолжается до сих пор. Дополняет роман эссе, поднимающее проблему субъектности современного человека. Эссе, в котором вопросов и смутных догадок больше, чем четких ответов и готовых рецептов.

Владимир Острин

Быки для гекатомбы

Посвящается злому Богу, реке Сестре и Екатерине

© Владимир Острин, 2024

© ООО «Издание книг. ком», о-макет, 2024

Предупреждение

Грозные исторические события напоминают нам о том, что человек – пыль, гоняемая ветрами. И значит он, несмотря на все увещевания демагогов, не слишком много. Потому, чтобы уберечься от экзальтированных и карьеристов, порой приходится указывать на очевидное. Автор предупреждает, что:

– произведение является предметом художественного вымысла, все события и действующие лица – плод воображения автора, а любые совпадения случайны;

– исторический контекст является декорацией, а все события и оценки, кроме подтвержденных официальными представителями государства, есть предмет художественного вымысла;

– не продвигает в данном тексте ни одну из существующих ныне идеологий и религий, а также пацифизм, милитаризм и пр.;

– не восхваляет и не призывает к ненависти ни к одной из социальных групп, включая религиозные, национальные, этнические и иные группы, которые только возможно помыслить;

– не призывает к действиям, направленным на свержение тех или иных режимов, не призывает к каким-либо политическим действиям, к нарушению законодательства и т. д.;

– осуждает терроризм, экстремизм, сепаратизм и т. п.;

– никакие из представленных в книге суждений не могут рассматриваться в качестве оценки специальной военной операции;

– любые интерпретации, противоречащие вышесказанному, являются плодом воображения читателя и остаются исключительно на его совести. Далее отметим, что в эпоху масс расхожей практикой остается акцентирование внимания на позиции автора, чтобы затем сравнивать ее со своей. Одобрение и осуждение, замешательство или обвинение в непоследовательности – приговор зависит от того, в какую из категорий – «свой» или «чужой» – попадет исследуемый объект. Винить в таком подходе советско-марксистскую литературоведческую традицию или же саму природу человека, подвигающую нас сначала занять одну из систем поляризованных взглядов, а потом всячески ее защищать и оправдывать, читатель пусть решает самостоятельно. На деле позиция автора имеет серьезное значение лишь для спорщиков и гордецов.

Текст, отделившись от своего создателя, живет самостоятельной жизнью и обладает собственной судьбой. Может и вовсе статься, что отдельные куски и фрагменты имеют большее значение, чем общий нарратив, в который они принудительно, против своей воли, втиснуты. Порой случается обратное, и актуальное заслоняет вечное. Оттого для читателя может стать неожиданностью содержание эссе-комментария, помещенного в конце книги и задающее вопросы в более глобальном контексте.

Сам же роман – не столько по умыслу, сколько волей исторического – вышел чем-то вроде выдержек из некролога, написанного по случаю кончины эпохи. Если смотреть шире – всей постсоветской, тянувшейся с 1991 до 2022 года. А если уже – той серой декады, начавшейся зимой 2011?2012 годов и завершившейся в феврале 2022 года. Прислушайтесь. Под ногами скрипит снег, а со стороны погоста доносится: «Царство небесное, жизнь бесконечная, вечный покой…»

От автора

В последние времена слова обретают новую сущность. Чтобы не остаться на обочине, необходимо кричать что есть мочи, напомаживать волосы, выпячивать грудь, быть выпуклым, как прыщ на носу, и пестрым, как павлиний хвост. Чтобы не попасться в прокрустовы лапы, нужно молчать. Противоречия здесь нет – последние времена рождают ситуацию, когда молчание и крик становятся неотделимы друг от друга. Более того, громкий крик нередко превращается в самый верный способ промолчать.

