Кротовая нора. Иронические рассказы

Девушка резко развернулась, в очередной раз подвернув правый каблук, поспешно заковыляла дальше по дорожке, подхватив полы шубы. В начавшейся пурге сначала раздалось негромкое «помогите», потом уже на всю округу «помогите!»

Вот дура, сплюнул Феликс, людям помочь хочешь, а они орут без всякого повода. Поспешил на остановку.

Автобуса долго не было, промерз до костей. Наконец, из-за угла показались заветные желтые огоньки, но в ту же секунду его схватили за локоть. Обернулся. Рядом стояли двое полицейских, а с ними та самая девица с размазанной по подбородку помадой.

– Он? – строго спросил огромный мент с наручниками на ремне.

– Он, он, – закивала барышня. – Грозился шубу с меня снять и сережки сорвать. А потом в яме закопать. Попался, голубчик.

– Что вы! – взмолился помреж Бабочкин, с тоской глядя на закрывающиеся двери последнего автобуса. – Я же только девушку предупредить хотел. Мол, опасно одной в столь поздний час ходить по улицам.

– А еще к моей сумочке примеривался.

– Документы.

Паспорта и служебного удостоверения у Бабочкина с собой не было, он никогда не брал их на встречи с друзьями. Выпивали обычно немало, не ровен час и потерять. А потому Феликса Бабочкина препроводили в местное отделение.

Протокол составлял сонный лейтенант, который был очень недоволен тем, что его оторвали от любимого занятия – спокойно дремать на ночном дежурстве под бубнёж телевизора.

Девица стрекотала без умолку, а Феликс только и повторял: «Я честный человек, помощник режиссера, хотел дамочку лишь предостеречь».

Сонный лейтенант вроде бы согласился, что криминала в его действиях не было, сказал, что все равно до установления личности, Феликсу придется провести в отделении. Но тут в на пороге показались те двое, что просили у Бабочкина телефон.

Скорцени вел себя в отделении по-свойски.

– Дай позвонить, Петрович, шефу. Как назло все мобильники накрылись, а на подземной стоянке вытяжка сломалась. Нужно до утра починить, иначе задохнемся.

И тут «человек со шрамом» увидел Феликса, всплеснул руками:

– Старый знакомый!

– Ты его знаешь? – скинул остатки дремы лейтенант.

– Да-к это ж урка с зоны, сам сказал, что недавно от хозяина откинулся. Мы у него телефон попросили, чтобы с шефом связаться, а он тут и заявил – мол двух замочил, один убежал.

– Та-ак…, – поднялся полицейский из-за стола, уронив на пол газету с кроссвордом. -Значит, рецидивист. Очень хорошо.

– Я же говорила, говорила! – возликовала девица.

– Уже успел что-то натворить? – удивился Скорцени. – Во дает!

– Женщину собирался ограбить.

– Да не уголовник я!!! – закричал на все ОВД Бабочкин. – От страха на себя наговорил! Ну переборщил, с кем не бывает. Я требую адвоката.

– Будет тебе и адвокат, и уполномоченный по правам человека, – пообещал лейтенант Петрович.

Всю ночь Феликс провел в обезьяннике, а утром, воспользовавшись правом на один звонок, связался с режиссером Ржаным. Выручать помощника приехала вся бригада. Пообещали снять все ОВД в новом телевизионном детективе и Бабочкина отпустили.

Феликс с кислой физиономией поблагодарил за службу лейтенанта, двоих задержавших его ментов, а сам подумал – хочешь людям доброе дело сделать, сто раз подумай. Добро может к тебе вернуться гораздо раньше, нежели ты предполагаешь.

Ну и, конечно, главное, никогда и ни в чём не перебарщивать.

Окурок

Э-э нет, господа, ни слова о политике. Речь, скорее, о нравственности. В том числе и моей. Признаюсь, как порядочный человек, в этой истории я оказался не на высоте. Но что поделаешь, иногда приходится поступаться моральными принципами, чтобы они восторжествовали. Впрочем, судите сами.

Возвращаюсь я как-то вечером домой в хорошем настроении, никого не трогаю. Стемнело, фонари зажглись. Иду, значит, между домами и вдруг под ногами у меня, словно петарда взрывается, только бесшумно. Столп искр в разные стороны.

Я аж подпрыгнул от неожиданности, даже мышцу на ноге свело и в сердце закололо.

Гляжу, а это обычный окурок. Поднимаю голову и замечаю, как на балконе третьего этажа лысый мужик в майке за дверью прячется.

Возмутило меня это неимоверно – а если бы в глаз попал, скотина?!

– Что же это вы делаете, гражданин, – кричу я в праведном гневе, – страна от санкций загибается, а вы бычками в людей бросаетесь!

Более подходящей фразы я, конечно, тогда не нашел.

Прохожие смотрели на меня с опаской и подозрением, обходили стороной. Правда, один дед подошел, тоже задрал голову:

– Что там, горит?

– Ага, Челябинский метеорит, – отвечаю в рифму и сплевываю.

Настроение, разумеется, испорчено. Вздохнул, пошел дальше. Но не успел я сделать и пары шагов, как под ногами опять всплеск. Тоже красный, но не огненный. Гляжу, а все мои светлые штаны в ошметках помидора, на пиджаке тоже бурые пятна. И к носу моему что-то прилипло. И опять на балконе синяя майка промелькнула.

– Да что же это делается, господа, до дома дойти спокойно не дают, какие-то кретины помидорками бросаются!

Собрался набрать полицию, потом передумал – свидетелей-то нет, по домам разошлись, ничего не докажешь. А этот лысый придурок скажет – знать ничего не знаю. Если бы он с ружьем по балкону бегал – другое дело. Не будут менты из-за помидорины дело заводить. Надо самому правосудие вершить.

Прикинул в каком подъезде живет метатель, обошел дом с торца. У детской площадки – две бабки в одинаковых желтых платках. Поздоровался.

– Не знаете, – спрашиваю, – лысого мужика с третьего этажа, его окна на дорогу выходят и балкон с зеленым козырьком?

Старушки брезгливо оглядели мою оплеванную одежду, принюхались – не пьяный ли.

– А тебе зачем? Дружок его?

– Что вы, – говорю, – совсем наоборот. – Этот гад бросается с балкона чем ни попадя, развлекается, а мне теперь новые новые портки и пиджак покупать. В этих уже и в ночлежке не примут.

– Как он тебя уделал, – сочувственно и не без злорадства замотали головами бабули. – Это Лешка Огоньков из тридцать пятой квартиры.

– Кто такой?

– Проходимец. Чебуречную на проспекте держит. Так она и называется – «Огонек». Трезвый – человек, как человек, мышку не обидит. А сто граммов выпьет и будто черти его на сковородку с прованским маслом сажают. То музыку ночью на всю округу включит, то сам дурным голосом запоет. И ладно бы репертуар приличный подбирал, даже перед внуками стыдно.

– Это что, – сказала другая старуха. – бывает, напьется и давай у подъезда митинги устраивать, правительство наше нехорошими словами крыть. Того и гляди тебя вместе с ним под одну гребенку загребут. Страсть.