Отныне быть серьезным – значит находиться на грани эпатажа едва ли не большего, чем если отказываться от шокирующих и откровенных сцен. Сегодня эпатажны не натуралистические сцены и цинизм, а искренность и жажда Истины. Причем настолько, что в приличном обществе отношение к последним варьируется от жесткого порицания до ироничной снисходительности. А потому нам стоит перейти на шепот и канонадам грозных манифестаций предпочесть игру теней в березовой роще, журчание воды в речушке рядом, прикосновение ветерка к белым девичьим запястьям. Призывы не нужны, когда не умеют ненавидеть. Слова не нужны, когда не умеют слушать. Но шелест листьев вечен. Вечны вопросы, убежать от которых можно разве что в могилу. Вечна надежда, что человек – это не просто разумная обезьяна, втиснутая в круговорот товарно-денежных отношений. А значит, социологическим прогнозам стоит предпочесть горизонт мечты, а массам, гендерам и стратам – личность, обращенную к сверхличному.

Но не (раз)очаровывайтесь раньше срока и отдайте дань времени. Неоднозначность написанного вынуждает сделать небольшое предупреждение. Читатель, который держит в руках эту книгу, должен знать, что автор не оправдывает терроризм, не культивирует насилие, не стремится разжечь ненависть к каким бы то ни было группам (тактично предоставим столь неблагодарное занятие на откуп самим группам), живет простой и скучной жизнью обывателя. Справедливости ради стоит отметить, что автора обошла и честь принадлежать к очередному угнетенному меньшинству, способному выгодно конвертировать интимные и бытовые подробности своей жизни в социальное одобрение и экономические преференции.

Итак, автор не призывает кого-либо резать, что-либо свергать, куда-либо вступать и жертвовать во имя чего бы то ни было жизнью. Читатель должен смириться с тем, что каждое предложение, которое он прочтет далее, есть лишь сказочный вымысел, не имеющий никакого отношения к окружающей нас действительности. Совпадения случайны и на поверку окажутся лишь презрительной ухмылкой на одутловатом лице повседневности. Ухмылкой, которую всевозможные «революционеры», к несчастью, часто принимают за гримасу вожделения. И все же, будьте бдительны! Бог знает, какие мысли способны возникать в голове, если относиться к прочитанному серьезно, не хохмить и замечать что-то помимо отсылок.

Вспомните, сколько бед простому люду принесли священные писания самых разных толков и идеологий от седой древности до выкрашенной во все цвета радуги современности. Вспомните, наконец, всех этих Риго, Веннеров и прочих самоубийц за идею. Слова, выпущенные в мир, как пули, выпущенные в ночную тьму – никогда не известно, в чем – или в ком – они застрянут. А потому всегда есть возможность вовремя остановиться, отбросить книгу и убежать прочь, забыться, растаять в чьих-то нежных объятиях.

Но коли нет, то нет.

Быки для гекатомбы

Мир ловил меня, но не поймал.

    эпитафия, (не?) выбитая на (утраченном?) надгробье Григория Сковороды

Ибо всегда нам открыто являются боги, когда мы,
Их призывая, богатые им гекатомбы приносим;
С нами они пировать без чинов за трапезу садятся;
Даже когда кто из них и один на пути с феакийским
Странником встретится – он не скрывается; боги считают
Всех нас родными, как диких циклопов, как племя гигантов.

    Гомер, «Одиссея»

Пролог

Рано или поздно наступает момент, когда ты оказываешься на распутье. Обычно, припоминая этот миг, – а порой час, день, неделю и даже год – ты делишь жизнь на «до» и «после», а поворотную точку называешь роковой, судьбоносной, решающей. Таких моментов не бывает много. В самых ярких, самых отчаянных, самых воодушевляющих биографиях не сыскать и десятка, не говоря о жизнях простых смертных.

Обыватель делает свой выбор один раз. Ставит галочку в графе «пластмассовый мир», относит заполненный бюллетень улыбчивому служащему и затем, удовлетворенный, получает на руки глянцевую коробочку, универсальный набор для счастливой жизни: розовые очки, голубую мечту да копыта, которые рано или поздно придется откинуть.

То ли анархист, то ли нигилист, я свой бюллетень порвал, но едва начал праздновать победу, как появились солидные господа в дорогих костюмах и поставили меня перед выбором уже совсем иного рода. Налево свернешь – скакуна потеряешь, направо – голову сложишь, прямо пойдешь – жив будешь, да себя позабудешь. В суматохе я вновь сделал выбор. Хороший ли, плохой ли? Не знаю. Главное, что это решение было моим.

– О вашей личности я упоминать не буду, чтобы разговоров не пошло. Линия фронта, конечно, сдвинулась, а наша дорога прикрыта отрядами егерей, но мы все равно часто сталкиваемся с диверсантами, – произнес мужчина на переднем сидении, когда наш автомобиль приблизился к блокпосту, ощетинившемуся стволами пулеметов на берегу небольшой, но быстрой и весьма глубокой речушки с чистой прозрачной водой. Здесь же была переправа: автомобильный мост, чудом уцелевший при отступлении противника. – Впрочем, и визит, как вы говорите, неформальный.

– Верно мыслите, полковник. Вы правильно сделали, что выбрали столь неприметную машину. Беспилотники тоже не дремлют, – ответил я, не отрывая взгляда от окна, за которым группа солдат вела черного, как смоль быка.

Суровый исполин с могучими мышцами, массивными копытами и взглядом непреклонным, удивительным для тяглового животного. Ах, какой это был взгляд! Казалось, вся неистовая, несокрушимая, необузданная природа сосредоточилась в его пылающем взоре, грузной походке и выверенных движениях. Казалось, не пар, а вулканические газы с протяжным свистом вырываются из ноздрей темного гиганта. Казалось, еще немного и земля начнет плавиться под его ногами.

На быке не было ни привязи, ни клейма. Лишь поломанный рог слегка умалял красоту гордого животного. Солдаты вели опасную скотину небрежно, если не сказать безрассудно, и, стоило быку помедлить, чувствительно били палкой по крупу.

– Откуда взяли? – раздраженно прикрикнул мой спутник, пока проверяющий осматривал его документы.

– По деревне бродил, господин полковник. Один, без привязи, честное слово. А от деревни вы сами видели, что осталось. Разрешите… – солдат замялся. – Разрешите использовать по назначению.

– Используйте, сержант, – снисходительно усмехнулся полковник.

Бывает гнетущее ощущение, опутывающее сердце паутиной предчувствий, наэлектризовывающее атмосферу и заставляющее воздух вибрировать. Оно появляется, когда должно случиться что-то неприятное, из ряда вон выходящее. Такое ощущение не покидало меня с тех пор, как я увидел отряд с быком.

Видимо, один из бойцов не рассчитал силу удара. Могучее животное заревело, взбеленилось и с силой лягнуло обидчика в грудь. Солдат с криком отлетел в кювет, но бык решил не останавливаться на достигнутом. Он спешил поквитаться со всеми, кто прельстился ужином из сочных отбивных и уже скакал по кругу, в бешенстве пытаясь поднять кого-нибудь на рога. Бойцы пробовали поразить животное ножами, набросить на него веревку, но никак не решались выстрелить – слишком велик был шанс попасть в человека. Другие улюлюкали и потешались над неуклюжими сослуживцами. Наконец бык вырвался из окружения и под негодующие возгласы солдат бросился к реке, то теряясь в зарослях кустарника, обильно поросшего на крутых берегах, то вновь показываясь на виду.

Выстрел. Еще выстрел. И еще один. Испачканный с ног до головы, по колено в воде, воин не мог не отомстить и бил навскидку прямиком из кювета. Пули угодили в бок, разорвали плоть строптивой скотины, но упрямое животное собрало силы для последнего рывка и бросилось прямо в реку. На несколько секунд голова со сломанным рогом скрылась с глаз, однако вскоре снова показалась над поверхностью. Если погибать, то в борьбе. Кровь струилась из ран, окрашивая воду кругом в ярко-красный цвет, театральный и одновременно мистический. Три струи из правого бока превращались в шлейф, тянувшийся за гордым титаном, увенчанным кровавым ореолом борьбы и мученичества. Черный как ночь бык, окруженный алым облаком, словно мантией, скрывался за изгибом реки, а люди смотрели ему вслед, не смея уже ни выстрелить, ни отвести взгляд – настолько заворожило их это трагичное, но прекрасное зрелище.

– Вот недоумки! – разгоряченный полковник опомнился первым и уже хотел было надавать по шее незадачливым солдатам, но я похлопал его по плечу.

– Будет вам. Они и так лишились сытного ужина. Быть может, последнего в их жизни, – произнес я снисходительно и опустил стекло. – Раз не вышло вам самим подкрепиться, предлагаю считать быка священной жертвой.